– Да мне начхать, Матрос, на твои рублики! – выкрикнул он. – А насчет погоняла еще больше скажу: сука ты и гнида!
В комнате образовался глухой вакуум, будто кто-то втягивал в себя воздух долгим-предолгим разъяренным вдохом.
– Потому что Мерин не сам помер! Ты его потравил, гад!
Матрос убрал ногу со скамьи, жестко поставил на пол: тук! Редактор грыз ноготь на большом пальце, улыбался Студенту тонкой, как бритва, улыбкой. Лица у всех вытянулись, глаза выкатились – ого, сейчас что-то будет! Тихие шаги сзади. Кто-то подошел, отрезая ему путь к двери. Студент понял, что молчать нельзя, он должен говорить дальше, «тереть базар» до победного конца! Потому что у блатных часто правым оказывается не тот, кто сильнее, а тот, кто умеет запудрить мозги серой массе.
– А что, скажешь нет? Кто с Мерином рядом сидел? Кому это было выгодно? Кто сейчас общину под себя подгребает?
– Матрос! О чем вопрос! – пробасил громкий, как колокол, голос.
Братва завертела головами, те, кто у стен стояли, подошли ближе. И все от изумления рты раскрыли: сходка добавилась еще одним участником.
За столом, сцепив синие, в татуировках, пальцы, сидел Лютый. Лицо, прямо скажем, зверское: как будто он лет двадцать оттянул по северным лагерям, замерзал, в шизняках пропадал, в побеги ходил, зоны на бунт поднимал, а уж душ загубил немеряно… Пальто расстегнуто, под ним ничего не надето, на мощной груди, под густым звериным волосом, черти забавлялись с голыми красотками, волки рвали человеческие тела, гуляли черные коты в черных цилиндрах, и посередине всего этого зияла оскаленная львиная морда.
Братва издала протяжный вздох, как будто сорок человек слились воедино. Все были ошарашены неизвестно откуда взявшимся незнакомцем. Кроме одного.
– А это что за фуфел размалеванный? – процедил Матрос. – Кто такой? Откуда взялся?
– Забыл? – Лютый поднял на него глаза. – Пятьдесят первый, шизо [8] на череповецкой зоне? Десять суток на каменном хлебушке?
С лицом Матроса что-то сделалось. Оно треснуло, как старая известка, и трещина прошла от уха до уха и ото лба до подбородка.
– Лютый? Это… ты? – пробормотал он через оскал крепких кривоватых зубов, почти не шевеля губами.
– Припомнил… Я думал, не захочешь! – усмехнулся Лютый. – Разговоры наши помнишь? Тогда ты таким фофаном не был… Минус пять, сырой холодный камень вокруг, клифтец тюремный не спасает, и спать, и жрать хочется, а ни того ни другого нельзя… И потек ты, поплыл, и плакал, и стонал, и на судьбу злую жалился, и за жизнь свою рассказывал… И столько я о тебе узнал, что мама не горюй!
Лютый отвернулся от него, зыркнул по сторонам.
– Ну что, бродяги, кто еще меня не вспомнил?
Показал мизинцем на Бурового.
– Помнишь?
Тот кивнул замедленно, как во сне, будто только-только начал вспоминать.
– В Таганроге, на вокзале… Я двумя «пиковыми» махался… Руку порезали, кровью истекал, думал, хана… А ты подписался, в одного «пером» бросил, будто шутя, и прямо в лоб попал, до половины лезвие вошло, как будто пуля… Я смотрел и глазам не верил, что так можно… – Буровой громко сглотнул. – А второму ты просто шею свернул… А потом подошел ко мне, назвался. Еще платок дал, чтобы руку перевязать… И ушел.
– А что ты сказал тогда мне?
– Сказал – никогда не забуду, всю жизнь буду в обязаловке.
– Правильно. – Лютый задумчиво почесал темя и быстро выкинул палец в сторону Зимаря. – Ну, а ты?
Зимарь поднял глаза.
– Инкассаторскую машину в Старочеркасе брали в прошлом годе. Ты сам нарисовал, кто где стоит, что делает, кто на кого смотрит. Чисто тогда сработали, по девять косых на каждого. Вон, Лесопилка подтвердит, он тоже там был.
– Жирную взяли добычу, – кивнул Лесопилка.
– Тоже верно, – сказал Лютый. – А ты, Жучок?
