— Вот вам револьвер.
— Благодарю. Куда бежать?
— Мы можем перелезть через стену сада, которая выходит на пустырь.
— Идемте!
Тефер в сопровождении мистрисс Дик-Торн пошел в коридор, который проходил через весь дом, открыл заднюю дверь и осторожно выглянул в сад, стараясь оглядеться в темноте.
Но все было тихо.
Бывший полицейский схватил Клодию за руку и увлек за собой.
Вдруг перед ним появились две тени.
— Вернемся назад, — шепнул Тефер, — и идем прямо к выходной двери.
Оба бросились бежать.
Казалось, что никто их не преследует. Тефер вынул из кармана ключ и открыл калитку.
— Мы спасены, — прошептал он.
Он слишком поторопился.
На улице, по другую сторону калитки, их встретила целая толпа людей.
— Мы погибли, это полиция!… — воскликнул Тефер, узнав начальника.
Затем, повернув обратно, бросился в глубину сада, но едва сделал несколько шагов, как шесть человек загородили ему дорогу.
Он выстрелил два раза и бросился вперед, но почти сейчас же споткнулся о тело человека, пораженного его пулей, и упал.
Он хотел встать, но две сильные руки схватили его, и бывший подчиненный Леблонд насмешливым тоном проговорил:
— Не волнуйтесь, господин Тефер, мы сильнее, и вы пойманы. Отнесите его в дом, — прибавил агент. — Императорский прокурор желает говорить с ним.
Две минуты спустя Тефер, вне себя от ярости, был приведен в дом вместе с мистрисс Дик-Торн, тоже обезоруженной и тщательно связанной.
Клодия обменялась с полицейским многозначительным взглядом.
— Тефер, — сказал императорский прокурор, — вы знаете, почему вас арестовали?
— Нет, не знаю, — смело ответил полицейский, — я был здесь с этой дамой по причинам, которые никого не касаются. Мы хотели расстаться, но, видя людей в саду и думая, что на нас могут напасть, бросились бежать. Когда же на меня напали, то я для своей защиты пустил в дело револьвер…
— Довольно лгать, — перебил прокурор. — Правосудию известно про вас все: об убийстве Плантада и преступлении в Баньоле, о доме, сожженном Дюбье и Термондом, вашими помощниками. Вы арестованы именем закона так же, как и мистрисс Дик-Торн, ваша сообщница. Вы не хотите ничего сказать?
— Я буду отвечать следователю.
— А вы, сударыня? — продолжал прокурор, обращаясь к Клодии.
— Я также. Я буду ждать следствия, чтобы доказать свою невиновность и указать истинного виновника, того, который должен был быть вместе с нами и который выдал нас, без сомнения, надеясь взвалить на нас преступления, совершенные им.
— Вы говорите о Фредерике Бераре?
— Я говорю о негодяе, который скрывается под этим именем, но который не в состоянии перед нами отречься от себя. Я говорю о герцоге Жорже де Латур-Водье, сенаторе и миллионере.
— Вы сами выдали себя, сударыня, и донесли на вашего сообщника, — сказал прокурор. — Вас никто не выдавал.
Клодия опустила голову.
Оставим дом на улице Сент-Этьен и вернемся на улицу Святого Доминика, в кабинет Анри, которого мы оставили открывающим бумажник, найденный на углу улицы Берлин. Внимательный осмотр доказал ему, что в одной из стенок бумажника должно быть тайное отделение.
От нетерпения он не стал искать пружину, а, взяв ножик, разрезал кожу.
Четырехугольный конверт и сложенный в несколько раз листок бумаги упали на стол.
— Что я узнаю? — прошептал молодой человек. — Мои руки дрожат и сердце сжимается.
Взглянув на печать, Анри вздрогнул.
— Это герб де Латур-Водье! — воскликнул он. — И это письмо было адресовано доктору Леруа, в Брюнуа!
На листе, вынутом из конверта, он прочел:
«Мое завещание.
Я, герцог Сигизмунд де Латур-Водье, в здравом уме и твердой памяти, оставляю все мое состояние Пьеру-Сигизмунду-Максимилиану де Латур-Водье, моему сыну, родившемуся от брака моего с Эстер Дерие, заключенного в Брюнуа, 30 ноября 1835 года и засвидетельствованного в церковных книгах этого прихода.
Моей возлюбленной супруге, герцогине де Латур-Водье, я оставляю пользование всеми доходами с состояния до совершеннолетия нашего сына. После совершеннолетия Пьера-Сигизмунда-Максимилиана, герцогиня будет пользоваться всю свою жизнь половиной доходов.
Париж.
23 сентября 1837 года.
Сигизмунд де Латур-Водье».
