— Нет. Наоборот.
— Вы знали о ее намерении? Одобряли его?
— Тогда — да. Я сам просил ее сходить к доктору. Мы были уверены, что мэр будет на нашей стороне. Они были дружны с моим отцом, тот способствовал его избранию.
— А потом?
— Сначала я был доволен, поскольку представлялась возможность уехать в Париж. А потом удивлялся, что освобождение от службы в армии оказалось таким простым делом.
— Вы встревожились?
— Да. Я испугался, что и в самом деле у меня сердечная недостаточность.
— К врачам обращались?
— Сначала нет. Не было денег.
— А позднее?
— Обращался. Три года назад. Потом был на приеме у четырех докторов. Они меня обследовали и заявили, что сердце у меня в порядке.
Словно подводя черту, профессор оглядел собравшихся: нет ли у кого вопросов. Потушив о подошву окурок, закурил новую сигарету.
— Расскажите о своем детстве.
— Я уроженец Монпелье. Отец работал главным кладовщиком у оптовика москательных товаров.
— Сестра моложе вас?
— На два года.
— Каков был образ жизни вашей семьи в Монпелье?
— Сначала мы снимали квартиру, но тот период я почти не помню. После рождения сестры переехали в пригород и поселились в небольшом доме. Я стал посещать коммунальную школу. Уже шла война. В городе было много солдат-отпускников и выздоравливающих.
— И это обстоятельство удивляло вас?
— Солдаты? Нет. Не думаю. Ведь отец тоже был солдатом. Мы жили с матерью и сестрой. Часто ездили в гости к бабушке и дедушке, изредка к дяде, брату отца. Он на заводе работал.
— Какого мнения вы были о своем отце?
— Такого же, как и теперь. Это был честный человек. Его любили все. У нас в Гро он был почти так же известен, как и мэр. Во время предвыборной кампании кандидаты прежде всего приходили к нам в дом: отец имел влияние среди ветеранов.
Должно быть, на столе перед профессором лежали протоколы допросов Боша — время от времени он заглядывал в бумаги и обращался к присутствующим:
— Семейство Бошей поселилось в доме родителей мадам Бош почти сразу после перемирия. В самом конце войны господин Бош был ранен, спустя несколько недель ему ампутировали руку.
Профессор без устали курил. Альбер наблюдал, с какой поразительной быстротой уменьшается сигарета.
— Чем занимались в Гро-дю-Руа?
— В школу ходил.
— Учились хорошо?
— В Монпелье всегда был в числе двух лучших учеников. В Гро учился посредственно. В лицее занимался плохо, сдал экзамены на бакалавра лишь со второго захода.
Все вопросы Альбер находил вполне естественными. Он догадывался, почему это интересует собравшихся, понимал подоплеку каждого вопроса и решил помочь профессору.
— Вы догадываетесь о причинах такой перемены?
— Кажется, да. Я тоже задумывался над этим. Живя в Монпелье, я был убежден, что должен трудиться, что трудиться обязаны все, особенно люди бедные и честные. Мать постоянно внушала мне это. Все, кто жил на нашей улице, спозаранку уходили на работу.
— А в Гро?
— Конечно, рыбаки тоже работали, отправляясь в море. Но рыбный промысел я за работу не считал. Часам к восьми утра они возвращались с промысла, а все остальное время слонялись по набережной, чинили сети или спали. К нам переехал старик Гарсен. Всякие финтифлюшки на доме он приделывал ради собственного удовольствия, а не по необходимости. Даже смешно.
— А ваш отец работал?
— Он был инвалид.
Профессор понял, что Бош-старший работать вполне бы мог.
— Друзья у вас были?
— Все дети Гро были моими друзьями. Оставалось только выбирать.
— Насколько я понимаю, ваше семейство было очень известно.
— Да, летом в наш дом захаживали все дачники. Отец угощал их ухой. Хотя и без руки, но он лучше всех играл в шары, и все наперебой приглашали его в партнеры.
— Вам в ту пору не приходило в голову, что вы могли бы жить совсем иначе?
— Мне не хотелось ничего менять.
— Мать вас наказывала?
— Она не смела. Отец бы не позволил. Иногда кричала на меня или хлестала по щекам, но пять минут спустя сожалела, что погорячилась.
— В каком возрасте достигли половой зрелости?
— В двенадцать лет.
— Мастурбацией занимались?
— Да.
— Часто?
— Иногда. Потом подолгу обходился без этого.
— В каком возрасте впервые вступили в связь с женщиной?
— Когда мне исполнилось пятнадцать…
— Где это произошло?
— В доме свиданий, в Монпелье. В Ним ехать я не решался, опасаясь встретиться с кем-нибудь из лицея.
