Это Ярайс понял быстро. И пришел к выводу, что садоводство — дело хотя и не слишком утомительное, но не для него. Если уж приходится работать, то так, чтобы видеть результаты своего труда сейчас, а не месяцы спустя, когда что-то там взойдет, зазеленеет, покраснеет и принесет плоды. Плевать он хотел на клубничное варенье, которое тетка обещает присылать ему в армию. Пускай сама гнет спину, если это доставляет ей такое удовольствие.
Зато в соседнем доме шла совсем другая жизнь. Чтобы собрать урожай, там не дожидались осени. Утром туда кое-как втаскивали искалеченную машину, а уже вечером, а самое позднее — через пару дней, она выкатывала из соседнего гаража, чтобы возобновить свой бег по улицам и дорогам. Это чудо было делом рук человеческих, и заниматься таким делом Ярайс был согласен.
К сожалению, через щелку в заборе трудно освоить специальность автомеханика и жестянщика; трудовые навыки испокон веку требовали пота и мозолей, тычков и слез. Но это парня не пугало: тем слаще покажутся плоды. Ярайс вспомнил своего классного руководителя, окончившего институт физкультуры по специальности «альпинизм» и получившего затем назначение на курземское побережье, где даже голубые холмы Слитере поднимаются над уровнем моря не более чем на сто метров. И все же альпинист пытался привить ребятам любовь к восхождению в горы. Главное — радость борьбы, а не победа сама по себе, неважно, высока или нет преодоленная вершина, главное — побеждать трудности, воспитывать себя. Прекрасными видами можно любоваться и из окошка самолета, но справиться с опасностями и с собственной слабостью — единственно пробиваясь к избранной самим цели.
— Сущая ерунда! — категорически заявил Нил Берзаускис, выслушав рассказ соседского племянника о любимом учителе. — По мне, чем работа проще и легче, тем лучше. Думаешь, стал бы я часами стучать резиновым молотком, шпаклевать и полировать, если бы мог достать готовую запчасть? Черта с два! Я и мизинцем не шевельнул бы, если бы знал волшебные слова, чтобы заставить вкалывать за себя золотую рыбку. Поверь мне, браток: главное — рубль, который ты зашибаешь своей работой, а не само ковырянье. Ну и, само собой, все то, что за этот рубль можно купить.
Тут только Ярайс заметил, что мастер пьян. Наступил, наверное, один из тех двух раз в году, когда он предавался воспоминаниям о своих лучших годах и топил в алкоголе тоску по океанским далям. Так и есть: на нем полосатая тельняшка, один рукав ее засучен, чтобы видны были наколотые на жилистой руке якорь и торжественная клятва сохранить верность некой, давно уже позабытой Даце. Широко расставленные ноги тоже должны были удостоверять принадлежность Берзаускиса к племени мореходов, как и походка враскачку — что, впрочем, скорее можно было объяснить штормом, потрясавшим его организм изнутри. Шторм этот, в конце концов, загнал моряка на внешний рейд знакомого порта и заставил пришвартоваться к скамеечке у гаража.
Ярайс уселся рядом. Может быть, как раз настал подходящий момент, чтобы обратиться с просьбой? Хотя не исключено, что в Берзаускисе обитал дух противоречия. С пьяным не угадаешь: один наобещает тебе с три короба, а протрезвев, ни о чем и не вспомнит, другие становятся задиристыми и во имя высвобожденного хмелем чувства собственного превосходства не соглашаются даже с разумными предложениями, называют белое черным, и наоборот. Отец же, например, выпив немного, становился мягким, как воск, и мать порой даже сама ставила на стол четвертинку, чтобы затем делать все по своему усмотрению.
Ярайс огляделся. В дядином саду было, конечно, красивее: ухоженный газон, цветочные грядки, ряды кустов и деревьев. Но здесь он чувствовал себя лучше: тут ничто не напоминало кладбищенский порядок, земля служила человеку, не превращая его в раба. Тут можно было позволить себе втоптать в землю окурок, вылить и закопать остаток антикоррозийки, не говоря уже о площадке, служившей для маневрирования автомобилей, на которой отсутствующее покрытие с успехом заменял так называемый культурный слой. Дощатый забор отгораживал двор от внешнего мира, кованые ворота распахивались лишь по телефонной договоренности. Собаки у Берзаускиса не было. Он не хотел лишнего шума.
Вообще, он был любителем тишины. Поэтому в свое время избрал профессию моряка и, в надежде обрести тишину, поступил на учебный парусник; ради этого покинул автосервис, где постоянно приходилось вертеться на людях. Чтобы уберечься от вредного влияния окружающей среды, он решил уйти в себя и заниматься йогой: каждое утро полтора часа отдавал упражнениям, и даже самые срочные и выгодные заказы не могли отвлечь его от этого занятия. Пусть торопыга сам постоит на голове да посмотрит с такой позиции на свою бессмысленную спешку — тогда поймет, многого ли она стоит.
