— Если мы найдем этого визитера, — сказал Корецкий, — то откроется еще одна тайна Паршина Вот и рассудите. Вы, товарищ полковник, случайно засекли встречу Хэммета с Паршиным, заранее обусловленную их договоренностью. Ваша случайность тоже была заранее обусловлена предварительной встречей с капитаном Хомутовым. Открытие Саблина в квартире Меркурьевой обусловлено его служебным заданием. А визит бродяги к Меркурьевой обусловлен его осведомленностью в личности Паршина и откровенными поисками ночлега. Жизнь, дорогой мой начальник, — это цепь случайностей, обусловленных закономерностями. Диалектика — великая сила…
— Оговорим еще одну закономерность, дорогой философ, — решил Гриднев, подумав. — Поезжайте к ночи на поиски ростовского гостя Меркурьевой. В Ростов можно попасть по-разному. Выбирайте любой маршрут, начиная с Казанского. Ну, и Курский, конечно, и Киевский, и Павелецкий…
Корецкий и Саблин решили начать с Казанского вокзала.
— Товарищ полковник слишком уверен, — задумчиво сказал Саблин. — Лично я сомневаюсь. Обнищавший вор мог найти крышу и в городе.
— Мог и уехать, — поддержал Корецкий, тоже не очень верящий в счастливый исход поисков.
Всю ночь проездили зря. Облазили все вокзалы, в том числе и те, на которые из Ростова не попадешь, обошли все пассажирские залы ожидания, но ростовчанина, описанного Меркурьевой, так и не нашли. Несколько раз — с помощью дежурных милиционеров — проверяли документы у каких-то, казалось, подходящих людей, но все это были пассажиры, где-то работавшие и действительно ожидавшие поезда. Не вспомнили об искомом бродяге и в камерах хранения, и в отделениях железнодорожной милиции.
— Куда теперь?
— На Петровку, 38. Там уже рабочий день начался. Попробуем найти его крышу в Москве, — вздохнул Саблин.
В Управлении уголовного розыска нашли майора Лиховца. Саблин представил Корецкого и объяснил суть дела.
— Не можете без нас, мастера-начальники, — засмеялся Лиховец. — Включимся и мы. Поможем. Откуда он, говорите? Из Ростова. Ну что ж, позвоним ростовским коллегам. — Взял трубку, дозвонился. — Майор Лиховец у телефона. МУР. С кем говорю?
Ростовский дежурный назвал себя.
— Вот и отлично. Будем знакомы. У вас тут сбежал один мужичок с ноготок. Давний и потертый. — Майор в точности повторил подсказанное ему описание. — В таком виде по улицам ходит. Крышу ищет.
— Похоже, Шитиков. Только позавчера сбежал из-под стражи. Мы ориентировку посылали. Возьмете — к нам перешлите. Грешки у него немалые.
— С кем он в Москве связан?
— Есть у вас наши, ростовские. Братья Сорины, Александр и Виктор. И дамочка есть, тоже ростовчанка, по паспорту Захаркина, по кличке «Цыганка». Поищите у нее: она за трешницу в день у нас когда-то угол сдавала. Говорят, завязали все трое, как будто работают. Во всяком случае, не слыхать о них.
В информационном центре разыскали адреса ростовчан. Сорины работали грузчиками на станции Очаково, там же и проживали. К Захаркиной надо было ехать через весь город. Она работала дворником в Тушино.
Начали с Сориных. Заехали в отделение милиции, где их ждал заранее предупрежденный оперуполномоченный. Он и повел их к братьям, рассказывая по дороге:
— Знаю их, как же. Мои подопечные. Да только, товарищи, они и вправду в завязке. Никаких сигналов. Вот только пьют, как лошади…
Жили братья в одной комнате, которую им сдавала вдовая старуха весовщица со станции. Она-то и открыла двери, вежливо поздоровалась с оперуполномоченным.
— Спят они. Назюзюкались и дрыхнут… — сказано это было явно неодобрительно… Видно, надоели братишки даже терпеливой хозяйке.
Будить Сориных было нелегко: спали пьяные, даже не раздеваясь. Разбудили только старшего, Виктора. Младший так и не проснулся.
— По шестьсот граммов вчера приняли, извините. Работка была тяжелая: мебель в контейнерах прямо с фабрики целый день на путях грузили. Чем провинились? С милицией у нас полный ажур.
— Не ночевал ли у вас некий Шитиков? — спросил Саблин.
— Приходил старый дятел. Не пустили. Сами на птичьих правах живем. К Захаркиной поезжайте. Ей легче своих приголубить: постоянная прописка у нее, как у дворничихи.
Поехали к Цыганке. Несмотря на то что время было дневное, дворничиха тоже спала.
— Везет нам, — удивился Корецкий.
— Здесь профессиональное, — заступился за неведомую Цыганку Саблин. — Встает посередь ночи, метлой намашется, вот и отдыхает…
Разбудить ее с помощью дверного звонка не сумели. Пришлось долбить в дверь ногами, пока ее не открыла толстая сонная женщина, ничем, впрочем, цыганку не напоминающая.