— А до этого имели какие-то отношения с продажными женщинами?
Бош долго не решался ответить. Накануне, прежде чем уснуть, он немало размышлял. Странное дело, присутствие студентов и двух посторонних мужчин совсем его не стесняло. Напротив. Окажись он с глазу на глаз с профессором, ему было бы гораздо труднее.
Чем он рискует? Он чувствует себя достаточно уверенным, чтобы рассказывать лишь о том, что пожелает, и остановиться, когда ему заблагорассудится. К тому же, он убежден, профессор уже кое-что заподозрил. Бывало, не говоря ни слова, отец смотрел на него таким же взглядом, и всякий раз потом оказывалось, что он знает, что произошло. С матерью было иначе. Та засыпала его вопросами, пытаясь окольными путями выведать у него истину, но обмануть ее не составляло для Альбера труда.
— Мне часто доводилось наблюдать, как отдается мужчинам одна женщина, — произнес Бош, подняв голову, чтобы все видели: он искренен и невозмутим.
— Женщина всегда была одна и та же?
— Да.
— Ваша мать?
— Нет. Дочь одного рыбака, партнера моего отца по игре в шары. Он был итальянец по происхождению. Сестра ее во время летнего сезона служила в гостинице горничной. А та, о которой я говорю, была поденщицей. Помогала по хозяйству то одному, то другому.
Никто не прерывал его, и Альбер решил быть скрупулезно точным в деталях.
— Еще совсем мальчишкой я слышал, что про нее говорят, мои школьные товарищи ее знали. Мне тогда лет десять было или одиннадцать. Скорее одиннадцать. Заканчивал начальную школу, если память не изменяет. Вместе с остальными ребятами я раз куда-то пошел. Ее звали Анаис. Она отдавалась всем без разбору. Говорили, у нее это что-то вроде болезни. Все знали, что панталон она не носит. Когда ее спросили — почему, она ответила: «Пока их снимать буду, у кавалера охота может пропасть!» Красивой ее не назовешь, но и безобразной тоже. Единственное, что ее портило, это крупный, приплюснутый, как у негритянки, нос. Но черные глаза сверкали, как звезды, а с полных губ не сходила улыбка. Чувство стыда ей было совершенно незнакомо…
Прерывать свой рассказ Альберу уже не хотелось. Об Анаис он не смел рассказывать никому, кроме Фернанды. Да и то напрасно сделал это. Однажды она его упрекнула: «По-другому ты любить и не умеешь!»
Нужно быть осторожным в выборе слов, иначе его поймут превратно.
— У Анаис были два излюбленных местечка. Одно в самом конце пляжа, рядом с дюнами, где начинаются виноградники. Часто видели, как она бродит вдоль моря. Почти неизменно она носила красную юбку. Всегда одна; мужчины липли к ней как мухи, но появляться в ее обществе не смели. Второе место было возле канала, недалеко от какого-то дома, где сходились две дамбы. Именно там я встретил ее впервые. С ней был рыбак лет восемнадцати, брат моего школьного товарища.
— Она знала, что вы находитесь поблизости?
— Мы прятались. Но иногда, когда они начинали известного рода возню, мы вскакивали и принимались орать. Некоторые кавалеры Анаис приходили в бешенство. Другие, не обращая на нас внимания, продолжали начатое дело. Третьи бросались камнями.
— Это зрелище возбуждало вас?
— Не сразу. Во всяком случае, я не отдавал себе отчета. Мы, мальчишки, пересмеивались, подталкивали друг друга локтями. Но, вернувшись домой, я вспоминал, какой у нее живот и ноги.
— Живот и ноги, и только?
— Да. Пожалуй. Я и сейчас вижу их, залитых солнцем, потому что почти всегда светило солнце. Мои товарищи — лет по четырнадцать — рассказывали, что тоже спали с ней, но я им не верил. Потом узнал, что это правда.
— Вам тоже хотелось последовать их примеру?
— Да. Но я не смел.
— Почему?
— Точно не знаю. Стеснялся. Боялся, что она меня засмеет.
— Еще вопрос. Следовательно, повзрослев, вы по-прежнему продолжали опасаться, как бы женщины не подняли вас на смех?
— Пожалуй, да. Часто. Почти всегда.
— Но вы же знали, что над теми, кто вступает с нею в связь, Анаис не смеется.
Бош задумался.
— Немного терпения — и вы, полагаю, смогли бы овладеть Анаис, не опасаясь, что вас увидят товарищи?
— Я пробовал. Но в последнюю минуту не решался к ней подойти.
— Вам было неприятно видеть, что она отдается другим?
