- Я могу доказать, - смиренно предложила она, видимо заметив его обиду.
- Не надо, - сказал Рябинин, уже злясь на себя явно: не стоило задавать ей этого вопроса, да и про компот шутить не стоило.
Он покопался в бумагах, чтобы вышла пауза, необходимая ему для продолжения допроса, как антракт для спектакля. Почему разозлился? Уж в чем в чем, а в карьеризме был не грешен. Неужели задела ее беспардонность: подозревается в мошенничестве, а называет следователя карьеристом? Но ведь сам напросился.
- Скажите, если мужчина любит мягкую булку, то, значит, он любит женщин? - строговато спросил Рябинин.
- Фрейд создал свою ошибочную сексуальную теорию психоанализа на сновидениях. Я свою, допустим, тоже ошибочную, на вкусах. Так его десятки лет изучают и цитируют, а меня, Сергей Георгиевич, таскают в прокуратуру.
Вот как - знает, что он Сергей Георгиевич. В глазах, на губах и даже на ее щеках притихла легкочитаемая улыбка: ну, конечно, я не Фрейд, но и таскать меня в прокуратуру не надо.
- В конце концов, не стоит придираться к терминам, - продолжала она скрытно улыбаться. - Я учила ее познать своего мужа.
Эта потаенная улыбка звала следователя к пониманию. Он понимал. Ее поступки - нечастые в уголовной практике своей замысловатостью. Их мотив, древний, как мир, - корысть. Логичные объяснения, увлекшие его умом и оригинальностью. Он понимал. Но потаенная улыбка просила большего сочувствия; просила мягко, интимно, и был в этой просьбе почти незримый дымок наглости, как и во всем потаенном.
- Ну, а чему учила ваша женская доминанта, которая принесла клиентке столько неприятностей?
Она вздохнула и заговорила обидчиво:
- Вот уж верна пословица; дурака учить - что мертвого лечить. Да я учила ее тому, без чего нет женщины!
Рябинин чуть не пошутил: найти м'куу-м'бембу. Но вспомнил, что об этом Калязина уже не знала.
- Я хотела сделать ее желанной, интересной и соблазнительной.
- Каким же образом?
- Есть бабы, и есть женщины. Чтобы первая стала второй, думаете, нужна красота, ум, образование, тряпки? Нет, нужна изюминка. Вот такая крохотная изюминка... - Она собрала бордовые ногти правой руки в горстку, показывая малость этой изюминки. - Женщина от бабы отличается изюминкой. Нет изюминки - и нет женщины. И никакие косметические кабинеты не помогут.
- Причем же ваша доминанта?
- Это и есть изюминка. Я сыпала их в эту Юлию, как в сдобу. Вот только тесто оказалось без дрожжей. - Она вновь улыбнулась и спросила: - Про изюминку согласны?
Рябинин не ответил, потому что промелькнуло, исчезая...
...Не пирожки. В кармане плаща лежали не пирожки, а булочки с изюмом. Петельников тогда спросил: не с мясом ли? С изюмом. Женщину нашпиговать чужим изюмом. Да сколько женщин, столько и изюминок. Любовь - не поиск ли этой изюминки? Нет. Это поиск своей единственной изюминки в своей единственной женщине...
Он так и не ответил, как всегда запоздало удивившись этому исчезнувшему мигу, после которого ничего не осталось - будто самолет пролетел. Рябинин пошевелил бумаги, потому что его вопросы кончились. Вот только каракулевая шуба...
- Пальто у женщины покупали? - как бы между прочим спросил он, сообщив интонацией, что это пальто к допросу не очень и относится.
- Я смотрела шубу, а не пальто.
Не скрыла, а могла бы: опознания не было.
- Купили?
- Не подошла. Откуда вы знаете про шубу?
Рябинин повертел заявление хозяйки этой шубы, усмехнулся и положил его в папку, - женщина запуталась в каракуле.
- Работа у нас такая, - банально ответил он и посмотрел на Калязину...
Рябинину показалось, что по ее лицу скользнула короткая тень, словно за окном пролетела птица; но никакой тени не было - он знал, что ее не было, как не было и птицы за окном. Он хотел оживиться, хотел ринуться за этой незримой тенью и найти то, что все-таки бросило ее на лицо Калязиной... Но сознание, здравое сознание не признало незримой тени от несуществующей птицы, - хозяйка шубы ясно написала, что произошла ошибка. Да вроде бы и другие эпизоды не имели состава преступления.
- В моих действиях нет состава преступления, потому что я не допускала обмана, - подтвердила она его мысль.
- Посетили адвоката?
- В порядке необходимой обороны.
Нет, не посетила, - видимо, она знала уголовный кодекс не хуже адвоката.
- Сергей Георгиевич, а почему следователи ищут только плохое и не замечают хорошее?
