– Тогда? – тихо спросила она.
Я покачал головой. Решать ей придется самой. Никакой мой ответ не может быть беспристрастным, и она должна знать об этом.
Она сразу же ушла, потому что спешила на репетицию. Я заплатил, вышел на предпраздничную улицу и медленно побрел домой, купив по дороге подарки для всей семьи. Брак, какой предлагал Брайен, а Джоанна с презрением отвергала, был и моей самой большой в мире мечтой. Почему, безутешно размышлял я, жизнь так ужасно несправедлива?
На Святках Темплейт выиграл Королевские скачки – одно из десяти важнейших соревнований года. Таким образом, он твердо перешел в класс скаковых звезд, и мне это тоже не принесло никакого вреда.
Скачки транслировали по телевидению, и Морис Кемп-Лоур поставил меня перед камерами и взял интервью как у жокея-победителя. В конце краткой беседы он предложил мне послать привет Пипу, который, как объяснил Кемп-Лоур зрителям, следил за соревнованиями дома. Я видел Пипа неделю или две назад, и мы обсуждали с ним тактику предстоящих скачек,– но я любезно приветствовал Пипа и сказал, что, надеюсь, его нога заживает хорошо. Кемп-Лоур, улыбаясь, добавил:
– Мы все желаем вам скорейшего выздоровления, Пип.
На следующий день спортивная пресса хвалила Темплейта и меня, многие тренеры, с лошадьми которых я еще не имел дела, предложили мне работать для них. У меня наконец появилось чувство, что меня приняли как жокея за мои собственные заслуги, а не только как временную замену Пипа. Вполне возможно, трепетала во мне надежда, что, когда Пип вернется, я не потеряюсь опять где-то в скаковых дебрях, потому что два тренера предложили мне работать с их лошадьми в любой момент, когда я буду свободен.
Естественно, что не обошлось и без падений, но, наверное, мне везло, и их было меньше, чем обычно: я не получил никаких серьезных травм, которые помешали бы участвовать в скачках, кроме нескольких синяков и царапин.
Самое худшее, с точки зрения зрителей, падение случилось однажды в январский субботний полдень, когда лошадь, с которой я работал, сбросила меня, отклонившись в прыжке от препятствия в сторону трибун. Я упал на голову и пришел в себя, когда санитары «скорой помощи» поднимали меня на носилках в машину. Минуту или две я не мог вспомнить, где нахожусь.
Лицо Джеймса, склонившегося надо мной, когда они несли меня в пункт первой помощи, будто выключателя вернуло меня на землю, и я спросил, в порядке ли лошадь.
– Да, – ответил он, – а как вы?
– Ничего не сломано, – заверил я его, будто пьяный двигая конечностями по пути от машины к помещению.
– Лошадь перекатилась через вас, – сказал Джеймс.
– Вот как, – усмехнулся я. – То-то я чувствовал, будто меня выжимают, как лимон.
Я немного полежал в помещении первой помощи и к концу дня вернулся с Джеймсом в Баркшир.
– С вами все в порядке? – спросил он по дороге в машине.
– Да, – бодро ответил я. – Прекрасно. – На самом деле время от времени у меня начиналось головокружение, я испытывал слабость и тошноту, но скрывать свое истинное состояние от тренеров стало профессиональной привычкой, и я был уверен, что к понедельнику после хорошего сна смогу участвовать в скачках.
Единственным человеком, который откровенно выражал недовольство, если я выигрывал скачку, был Джон Боллертон, и я несколько раз в парадном круге ловил его взгляд, когда он, сжав тонкие губы, с очевидной враждебностью, совсем не соответствовавшей положению распорядителя, смотрел на меня.
После того дня, когда мы вместе участвовали в телевизионной передаче, мы едва ли обменялись несколькими словами, но Корин с едва скрываемым наслаждением передал мне, что Боллертон громко говорил ему и Морису Кемп-Лоуру в баре для членов Национального охотничьего комитета:
– Финн вовсе не заслуживает той шумихи, какую подняли вокруг его побед. Он так же быстро полетит вниз, как и поднялся, вот увидите. И я первый, кто не будет плакать о нем.
Каково же было мое удивление, когда на следующий день после падения Корин предложил мне участвовать в скачках на одной из лошадей Боллертона. Сначала я отказался и не принял слова Корина всерьез. Его звонок разбудил меня воскресным утром, и я было подумал, что это следствие сотрясения мозга.
– Если бы перед ним стоял выбор между мной и мешком картошки, – сказал я сонным голосом, – он выбрал бы картошку.
– Нет, я серьезно, Роб, он хочет, чтобы вы работали с Шантитауном завтра в Данстейбле, – убеждал меня Келлар. – Должен признаться, что я и сам не понимаю, в чем дело, ведь он так настроен против вас. Но он совершенно определенно сказал мне по телефону не больше пяти минут назад. Может, это оливковая ветвь.
