Квартира адвоката, вскрытая при понятых, походила на свалку мебельной фабрики.
Разломали, разрушили, порезали и порвали все, что можно было уничтожить таким варварским путем.
Удивительно, что этого погрома никто из соседей не слышал: тихо кресла, стулья и тахту не разломаешь.
По предложению соседки из квартиры напротив, пригласили жильца с седьмого этажа — бывшего генерала, а ныне пенсионера. По словам соседей, генерал нередко захаживал к Добронравову.
С военной выправкой, прямой, высоченный с поседевшей густой шевелюрой он смахивал на Скалозуба из «Горя от ума», каким его принято играть на сценах периферийных театров. С другой стороны, он владел мягким тембром голоса и вел себя не по-генеральски скромно.
— Дупчак Федор Маркович,— представился он, переступив порог квартиры, и тут же обомлел от увиденного. Секунда растерянности и он вновь собран и вытянут, как струна.— А что за произвол допущен на территории частной квартиры?
— Следователь Трифонов. Этот вопрос мы и пытаемся выяснить в отсутствии хозяина. Вы, очевидно, в курсе, что Давид Илларионович уехал в Москву в командировку.
— На консультацию,— уверенно поправил генерал.— Он должен был показать что-то одному эксперту. Детали мне не известны.
— Вот оно что. Скажите, Федор Маркович, вы часто бывали в этой квартире?
— Два-три раза в неделю. Мы с Давидом Илларионовичем устраивали шахматные турниры. Великолепный стратег. Он блестяще играет. Я принимал поражения с восхищением. Давид Илларионович напрочь отметает теорию и строит свою борьбу на ловушках, засадах, жертвуя серьезными фигурами, отвлекая противника, а потом громит его в пух и прах. В шахматном деле он фельдмаршал. А я ушел в отставку генерал-лейтенантом.
— А как на ваш острый взгляд, если профильтровать этот мусор на полу, что ценного могли искать здесь грабители?
— Картины. Видите гвозди в стене? На них висели картины великих мастеров. Их здесь нет. Мало того, гляньте на так называемый мусор. Осколков от рам тоже нет. Ибо каждая рама имела свою ценность. К тому же он был за них в ответе.
— Это очень любопытно, но что значит рама по сравнению с картиной. Она тяжелая, громоздкая, проще вынести картину, свернутую в рулон, чем махину спускать с шестого этажа и привлекать внимание свидетелей. Что скажете?
— Что вы плохой следователь.
Трифонов не обиделся, а Куприянов заскрипел зубами от услышанного неправомерного оскорбления.
— Вы, очевидно, хотите сказать, что я не обратил внимания на расстояния между вбитыми в стену гвоздями. Не стена, а ежик какой-то. Здесь висели миниатюры. Согласен. Такие и в портфель можно сложить. Мой вопрос заключается в другом. Помимо гвоздей в стене и дыр от них хватает. Мало того, если любимые картины долго висят, то на стене остается отпечаток, так как обои вокруг картины выцветают и впитывают пыль. Тут все стены равноценны, а поскольку обои давно не переклеивали, то остались следы от выдернутых гвоздей. Значит, экспозиции менялись.
— Именно так. Давид Илларионович не имел собственных картин. Но брал на хранение особо ценные раритетные экземпляры по просьбе своих клиентов, отъезжающих за границу в долгие отпуска или командировки. Он кристально честный человек, и ему доверяли самое ценное, что люди имеют.
— Послушайте, генерал,— не выдержал Куприянов.— О каком хранении можно говорить, если замок, установленный в квартире, вскроет вокзальный воришка в два счета?
— У Добронравова никогда не было посторонних людей в квартире, он принимал клиентов в офисе, а не дома. Посторонние, тем более жулики, не полезут в квартиру с дверью, которую плечом можно вышибить. Их интересуют стальные двери с тройными замками. Давид Илларионович живет скрытно и тихо.
— И кроме вас, у него никто не бывает?
— У него есть друг. Женщина. Но они знакомы больше десяти лет. Смешно ее подозревать… Ах вот что… Тут дня два-три назад у него слесарь побывал. Кран прорвало. Но не думаю, что этот факт может иметь какое-либо значение. Вряд ли сантехники смыслят в шедеврах мирового искусства. Да и в комнаты они не заходят, а хозяин не вешает картины в клозете.
— Спасибо за откровенный разговор, Федор Маркович.
Но генерал и не думал уходить.
Трифонов дал задание участковому разобраться со слесарями и оставил работать на месте экспертов и майора Лыткарина, а сам с Куприяновым уехал в управление.
— Так что, Александр Иваныч, с марками я промахнулся. Ложный след?