«Мой названный отец знал содержание этого завещания, — с отчаянием подумал Анри, — и все-таки продолжал пользоваться состоянием».
Развернув другую бумагу, он с ужасом прочел ее:
«Я, нижеподписавшаяся Клодия Варни, живущая в Париже на улице Цирка, номер 16, действуя от моего собственного имени и от имени маркиза Жоржа де Латур-Водье и уполномоченная им на это, обязываюсь заплатить синьору Кортичелли восемнадцать тысяч франков ровно через месяц после смерти герцога Сигизмунда де Латур-Водье, если эта смерть будет последствием дуэли синьора Кортичелли с герцогом.
Париж.
Клодия Варни.
21 сентября 1837 года».
Внизу было написано: «Получил сполна».
И подписано: «Кортичелли».
«Он не только вор, — думал Анри, — но и убийца!… Все эти миллионы, которые я должен был со временем получить в наследство, в потоках крови!…»
Анри закрыл лицо руками и зарыдал.
Вдруг он поднял голову и сказал:
— И этот злодей дал мне имя точно так же, как должен был со временем дать состояние!… Чтобы спастись от позора, мне остается одно убежище — смерть… Я готов умереть, но прежде я поговорю с человеком, которого звал отцом.
Вынув из ящика револьвер, Анри убедился, что он заряжен, и положил его на завещание Сигизмунда и расписку Кортичелли.
Сделав это, он хотел пойти к герцогу, как вдруг в дверь кабинета послышался легкий стук.
— Кто тут? — спросил он.
Хорошо знакомый голос ответил:
— Открой, это я.
Отворяя дверь, запертую на ключ, Анри подумал: «Здесь или у него — не все ли равно?»
— Может быть, ты удивляешься, что видишь меня в этот час, — сказал герцог Жорж, — а между тем мое посещение очень естественно… Я не мог спать… Я слышал твой голос. Ты, может быть, нездоров? Я почувствовал беспокойство и пришел… Прошу тебя, успокой меня.
Герцог Жорж говорил отрывисто, с беспокойством глядя на бледное и взволнованное лицо своего приемного сына.
— Я не болен, герцог, — глухим голосом ответил Анри. — Но, может быть, я бессознательно говорил вслух, так как мой ужас и отвращение сильнее меня.
— Ужас и отвращение?… — повторил старик, невольно вздрогнув.
— Да. И в ту минуту, как вы постучались, я шел к вам…
— Что же ты хотел мне сказать?
— Вот что: сегодня утром я говорил об одном святом деле, порученном мне. Надо восстановить честное имя невинно опозоренного, несправедливо и незаслуженно приговоренного…
— Это мало меня интересует, — прошептал Жорж, стараясь скрыть волнение.
— Сегодня утром, — продолжал Анри, — я обвинял мистрисс Дик-Торн в том, что она вооружила руку Жана Жеди вместе с третьим сообщником, имени которого я не знал. Теперь мне это имя известно.
— Какое мне дело? — пробормотал сенатор, едва держась на ногах.
— Если вам до этого нет дела, то почему же вы так побледнели и дрожите?
Герцог постарался улыбнуться.
— Ты, право, сошел с ума. Почему тебе кажется, что я дрожу и отчего стал бы я дрожать?
Молодой человек, казалось, не слышал его.
— Человек, который хотел убить своего брата на дуэли и купил убийство своего племянника и доктора из Брюнуа, человек, который двадцать лет назад отравил Жана Жеди и неделю назад хотел убить его, человек, который поместил в сумасшедший дом жену своего брата и хотел сжечь заживо дочь Поля Леруа, — этот человек зовется не Фредериком Бераром, а Жоржем де Латур-Водье.
— Ложь!… — закричал сенатор. — Ложь!… Ложь!…
— Вот доказательства, — ответил Анри, жестом указывая на бумаги, лежавшие на столе.
— Доказательства?… Какие доказательства?
— Завещание герцога Сигизмунда и расписка Кортичелли.
Герцог изменился в лице, глаза его засверкали.
— В таком случае, опасности больше не существует… — едва слышно прошептал он. — Ты сожжешь эти бумаги… или, лучше, я сам сожгу их… Дай их мне!…
Герцог протянул руку, но Анри остановил его:
— Эти бумаги принадлежат Берте Леруа, от них зависит восстановление честного имени ее отца…
— Но мне они грозят эшафотом!… — прошептал Жорж.
Адвокат взял револьвер.
— Вам остается несколько часов, чтобы бежать и спасти вашу голову, — сказал он. — А вот моя будущность, — продолжал он, указывая на револьвер. — Когда я передам эти бумаги дочери вашей жертвы, это оружие избавит меня от опозоренного имени, которое вы мне дали.
