Он проснулся от того, что пронзительно орали сойки. Уже рассвело. Турецкий сделал глоток из фляги и осторожно снял с себя ветки. Спустя четверть часа он уже был на своем наблюдательном посту — в зарослях боярышника.
Когда через полтора часа Турецкий увидел колонну «Уралов», он не стал долго раздумывать. Было совершенно ясно, что попасть на базу в кузове грузовика проще, чем пробираться пешком через минное поле и два охраняемых периметра. Он короткими перебежками спустился с холма, ползком добрался до дороги, залег. Дождался, пока машины пройдут мимо, и бросился догонять последний грузовик, стараясь не попадать в зону заднего обзора водителя. Хорошо, колонна шла медленно. Подпрыгнув и уцепившись за борт, Турецкий под тянулся и перевалился в кузов. В кузове была глина. Он забрался под брезент.
Колонну не досматривали. Она беспрепятственно прошла в распахнутые ворота, которые тут же захлопнулись. До ангара, в котором грузовики разгружались вчера, было несколько минут езды. Турецкий мог только гадать, какой там порядок разгрузки и сумеет ли он прямо в ангаре незаметно выбраться из кузова, поэтому он решил сойти пораньше.
Он приподнял брезент. Грузовики ехали между цехами, и Турецкий, теперь уже с близкого расстояния, убедился, что никакие это не цеха, а сбитые из фанерных щитов и листов гофрированного железа коробки — макеты. И самая большая цилиндрическая конструкция тоже была слеплена из фанеры и довольно грубо покрашена серой краской.
Зато за цехами он теперь увидел нормальное кирпичное здание — казарму. Со своего наблюдательного пункта на пригорке он ее заметить не мог, поскольку казарму полностью прикрывал бетонный забор, к которому она прижалась вплотную. Возле казармы стояли и курили два парня в синих комбинезонах. Туда, в казарму, нужно будет наведаться обязательно, решил Турецкий. А пока, дождавшись удобного момента, когда грузовик притормозил, а вокруг никого не было, он выпрыгнул из кузова, юркнул в пространство между строениями, ползком забрался в укромный уголок и замер.
Около часа он лежал, практически не шевелясь, прислушивался, присматривался. За это время ни одна живая душа не прошла мимо, не поднялась тревога, грузовики спокойно уехали, разгрузившись. Значит, его проникновение осталось незамеченным.
Немного осмелев, Турецкий прополз к одному из цехов, осторожно отодрал уголок фанерного листа из обшивки, заглянул внутрь. Фанерный каркас скрывал от посторонних глаз нечто вроде насосной станции — замысловатое переплетение труб довольно большого диаметра с вентилями, клапанами, датчиками. Около навороченного пульта управления — несколько шкафов с тумблерами, кнопками, ручками, экранами, индикаторами и прочими непонятными живыми, мигающими штуковинами — дежурил один человек в таком же синем комбинезоне, как были на парнях около казармы. Цветом волос и фактурой он на Заварзина не походил, поэтому Турецкий не стал обнаруживать своего присутствия.
Он уполз обратно в свой укромный уголок и стал ждать ночи: отыскать Заварзина в казарме среди спящих будет наверняка проще, чем ползать на брюхе по всему городку и заглядывать в каждый цех и ангар. А пока ждал, соображал, что же все-таки тут происходит?
Что производство — понятно. Что производство нефтепродуктов — тоже понятно. Ясно, что в качестве рабочей силы используются солдаты срочной службы с соответствующей квалификацией. Все это незаконно, но, в конце концов, в порядке вещей. Точнее — объяснимо. Армия вынуждена зарабатывать деньги, ибо государство не в силах достойно ее обеспечить…
Но с самого начала его здесь смущало что-то еще. И только теперь, лежа среди фанерных стен, Турецкий сообразил, что именно. Этот секретный объект в зоне боевых действий охраняли не от противника, не от боевиков. И боевики не проявляли к нему никакого интереса, у них теперь другой интерес — ноги бы унести… Сколько Турецкий ни разглядывал вчера в бинокль бетонный забор, но не увидел ни одной выбоины от пули или осколка, ни одной воронки от фугасов на подъездах к базе, никакого конвоя для грузовиков с глиной. Ладно, глину не жалко, но техника, водители… да просто положено конвойное сопровождение транспортным колоннам! Однако самое главное — непуганые часовые. Вместо того чтобы прятаться в бетонных дзотах, они разгуливают по периметру без оглядки на возможного вражеского снайпера. И где?! В Чечне! В предгорьях! Где даже деревья стреляют, не говоря уж о двуногих.