- Что я не заметил хорошего?
- Вы собрали лишь те случаи, где за услуги я брала деньги. А где не брала?
- Такие эпизоды мне неизвестны.
- А я вам сообщу. Гражданке Сидоркиной я достала гарнитур, добавив двести сорок рублей своих собственных.
- Почему добавили?
- Пожалела ее.
- Хорошо, вызову Сидоркину.
- Я всегда стараюсь помогать людям.
- За деньги?
- Сергей Георгиевич, - с особой теплотой заговорила она. - Я брала деньги с частных лиц, и брала их за советы. Вы же берете деньги с государства, и берете их за бесполезные допросы.
Рябинина удивило не хамство - удивил точный расчет: она сказала эти слова лишь после его, казалось бы, тайного решения о ненаказуемости ее пророчеств. И только теперь он почувствовал, что перед ним сидит все-таки преступница.
- Вот как вы заговорили, - тоже с теплотой сказал Рябинин. - Надеетесь выйти сухой из воды?
- Я надеюсь на законность.
- Но ведь кроме формального состава преступления и вашей безупречной логики существует совесть. Людей-то вы все-таки обирали?
Она с готовностью заулыбалась, словно ждала упоминания о совести.
- Если бы я давала советы бесплатно, их бы не ценили.
- Почему же?
- Настоящий товар стоит денег.
- Неужели никто не усомнился в вашем товаре?
- Товарищ следователь, да я выйду на улицу, встану, протяну руку, и мне будут класть в нее тройки и пятерки.
- Ага, и десятки.
- Не верите вы, Сергей Георгиевич, в нашего человека, - вздохнула она.
Рябинин поднялся взглядом с ее подвижных губ к нацеленному носу, потом, как-то минуя глаза, к просторно-философскому лбу и остановился на платиновом нимбе волос - Калязина была красива. И от этой красоты ему вдруг так стало противно, что он откровенно поморщился:
- Я вас еще вызову...
И з д н е в н и к а с л е д о в а т е л я. Есть три специалиста, которые должны нами чтиться как благороднейшие и наипервейшие в обществе, врач, учитель и юрист. Им мы вручаем самое дорогое, что только у нас есть: врачу - наше здоровье, учителю - наших детей, юристу - поиск справедливости.
Калязина взорвала меня не мошенничеством... Она же врач!
Автобус покачивало. Петельников старался не шевелиться и стоял как привинченный к полу. И все-таки старушка не удержалась:
- Господи, с утра хлещут...
На остановке он спрыгнул и пошел в прокуратуру пешком.
Инспектор ехал с обыска. Самогонщица выхватила из шкафа бутыль с бледно-ржавой жидкостью и уронила ее на пол с радостными словами "Ой, простите!" Это "простите" она бросила раньше, чем бутыль. Прежде чем разлететься на крупные куски, бутыль задела стол, поэтому добрая половина жидкости еще в воздухе вылилась на инспектора, пропитав брюки и даже попав в ботинок. Теперь самогон испарялся.
Петельников отшагал два квартала и у тополей свернул на асфальтовую дорожку к прокуратуре, вдыхая пропадающий запах почек, который еще остался на бледно-салатных листочках, - дух смолы и меда. Между тополями и зданием было что-то вроде скверика: стояло несколько свежевыкрашенных скамеек, и тянулась узкая рабатка с крепкими стрелами-листьями ирисов. Цветы будут синими: комендант Александр Иванович сажал только синие.
Инспектор прошел мимо небольшой толпы женщин - человек десять сгрудилось у скамейки. Он прошел бы мимо, потому что в здании жила не одна организация и люди всегда роились у входа. Он наверняка прошел бы мимо, потому что десять женщин могут образовать толпу ради пары босоножек. Но Петельникова остановил голос, который шел из центра этого людского скопища и который он где-то слышал.
Инспектор вернулся и тронул локоть девушки, стоящей чуть в стороне:
- Что дают?
- У человека дом в пригороде сгорел, - сердито ответила она. - Два рубля я пожертвовала.
- А я три, - с готовностью объяснила вторая девушка. - Осталась, бедняжка, в чем была...
Пожилая женщина повернулась к ней и, вытирая глаза, тихо возмутилась:
- При чем тут "в чем была"? У нее муж в доме сгорел.
- Я пятерку пожертвовал, - сказал мужчина; был-таки здесь и один мужчина.
Петельников слегка протиснулся...
На скамейке сидела дама средних лет с красными веками, опухшими губами и почему-то мокрой прической, словно ее только что окатили из пожарного шланга. Она нервно комкала платок и рассказывала обессиленным голосом:
- Пришла я утром на пепелище... От него еще пар идет. Стала разгребать золу. И вижу - кость, да не одну. Моего Андрея косточки... Захотелось мне упасть в золу и задохнуться ее гарью...