Жучок радостно улыбался:
– В Воронеже, на пересылке, в пятьдесят шестом. Еще бы не помнить! Это мой первоход был, стремак сплошной! Ты еще за меня вступился тогда, чтобы отморозки местные меня не того… Неважно, короче. Я все помню! Ты в большом авторитете был, Лютый, меня потом даже вертухаи тронуть боялись!
«Как это называется? – подумал Студент. – Дежавю, вот. Все повторяется, опять говорят те же люди, говорят по очереди, только уже не про Матроса, а как бы наоборот… Словно большое тяжелое колесо катили в гору, катили, да что-то помешало, сорвалось колесо, и вот теперь несется обратно, вниз, давя того, кто его только что толкал…»
– Хорошо. Значит, мне не надо объяснять, кто я. Тогда скажу, зачем я здесь.
Лютый встал. Между распахнутыми полами пальто курчавились черные волосы, под ними проглядывало лиловое, как один сплошной синяк, татуированное тело.
– Московская и питерская братва в курсах о всех ваших проблемах, братва. Мерин был известный вор, уважаемый. И хотя осел он в конце концов здесь, в Ростове, но жизнь прожил бурную, веселую, и знали его от Пскова до Магадана, везде считали своим и авторитет признавали. Так что сами понимаете, уход его мы не могли оставить без внимания – кто займет место Смотрящего? Это должен быть достойный пацан, честный! Нравится вам это или нет, но я приехал, чтобы развести все непонятки и не допустить черной несправедливости в этом деле.
– Типа ревизора-инспектора, что ли? – вставил Редактор, ковыряясь ногтем в зубах.
– Понимай как хочешь, братское сердце. Только знай, что бумагу изводить я не привык и жаловаться тоже. Как решу, так оно и будет, в тот самый день и час.
– А на хрена нам всякие решальщики из Москвы? – выкрикнул Матрос. – Мы сами можем разобраться!
– И уже разобрались, – добавил Редактор.
– Как-то вы больно шустро все справились. Закопали, помянули, закусили, и вон, Матрос на теплое еще место Мерина вскарабкался. Ты думаешь, следак лох, паталогоанатом лох и все остальные лохи тоже?
– Что ты имеешь…
– Знаешь, как ядовитую змею определяют? – перебил его Лютый. Он вразвалочку, словно передразнивая моряцкую походку, подошел к Матросу, встал напротив. Тот здоровенный мужик, ботинки носил 45-го размера, но Лютый оказался выше на полголовы. Студент подумал, что в Новоазовске он был пониже, как Матрос примерно.
– Очень просто определяют. По ядовитым зубам.
Лютый сделал быстрое движение, послышался треск ткани – и вот у Матроса оба кармана пальто вывернуты, а в руке у Лютого оказался аптечный пузырек.
– Вот и зуб, – негромко и словно задумчиво произнес Лютый. – Ядовитый он или нет? Может, это обычные желудочные капли?
Матрос потрясенно смотрел на пузырек, на Лютого, опять на пузырек.
– Да ты, гад… Ты ведь мне его подкинул…
Он резко выбросил вперед руку, но Лютый легко ушел от удара, шагнув вбок. В следующий миг несколько воров схватили Матроса за плечи, оттащили назад. Редактор попытался втиснуться, его отшвырнули.
– Может, попробуешь? – Лютый опять приблизился к Матросу, поднес пузырек к его лицу.
Матрос рванулся.
– Братва!!! Это мусорская прокладка!!! Зуб даю, век воли не видать!!!
– Да не напрягайся ты так. Ведь кого-то из этой братвы ты собирался сегодня отправить вслед за Мерином, гадская твоя душа. Чтоб не мешали. Может, Бурового? Или Мотю Космонавта? Кто там еще целился в Смотрящие? А, Студента, наверное…
Лютый схватил Матроса за грудки, рванул на себя. Тот вылетел из державших его крепких рук, как игрушка, отобранная у ребенка.
– Я никого не отравил!!!
– Да? И карточный долг Мохнатому ты не заныкал? И Цыгана с Мишутой ты не сливал, чтобы самому «трешником» отделаться? Ты ничего этого не делал, так ведь?
С каждым словом Лютый встряхивал Матроса, и у того только голова бескостно болталась туда-сюда и клацали зубы, как у неживого.
– А в тридцать девятом, помнишь? Твой первый выход «на дело», районная почта в Степнянске? На стреме тебя оставили, ну? И как ты ловко сшустрил, когда мусора на горизонте показались, – свалил тихо, подставил пацанов, а потом мамой клялся, что тебя вырубили и бросили, а ты потом под грузовик закатился! Опять это был не ты?
