– Телефон и создан для того, чтобы раздражать развинченные нервы.
У нее самой под глазами были явственно видны синие круги.
Они едва дождались момента, когда в почтовом ящике появится утренняя газета, и с облегчением вздохнули, не обнаружив имени Брунгильды в полицейской хронике. Убитой в ресторане «Фортуна» оказалась какая-то г-жа Ляшко.
Воскреснувший духом доктор сообщил милой тетушке, что отправляется на заседание криминалистов. Она поджала губы, и Клим Кириллович понял – она осуждает его, удивляется его бессердечности! Какие доклады, когда надо искать Брунгильду!
Но доктор Коровкин пошел не на Международный конгресс, а в Румянцевский сквер. И вот теперь он кружил около серого гранитного обелиска, с нетерпением ожидая наступления полудня. С двадцатипятиметровой высоты памятника «Румянцева победам» на него надменно взирал золоченый орел с распростертыми крыльями.
В сквере было тихо и немного грустно – запах лиственного тления, едва заметный, но острый, как муравьиная кислота, щекотал ноздри.
Мария Николаевна Муромцева появилась в саду в назначенное время. Наблюдая за ее приближением, доктор расстегнул пальто, из кармана жилета вынул вороненой стали часы на золотой цепочке и выразительно посмотрел на них и на девушку.
– Так-то вы изволите заниматься на курсах, – строго произнес он вместо приветствия, чтобы дать понять девушке, как он недоволен навязанной ему тайной встречей.
– Извините меня, милый Клим Кириллович. – Подойдя к доктору, Мура встала перед ним и потупила взор. Она выглядела уставшей и растерянной.
– Что все это значит? – спросил доктор Коровкин, оглядывая ее с ног до головы. – Есть ли какие-то новости?
– Новостей нет, – тяжело вздохнула Мура, – но мне нужна ваша помощь. Никому, кроме вас, довериться не могу.
– Что вы имеете в виду? – подозрительно осведомился доктор.
– Я все вам объясню, – заторопилась Мура, – только присядем на скамейку. А то у меня ноги дрожат. Я всю ночь не спала.
Они отыскали взглядом чугунную ажурную скамейку и направились к ней. Секунду поколебавшись, доктор поддержал девушку под руку. Она взглянула на него с благодарностью, но промолчала. Оба сели.
После небольшой паузы доктор решил начать сам:
– Мария Николаевна, как себя чувствуют ваши родители?
– Неважно, – потупилась девушка. – Папа нервничает, мама плачет.
– Мы с Полиной Тихоновной тоже всю ночь промучались, – признался доктор – Так что же вы, Мария Николаевна, желаете мне сообщить?
– Не знаю, право, как и начать. – Мура упорно отводила взгляд в сторону.
– Начинайте с существа дела, – потребовал доктор. – Вы хотите что-то сообщить о Брунгильде?
– Да, но, Клим Кириллович, боюсь, что вам это будет неприятно.
– Не беспокойтесь, – мотнул головой доктор, – переживу. Была бы польза. Что вы знаете?
– Я... я... я думаю, она влюбилась, – промямлила, покраснев, Мура. – Понимаете? С первого взгляда. По-настоящему.
– И кто же этот счастливчик? – криво улыбнулся доктор.
– Не смейтесь, милый Клим Кириллович. Я думаю, ее настигла роковая любовь. Помните, она вчера говорила про торт, который ел папа?
– Что именно?
– Что-то вроде того, что он, как колдун, съел безобразную кремовую голову, чтобы она, Брунгильда, голову не потеряла.
– Припоминаю, – подтвердил доктор, – она шутила.
– Нет! – воскликнула Мура, – Она действительно потеряла голову! Она влюбилась!
Брунгильда? – Они с профессором тоже не исключали вчера такой возможности. Бог знает что! – Какие у вас доказательства?
– Ботики!
В серых глазах доктора промелькнул испуг: старшая дочь профессора пропала, младшая повредилась в уме.
– Эта безумная любовь – взаимна, – убеждала его Мура. – Знаете, как у Ромео и Джульетты. Помните, у Шекспира?
– Смутно, – признался а смятении доктор. – А при чем Шекспир и ботики"?
Пока Мура рассказывала ему романтическую историю любви с первого взгляда Брунгильды и молодого Тугарина, Клим Кириллович несколько пришел в себя: Мария Николаевна не производила впечатления сумасшедшей.
– Значит, его зовут Глеб, – чуть помолчав, печально сказал доктор, – и он действительно так красив?
– Не знаю, – огорченно вздохнула Мура, – мне он не показался неотразимым. Мне больше нравятся люди, похожие на вас. То есть вашего типа.
– Да? – Клим Кириллович не замечал, что он уже давно рассеянно покусывает собственную губу. – Ваш отец не воспринял всерьез этого молодого человека.
