- Она так лежала, когда ты уходил? - Дайнеко показывает эту фотографию Ладжуну.
Тот морщится, стараясь не смотреть.
- Какое значение, так или не так...
В нашей каморке воцарилось тихое ликование.
- Сознался, - зашептала киногруппа. - Надо же, сознался!
- Теперь у фильма есть развязка!
А тем временем развязка продолжала "развязываться". Михаилу Петровичу надо было услышать о подробностях преступления, потому что только они могли восстановить истинную картину происшедшего.
- Она так лежала?
- Какое значение, так или не так... - и, кривя губы, старается не смотреть.
Прием не новый, но работает точно. Редкий убийца выдерживает спокойно встречу с орудием убийства или таким вот напоминанием о виде жертвы. Казалось, Ладжун окончательно сломлен и готов к полной исповеди.
- Как ты ее?
- Я ее задавил, черт бы ее побрал!
- Голыми руками?
- Да.
- Просто руками справился?
- Да-а... - с интонацией "подумаешь, делов-то!". - Я ее как схватил, так и не отпустил. Потом не мог опомниться, руки не мог оторвать, как под замком были...
- Но она все-таки сопротивлялась?
- Нет, я ее сразу схватил. Когда уже очухался, она лежала на полу.
- Кричала она?
- Как она могла закричать?
- Вырывалась, ногами билась?
- Черт ее помнит, билась она или не билась. Я был такой возбужденный... Я ее на кровать положил и просидел еще там целый час.
- Ты рассказываешь о себе. А что она?
- Я точно не помню... не могу помнить всю эту картину...
- Получается, схватил совершенно внезапно, она не ожидала?
- Нет, наверно.
- А отчего не воспользовался ножом?
Звериное чутье предупредило Ладжуна о новой опасности: обсуждать, почему не воспользовался ножом, все равно что согласиться: да, собирался воспользоваться, т.е. действовал с заранее обдуманным намерением.
- Когда шел, я не знал... это дела не меняет, не меняет дела, но, видит Бог, я не хотел... Когда меня разозлить, я не отвечаю за себя...
- Что же тебя разозлило?
- Она меня задела... я был в таком душевном состоянии... Я не хочу сегодня все вспоминать. Я чувствую, я концы отдам. У меня сердце болит, Михаил Петрович, войдите в положение.
- Ну-ну, концы отдавать не надо.
- Я хочу собраться с мыслями, Михаил Петрович, оценить это все и трезво распределить по пунктам, чтобы я не жалел... У меня уже нет выхода, что я, мол, назад, отказываюсь, но поймите меня правильно... тоже бывает у человека состояние такое.
И Михаил Петрович нажал кнопку, вызывая конвоира.
- Да зачем же вы отпустили?! - кинулся оператор.
- Проголодался, братцы. Пора обедать.
- Нет, Михаил Петрович, ну серьезно! Надо бы ловить, пока рассказывает.
- Он вправе подумать. Пусть защищается.
- Снова упрется!
- Снова и разговорится.
Назавтра Ладжун явился в следственный кабинет почти таким, как до признания: опять готовым крутиться, запираться и изобретательно лгать, чтобы умалить свою вину. Правда, о самом убийстве он распространялся теперь свободно, даже с некоторым увлечением, но имея твердую задачу: представить его как акт, совершенный в порыве оскорбленных чувств, а совсем не ради грабежа.
В двух словах версия Ладжуна сводилась к тому, что во время ночного свидания к Титовой постучался посторонний мужчина, и на Ладжуна напал острый приступ ревности. Теоретически можно было, конечно, допустить, что убийству предшествовала ссора. Однако кто способен ныне правдиво ответить: что и как случилось в каюте Титовой? Только Юрий Юрьевич. С помощью косвенных вопросов правды надо добиться от него. Больше не от кого.
Потому и допытывался Дайнеко: сопротивлялась ли женщина, успела ли крикнуть? В ссоре обязательно есть развитие. При всей своей вспыльчивости Ладжун, прежде чем дойти до предела, должен был накалиться. В какой-то миг Титова испугалась бы, попробовала обороняться или позвать на помощь. Иное дело, если преступник хладнокровно выбрал момент и набросился на жертву, когда она меньше всего того ждала. Застигнутая врасплох, женщина оказалась беззащитной.
Слушая рассказ Ладжуна, излагаемый по заготовленной схеме, Михаил Петрович упорно возвращался к деталям, которые указывали либо на первый, либо на второй вариант развития событий.
- Михаил Петрович, я такой человек, понимаете, у меня западная кровь...
- Насчет западной крови мы уже беседовали однажды. Забыл?
- Ну, неважно. Короче говоря, я был в таком состоянии, волнении, понимаете... Говорили, к ней никто не стучит, ни с кем она ничего, а я уж у нее неделю бывал. Познакомился с ней и целую неделю был... Мужчину никогда в жизни не ударил, как бы ни вывели меня из себя... У меня никаких не было мыслей, но тогда меня задело, когда он ночью стучал. Стучал и говорил: давай быстрей - как ее там зовут? - пока никого нет. И тут у меня настроение все и испортилось и тому подобное... я говорю, за такое мужья убивают!