А может, и нет, подумал я. Моим первым инстинктивным желанием было отказаться, но я не мог придумать убедительного довода. Корин прежде спросил, свободен ли я, а потом предложил работать с лошадью Боллертона. Откровенный отказ без всяких объяснений хотя и был возможен, но дал бы Боллертону законный повод к враждебности, если он искренне хотел сгладить свою неприязнь, в чем я, правда, сомневался. И все равно отказ от его предложения только обострил бы враждебность.
Шантитаун не Темплейт. Далеко не Темплейт. На следующее утро по дороге в Данстейбл Тик-Ток утешительным тоном описывал мне его непредсказуемый характер и ненадежную прыгучесть.
– Он великолепно подходит, – говорил Тик-Ток, ставя ногу на акселератор «мини-купера», – только на убой. Деликатес. Вся живодерня будет аплодировать.
– У него неплохие данные, – слабо протестовал я, предвидя предстоящие мучения.
– Гм, каждый раз, когда он выигрывает или занимает I призовое место, у жокея руки болтаются, как после вывиха. Попробуй заставь его сойти с места на старте и скакать куда надо. Когда он не в настроении, остается только держать его в шенкелях и надеяться на бога. Иначе он и к финишу не придет. Ему нужна жесткая узда. Фактически я не могу вспомнить, – с иронической ухмылкой закончил Тик-Ток, – другую лошадь, которая бы так плохо слушалась своего жокея.
Несколько недель назад Тик-Ток имел сомнительное удовольствие работать с лошадью Боллертона. Тогда распорядители втолкнули Шантитауна на третье место, а до тех пор Корин Келлар игнорировал Тик-Тока. Типичная для Корина несправедливость: дать отставку человеку, который, несмотря на неприятности, работал в его интересах, и Корин не ударил палец о палец, чтобы положить конец слухам, будто Тик-Ток имеет привычку работать спустя рукава.
Несмотря на резкое сокращение числа скачек, в которых он участвовал, слухи не портили настроения самому Тик-Току. Он пожимал плечами и с убежденным выражением на худощавом молодом лице заявлял:
– Со, временем они изменят мнение. Я буду выжимать из каждой лошади, с которой работаю, все до кос-рей. Я водружу свою задницу на любую безнадежную клячу. Никто не увидит, что я пришел восьмым, если я могу приволочь это чудовище шестым.
Шантитаун, когда мы встали на старт, выглядел хуже, чем я ожидал. Казалось, он вот-вот уснет на ходу. Когда дали старт, он едва переступал ногами, и я с трудом заставил его двинуться к первому препятствию. Скакун взлетел довольно хорошо, но потом с трудом обрел равновесие. И так после каждого прыжка. Это меня озадачило, потому что совсем не соответствовало тому, что говорил Тик-Ток. Но у лошадей бывают свои дни пониженной активности по неизвестным нам причинам, и я предполагал, что это один из таких дней. Все три мили мы ковыляли, замыкая группу лошадей, и бесславно пришли последними. Все мои усилия заставить его двигаться быстрее ушли впустую, он никак не реагировал на них. Шантитаун с самого начала не взял удила, а к концу казалось, что он избит до смерти.
Когда мы вернулись, нас встретил враждебный прием. Джон Боллертон гремел, как июльский гром. Корин, чувствуя себя неуверенно, по-видимому, собирался сделать меня козлом отпущения за неудачу лошади, чтобы спасти свою репутацию тренера. Вечная опасность, когда работаешь с лошадьми Корина.
– Какого черта?! Что вы делаете? – агрессивно накинулся на меня Боллертон, когда я соскользнул на землю и стал расседлывать Шантитауна.
– Мне жаль, сэр, но он был не в состоянии идти быстрее.
– Не болтайте чепуху, – кричал Боллертон. – Я никогда не видел такой отвратительной беспомощности. Вы не сумеете управлять даже повозкой, запряженной свиньями, не то что лошадью. Если вы спросите меня, я все объясню: вы не дали лошади шанс проявить себя. Вы пропустили старт, и вы мешали ему встать на ноги после прыжков.
– Я предупреждал вас, – укоризненно обратился ко мне Корин, – не позволяйте ему уходить в сторону и держитесь сзади первые две мили. Я не думал, что вы примете мои советы так буквально…
– Буквально? – захлебываясь от ярости, перебил его Боллертон. – Вы что, боялись, что он вырвется вперед, или чего вы боялись? Если вы не умеете ездить верхом, то какого черта вы вообще участвуете в скачках? Почему бы сразу не сказать, что вы не умеете? Это бы спасло нам всем и время и деньги.