– Папа уже стар! – возразила Мура. – Он забыл, что такое любовь. А безумную любовь – и не знал, наверное, никогда.
– Вы уверены? – усмехнулся доктор. Мура смутилась.
– Итак, допустим, Брунгильда влюблена. В прекрасного юношу Глеба. Вы думаете, что они вместе бежали? Куда и почему?
– Она могла бежать только с Глебом. Куда – неважно. А почему? Или по желанию господина Тугарина, или Брунгильда боялась, что отец не одобрит ее выбор. В любом случае он не разрешил бы ей выйти замуж за малознакомого человека.
– Итак, они бежали. Надеюсь, они будут счастливы.
Доктор почти не чувствовал себя уязвленным. Да и любил ли он когда-нибудь Брунгильду по-настоящему? Сейчас он этого не знал.
– Теперь вы понимаете, о чем я хочу вас попросить? – напомнила о себе Мура.
– Не вполне, – очнулся доктор и выпрямился. – В чем состоит ваша просьба?
– Я хочу, чтобы вы пошли на квартиру к Глебу Тугарину!
– И зачем? – Брови доктора поползли вверх.
– Если мои подозрения правильны, то либо они оба там, либо их обоих там нет, – объяснила Мура.
Доктор смотрел на нее остановившимся взглядом.
– Милый Клим Кириллович, папу я просить не могу – сами знаете, будет скандал. Сама пойти я тоже не могу – неприлично. А вы – мужчина, да еще и доктор, друг семьи. Все будет выглядеть нормально.
– И что я там, по-вашему, должен делать? – с некоторым раздражением спросил доктор.
– Если они там – то убедите их, что не надо скрывать свою любовь от родных. Если их там нет – то мы сможем, косвенным образом конечно, доказать родителям, что они вместе бежали. И уже конкретно искать их обоих.
– Здесь есть свой резон, – согласился после затянувшегося молчания докгор. – Елизавета Викентьевна не будет посылать Николая Николаевича на поиски трупа любимой дочери по моргам и больницам. Да и вопрос о шантаже отпадет.
– О каком шантаже? – опешила Мура.
– Неважно, это одна из версий, которые мы обсуждали, – небрежно бросил доктор. – Мне она не кажется убедительной.
– Моя идея уменьшит поле неизвестности, на котором мы все топчемся, – продолжала уговаривать доктора Мура.
– Вас, как и меня, угнетает бездействие, – лукаво улыбнулся он, в серых глазах мелькнули искорки. – Я готов выполнить вашу просьбу. Но как узнать, где живет Тугарин?
– Медвежий переулок – как раз в вашей Адмиралтейской части. В доме госпожи Сильвуплеповой. Трудно не найти.
Доктор Коровкин встал со скамейки и вздохнул:
– Придется, видимо, покориться вашей просьбе. Отправлюсь туда немедленно. Чему быть, того не миновать.
Он сбросил с саквояжа ржавый дубовый лист, отряхнул полы пальто, чтобы удержать собеседницу от излишних изъявлений признательности.
– Как я благодарна вам, Клим Кириллович, – уже приближаясь к выходу из сквера, проникновенно произнесла Мура. – Это ведь не такое сложное поручение, правда? Совсем маленькая просьба.
– Просьба-то маленькая, – согласился без воодушевления доктор, – да как бы дело не закончилось плачевно.
– Почему – плачевно? – не поняла младшая профессорская дочка.
– Как только я соглашаюсь выполнить вашу маленькую просьбу, так непременно оказываюсь в кутузке!
В ответвляющемся от Медвежьего переулка тупичке, о существовании которого знали далеко не все петербуржцы, стоял трехэтажный дом, свеже-выкрашенный в ядовито-оранжевый цвет. За внешне привлекательным строением скрывался изрядно захламленный двор, где умещалось несколько покосившихся дровяных сараев, сенник да конюшня на несколько лошадей и каретный сарай.
У приземистой арки по левой стороне фасада, около массивных чугунных ворот стоял рыжебородый дородный дворник в люстриновом пиджаке порерх голубой рубахи навыпуск. В руках он держал метлу и железный совок. Со своего поста он хорошо видел и парадный подъезд, выходивший на немощеную площадку перед домом, и – сквозь приоткрытую дверцу в воротах – часть двора.
Сейчас он внимательно слушал сетования долго-вязого костлявого конюха в неопрятной одежке, к рукавам которой прилипла местами солома.
– Света белого не вижу, весь день с животиной, – жаловался конюх благодушному дворнику. – Помой, покорми, напои, убери за ней. Лошадей убирает конюх, а кучер за тридцать рублев в месяц, окромя харчей и подарков, только и знает, что на козлах сидеть.