- Когда ты понял серьезность твоего намерения? Сразу?
- Да... нет... не помню, понял я или нет. Помню, что я ее схватил.
- Ну, а она? Видела она по твоему состоянию, что ты намерен привести угрозу в исполнение?
Глядя в пространство, Ладжун простучал пухлыми пальцами нечто вроде гаммы туда и обратно.
- А черт ее знает, видела - не видела... Я не хочу врать.
- Врать не надо, - покровительственно согласился Дайнеко, будто в детском саду. - Но постарайся восстановить картину.
- Черт знает! Я же не такой убийца хладнокровный, который находится в безразличии, чтобы спокойно себя держать...
- Стало быть, на почве ревности. Но ревность не очень просматривается, Юрий Юрьевич. У тебя, в каюте с тобой, азербайджанка. Молодая, красивая.
- Впрочем говоря, аферистка, - быстро сказал Ладжун.
- Почему вдруг?
- Потому что когда я уходил, она у меня рылась в чемодане. Я знаю, куда я что положу. Для проверки. Я сказал, что иду в буфет, я знал, что она наведет шмон, - понес Ладжун, начиная люто ненавидеть мифическую бакинку.
- Но, по твоим собственным словам, ты был увлечен так, что ничего вокруг не замечал всю дорогу.
- Не то что не замечал, но... понимаете, Михаил Петрович, тут дело не в том, а дело в том, что... у меня их было триста штук, если хотите знать. Я точно не считал, но к примеру.
- Твои донжуанские похождения известны. Однако как же у тебя совмещалось? Ты день за днем, ночь за ночью отправлялся к другой женщине, девушка видела. А Титова, насколько я понимаю, в сравнении с той бакинкой...
- Да пропади она пропадом, эта Титова! Что, она мне нравилась? Коллекция мне нравилась!
- На таком фоне твои объяснения о ревности, Юра, вызовут в суде минимум улыбку. Давай честно: плыл ты один. Команда никакой девушки не заметила.
- Она плыла, Михаил Петрович... Но она раньше сошла. Она в Пензу подавалась.
- И ты для коллекции переключился на Титову? И возревновал до беспамятства?
- Но бывает же иногда, Михаил Петрович... клянусь честью! Я разозлился, не соображал... Сам себя ставлю в тупик.
- Ладно. А как ты про деньги сообразил?
- У меня даже мысли не было, чтобы я у нее деньги взял. Мысли даже не было! - и плавно воздел руки, призывая небо в свидетели чистоты своих помыслов. - А если б у меня были намерения, я бы в первый день сделал.
- Отчего же не было мысли? Кошелек твой истощился.
- Даже не додумался. Даже в голову не приходило! Тем более выручка у нее маленькая, пенсионеры ехали.
- А где полагалось сдать выручку?
- В Горьком.
- Ты хорошо осведомлен.
Ладжун забеспокоился, спохватившись, что "пронес".
- Я не спрашивал, зачем мне, она просто упомянула, что в Горьком...
- Есть вопрос по вчерашнему разговору. Ты человек аккуратный, чистоплотный.
- Да.
- Вот видишь. А на ноже твоем смазка толком не стерта. Явственный запах. Закуску бы ты этим ножом резать не стал.
Возвращение к ножу очень расстроило Юрия Юрьевича. От бакинки он кое-как отделался, а нож торчал костью в горле. От ножа хотелось поскорее Михаила Петровича отвести.
- Если бы понадобилось, она бы обтерла, у нее же полотенце, салфетки.
- Но ты ведь у нее целую неделю был. Случалось вам выпивать, закусывать?
- А как же.
- При твоей наблюдательности заметил бы, что ножи в каюте есть.
- Ну... на всякий случай почему не взять? Почему нет? Хотите, Михаил Петрович, я расскажу, как все вообще получилось?
- Пожалуйста.
- Когда я там сидел и он стучал, я в таком был настроении! И тут она говорит: "На кой шут ты мне сдался?" Понимаете, как меня задело? Я ее спрашиваю: "Ты что, в уме? Что это такое?" Она мне сказала, что я за мужчина, у меня нет денег. Боже мой! Тут черт в меня вселился! И тут я ее схватил... И когда я это сделал... Да, когда я это сделал, подумал: елки-палки... и я начал искусственное дыхание ей делать. Понимаете? Мы же на полу с ней лежали. Я ее положил на кровать и искусственное дыхание делал. Мучился с полчаса, наверно. Потом так сел, и этак, и так просто сижу на столе... и ногой стукнул что-то там железное. Я потянул ящик и вижу - тут деньги. Я думал-думал, уже сделано, ей я не помогу ничем. Вы понимаете, в каком я состоянии? Думаю: ну, ревизию наведу.