— Чего надо?
Вопрос был явно бессмысленным, потому что видела она перед собой двух знакомых работников милиции, своих, так сказать, районных, один из которых к тому же не раз и не два штрафовал ее за излишнюю «доброту». А тут еще двое с ними, в штатском. Раз такой кворум, то, значит, не за ней пришли, слабой женщиной…
Так она рассудила про себя и без всякой волокиты спросила:
— Небось Серый нужен?
— Он, Шитиков, — подтвердил Корецкий.
— Никакого Шитикова не знаю, а Серый здесь. Водочки выпил и кочумает. Берите его, товарищи власть, устал он от вас бегать.
Похоже, Шитиков и вправду устал бегать от милиции. В оперативке значилось, что проходил он в Ростове по мелкому делу о трамвайной краже, украл чего-то по мелочи — стар стал, руки не те. И светило-то ему всего-ничего, да и привык он к колонии: там все же кормят три раза в день, спишь под одеялом. А ведь сбежал почему-то, умудрился…
Разбудили его, он и не сопротивлялся. Даже умиротворение некое на лице означилось: мол, конец моим мытарствам, отдохну, как человек. Пока на Петровку ехали — спал. А приехали, попросил Саблина:
— Вы меня, граждане начальники, сейчас допросите.
— Это можно, — согласился Саблин. — Только что вас допрашивать? Мы вас в Ростов этапируем, там и допросят, если надо будет. А мы вас о другом поспрошаем, коли не против.
— Это я-то? — возмутился Шитиков. — Да я с дорогой душой, Все скажу. Я ведь чего сбежал? По привычке. У них там в уборной решетка на окне оторвалась. Думаю, как не убечь? Ну и убег…
— По привычке и срок себе увеличили.
— Да что мне срок? Мне он в радость, срок этот. Шестьдесят восемь мне стукнуло, стар, как пень трухлявый. На что жить на воле? Пенсию вы мне платить не станете, не выслужил. Работать идти некуда, разве — сторожем ночным, да кто же меня с мильеном судимостей охранять социмущество взять вздумает. Идиетов нету. Так в колонии и дотяну. При кухне.
— А к Чернушину зачем шли?
— К Юркому? Думал, переночевать пустит.
— Вы его откуда знаете?
— Да-авно-о знаю, еще когда он в Одессе полицаями командовал. Только звали его тогда по-другому: Лобуда. А я ни нашим, ни румынам не служил, вором был, вором и в немецкую Одессу приехал, когда в ней еще румыны правили. Тут меня Колосков и взял — нынешний беговой конюх, а в те времена полицай у губернатора Алексяну. Ну, посадили меня, когда я комиссионный магазин очищал. Румыны тоже сажали за воровство, только Лобуда, присмотревшись ко мне, своей властью меня на свободу выпустил. «Не трусь, воряга, — сказал он мне, — румынам ты служить не будешь, в гестапо тебя не возьмут: мелковат. А я тебя и от высылки в Германию освобожу, и от тюряги. Мне служить будешь, если свое воровское мастерство не забыл».
— Ну и как служилось? — спросил Корецкий.
— Профессионально. Замки вскрывал, ключи от сейфов собственноручно подтачивал, обкрадывал те квартиры, которые официально нельзя было обчистить. Обокрал, например, полицмейстера Георгиану, когда он с женой в ресторане пировал, а горничная меня в дом впустила. Ну, я ее для вида так веревками обкрутил, что, как говорится, ни вздохнуть, ни охнуть. Вот и вынес все бриллианты, которые Георгиану у одесских ювелиров без отдачи занял, — серьги, брошки, запонки, портсигары. Все это горничной-стерве с ее любовником Лобудой досталось, ну а мне премия в марках, тоже не мелочь в те времена. Так и жилось мне, пока Лобуда не исчез из Одессы. Румыны с немцами на запад драпанули. Что же мне оставалось? В освобожденных городах нашим мастерам тоже неплохо жилось. Конечно, чуть что и — расстрел. Но опытные хлопчики на армию не жаловались: героев-бойцов обмануть куда легче, чем профессиональных ментов. Когда в Одессе они появились, перекочевал в Ростов, места привычные. Ну и налетел на Лобуду. Об этом забудь, сказал он мне, теперь иначе зовусь, запомни: Чернушин Серафим Петрович. Возьму, сказал, тебя в свою банду. Воровское мастерство твое помню. Думаю, пригодишься: замок вскрыть сумеешь. Раз сумел, два сумел, а в третий раз в колонию упекли на десять лет. Отсидел полсрока — бежал. Еще посадили. Пятнадцать вышло с отсиженными, только двух лет не досидел — амнистировали. Вернулся к родной профессии. Обжился, состарился, прошло время, о Чернушине ни слуху ни духу…