Сам Берзаускис немало проблем тоже видел вверх ногами — так сначала казалось привыкшему к примитивной логике сельскому парнишке. Он все еще прикидывал, как получше подъехать к соседу, когда тот неожиданно предложил сам:
— Иди, Ярка, ко мне юнгой. Зря ты в земле роешься, никакие клады там не закопаны. Настоящие золотые россыпи здесь, — он похлопал себя по карману, отозвавшемуся металлическим звуком, потом сунул туда руку и извлек большую связку ключей.
Неверными пальцами выбрав самый сложный, Берзаускис поднял его, словно верующий распятие:
— В сервисе за хранение такого ключа платят зарплату и квартальные премии. Чем мы хуже английского парламента? Там тоже есть такая должность: «лорд-хранитель ключа».
— Хранитель печати, — поправил Ярайс.
— Вот и я говорю: мы их не только догнали, но уже и обошли. У нас за хранение печати получает зарплату уже другой деятель. Сосчитаем-ка, сколько народу там получало деньги за мою работу. Диспетчер, — Берзаускис поднял палец, — сменный мастер, нормировщица, кассирша в цеху, завскладом, — он перешел на другую руку, — придурок из ОТК, два сторожа, что впускают и выпускают. О большом начальстве я уж и не говорю. Но некому провернуть ручку, когда нужно подтянуть цепь или отрегулировать клапаны. И здесь тоже некому! — выкрикнул вдруг Берзаускис, ловко вытащил засунутую за пояс фляжку и поднес к губам. Скривился, потому что мысль об измене сына внесла привкус горечи в подогретое алкоголем ощущение довольства собой. — Стоит соседу попросить парня отвезти тюльпаны на то нерестилище акул, что напротив магазина подарков, или даже саженцы роз в Литву — он тут как тут. А когда родной отец сулит те же самые деньги за то, чтобы счистить ржавчину с железа, мой Курт воротит нос. Ему только бы мотаться по свету… Теперь ты, Яра, будешь мне вместо сына, а чтобы все это звучало солидно, назначаю тебя старшим по складу. На, полюбуйся, какое у нас там богатство, — он бросил парню ключи и указал на пристройку к гаражу.
Хорошо смазанная дверь отворилась легко и беззвучно, как если бы за ней находился банковский сейф. Почти одновременно вспыхнул свет и завыла тревожная сирена. Ярайс отскочил, но было поздно: в лицо ему ударила струя красной туши.
— Когда я впервые пересекал экватор, меня окрестили варом, — не скрывая удовольствия от удавшегося сюрприза, сказал Берзаускис. Пошарив за спиной, он выключил сигнализацию. — Это мне устроил один отставной пиротехник за то, что я поставил ему новые мосты и проложил под головку прокладку для семьдесят шестого бензина. А по ночам тут еще вылетают огненные языки, с ума сойти, до чего красиво. Ну, будем считать, что ты получил крещение. Виват!
Пока мастер изрядным глотком отмечал вступление вновь принятого помощника в должность, Ярайс, безуспешно попытавшись при помощи смоченного слюной носового платка оттереть несмываемую краску, заглянул в кладовую и удивился еще больше. Это было похоже на оптовую базу. Три стены снизу доверху закрывали полки, и над каждым отделением висела табличка с наименованием детали и ее ценой. Здесь можно было найти все, начиная с облицовки радиатора и вплоть до лампочек освещения номерного знака. Деталей, наверное, хватило бы, чтобы собрать совершенно новый автомобиль.
— Глаза держи открытыми, а рот — на замке, — предупредил Берзаускис, закрывая дверь.
Судовой боцман, по представлениям Ярайса, должен был выглядеть совсем иначе: во всяком случае, рослым или хотя бы толстым, с волосатой грудью и жгутами мускулов от плеча до локтя. Но Нил Берзаускис едва достигал ему до подбородка и состоял, казалось, из одних лишь костей. Чтобы казаться повыше, он даже в жаркие летние дни носил на голове старомодную лыжную шапочку, длинный козырек которой защищал и глаза, и тонкий нос от солнечных лучей и искр сварки.
— Откуда все это? — не понял Ярайс.
— Купил, нашел, едва ушел… Вложил капитал и создал резерв. Я беру все, что предлагают, — похвалился Берзаускис, которого последний глоток лишил остатков сдержанности. — Один умный человек как-то сказал: «Если бы дефицита не было, его следовало бы выдумать». Я ничего не выдумываю — я создаю его искусственно. Скажем, в магазине вдруг появляются тормозные колодки. Мне звонят. Я приезжаю, прошу завернуть две дюжины. Думаешь, рядовой покупатель может спокойно выдержать это? Ему нужны две колодки, а он сразу просит четыре, шесть — на сколько хватает денег. И через полчаса, когда покупатели слетаются, на прилавке уже пусто… Я мог бы тут же за углом продать их за двойную цену, но разве я спекулянт? Я мастер, и живу своим трудом. Надо сменить колодки? Пожалуйста, по государственной цене, с меня хватает заработка в рамках прейскуранта: сначала диагноз, потом мойка, потом поднять машину, снять колеса, отбалансировать… Вот начнешь работать — увидишь.