Такая вопиющая беспечность возможна, только если есть полная уверенность, что боевики не станут нападать. А не станут нападать они только на своих. Значит, что же получается? Этот объект российских вооруженных сил для боевиков свой?!
Это не укладывалось в рамки военной логики. Да и никакой другой. Но иного объяснения всему увиденному Турецкий не находил.
«А что я буду делать, если они пойдут следующий эпизод в интерьере снимать? — с тревогой думал Филипп Агеев. — Впрочем, тогда и хватит с меня, наверно. Да и не похоже — все крайне медленно делают». Было бы неплохо затесаться в гущу массовки, если бы фильм был не костюмированным, а так приходилось тусоваться между осветителями и гримерами, благо народа, одетого современно, все-таки хватало.
Тем временем в крупном плане объектива Любовь Зарусская, в парике, в гриме и в платье, прижимая к груди веер, с тревогой смотрела на кого-то, не попадавшего в кадр.
— Друг мой, не пугайте же меня! Признайтесь, что вы задумали?
— Стоп, снято! — раздался голос режиссера.
Люба принялась обмахиваться веером. Ей тут же поднесли стул. Режиссер подошел к жене.
— Люба! Не «задумали», а «замыслили»! Сколько можно повторять? Ну соберись уже!
— Вадюш, ну, не выговаривается… устала…
Агеев увидел, что к нему с недоуменным лицом спешит помощница режиссера. Влип, понял Филя. Время идти ва-банк.
В принципе и к этой задаче Филя подготовился — на всякий случай поискал в Интернете неформальную информацию об актрисе. И кое-что выловил. Самая занятная история была такая. По молодости, сыграв свои первые звездные роли, она устраивала такой номер. Пообедав в «Метрополе», выходила на улицу, и к ней с криком бросалась толпа мальчишек: «Смотрите, смотрите! Это же знаменитая артистка Любовь Зарусская, которая там-то и там-то играла!» Зарусская хмурила брови: «Чего расшумелись? Ну, играла. Только зачем кричать? Неудобно же». Те не умолкали, продолжая идти за ней по улице Горького. Народ оглядывался, смотрел с уважением, подбегал за автографами. Процессия доходила до Центрального телеграфа. Там Зарусская останавливалась и негромко говорила: «Так, ребята. Вот вам по рублю — пошли обратно…»
В общем, та еще штучка. Всегда была падкая на славу, такой и осталась.
Режиссер тем временем продолжал выговаривать своей звездной супруге:
— Такое простое слово. Я для чего на сценарий три месяца угрохал? Чтобы ты прямо на площадке его переписывала?
Люба посмотрела на мужа укоризненно: не при всех.
Режиссер вздохнул и объявил громко:
— Перерыв — пятнадцать минут! — И добавил уже без мегафона, жене: — Невнимательна ты, мать, невнимательна, все витаешь где-то, а? А сама говорила, что в восторге от роли. Что же ты так меня подводишь? — Тут он заметил Агеева, который подошел и остановился рядом с вежливо-требовательным видом. — Молодой человек, я занят! Вы ко мне? Вы кто вообще? Как сюда попали? — Взглядом он поискал помрежа, но Агеев уже затараторил:
— Добрый день! Алекс Островски, еженедельник «Глория синема вью», Лос-Анджелес. — И продемонстрировал ламинированное удостоверение с английским текстом и своей фотографией. Оно на всякий случай было изготовлено в детективном агентстве, правда, Голованов очень просил постараться воздержаться от его демонстрации.
Режиссер приосанился и сказал гораздо любезнее:
— Чем могу быть полезен столь уважаемому изданию? Часто вас читаю.
Филя едва не захохотал. Название уважаемого издания он придумал сам. Голованов настаивал на «Синема вью», но такое вроде бы есть, вот Филя и воткнул «Глорию».
— Я хотел договориться о встрече заранее, но… я хочу сделать с вами интервью… Что думает великий русский режиссер о грядущем распределении «оскаров»…
Великий русский режиссер неловко засмеялся:
— Вообще-то о них не думаю!
«Корреспондент» кивнул понимающе: все эти награды — просто тлен и суета сует.
— …А кроме того, поговорить о вас с Любовью Викторовной. Как с женой. Как с великой актрисой. Вы позволите?
— Конечно. Только вы ее саму расспросите, а про меня — так, сбоку…
Выдающаяся актриса, успевшая поправить прическу и макияж, тут же встряла:
— Вадя, не скромничай!!! Алекс, я с радостью дам интервью, но у меня всего десять минут. Если хотите, можем поговорить в моей гримерке.