— Не торопись, Семен. Картины уносили с рамами. Может, они и представляют собой какую-то ценность. Проконсультируемся. Вопрос в другом. Если ты пришел за картинами, то зачем тебе вспарывать подушки и матрацы, ломать ножки у стульев.
— Помню, в кино я видел, как в ножках находили золотые монеты.
— Все, что угодно. Я ожидал увидеть погром в квартире адвоката, он логически оправдан. Вот почему к нему не пришли с пистолетом в офис. Не были уверены, что найдут в сейфе то, что ищут? Налет на машину оправдан. Адвокат, как ты слышал, летел в Москву к эксперту на консультацию. Значит, в портфеле лежал ценный груз. Возможно, и ключи от сейфа. Портфель проверен, сейф проверен, а результат не достигнут. Пошли в квартиру. Если адвокат у них в заложниках, то он крепкий орешек. Как опытный человек, знающий криминалитет не понаслышке, и стратег, если верить генералу, Добронравов понимает, что стоит ему расколоться и назвать местонахождение тайника, как его тут же уничтожат за ненадобностью, как отработанный материал. Но если он будет молчать и бандиты ничего не найдут, то Добронравов будет оставаться живым как единственный ключик к ларчику. Вся его надежда на чудо или на нас. А для этого надо найти заказчика. Я не верю, что рецидивист Коптилин решил грабить музеи. Он исполнитель. А заказчиком могут быть только клиенты адвоката. Придется, Степа, нам начинать все заново. Если выдвинутая мной теория верна. По логике вещей идея похожа на правду. Но!… Всегда надо оставлять место для «но».
Анну Дмитриевну подвезли на машине к воротам крематория. Катафалк из морга прибыл позже.
Анна Дмитриевна из машины не выходила. Каталку с гробом подкатили к автомобильной дверце и сняли крышку. Она смотрела на мертвую дочь через стекло не больше полуминуты и откинулась на сиденье. Рядом с ней сидел доктор Введенский и держал ее за руку.
Крышку закрыли, и похоронная процессия направилась по аллее к залу кремации. Провожающих в последний путь молодую красавицу было больше, чем предполагалось, хотя день похорон старались не афишировать и сообщили о нем только близким.
Артем ковылял за гробом одним из первых. Так полагалось по статусу: в этой семье чтились традиции.
В имении устроили поминки. Впускали всех, кто знал Юлю. В комнатах первого этажа усадьбы накрыли столы и стащили все стулья, что имелись в доме, но мест для всех все равно не хватало. Получился импровизированный фуршет. С погодой в этот день повезло, светило солнце, и многие устроились на скамейках вокруг клумбы, разбитой у парадного входа.
Артем поражался такому количеству скорбящих. На его похороны пришлось бы нанимать людей со стороны, чтобы дотащить гроб до ямы, если нашелся бы человек, решивший его похоронить по-человечески. Впервые в жизни он задумался о своем одиночестве на поминках своей первой любви.
Жизнь пролетает незаметно, полная фейерверков и пестрой мишуры, не оставляя за собой никаких следов.
Самые неприятные ощущения он испытывал, когда к нему подходили незнакомые люди и выражали соболезнование. В некоторой степени он ощущал себя повинным в гибели Юли. Судьба ему мстила за его деяния и привела в дом жертвы, привязав к нему, как цепного пса, желая этим пробудить все то человеческое, что еще не заросло сорняками. Уже пробудило. Он мог уйти в любую минуту, но ему не давали покоя глаза матери, полные отчаяния, запавшие в самое его очерствевшее сердце.
Перед его глазами вставал образ собственной матери, которую он потерял, когда ему не исполнилось и двадцати. Страшная болезнь сожгла ее в сорок с небольшим. Он любил свою мать, которая отказалась от личной жизни ради сына. О своем отце он ничего не знал. Мать даже не упоминала его имени, а он и не спрашивал. Она умерла у него на руках, и Артем помнил ее последний взгляд. Она смотрела на него с испугом и отчаянием, понимая, что смерть отнимает у нее сына. О себе она не думала. Мать оставляла своего ребенка на растерзание судьбе, она уже не сможет его защитить и отвратить от него зло и напасть.
— Надеюсь, ваши шрамы на лице заживут,— услышал он женский голос за спиной.
Артем обернулся. Перед ним стояла женщина с ледяным лицом.
— Нелли Юрьевна, если забыли. Я близкая подруга хозяйки дома. Мы с вами виделись, когда вас привезли после катастрофы. Мы ждали вас двоих. Мечтали о свадьбе, а оказались на похоронах. Чем же мы так провинились перед Богом? Обидно, когда погибают добрые чистые люди, а ничтожества процветают.
