человеческая ошибка.
— Они поняли это, когда подбирали место для камеры, — объясняет Лабан. — Ее надо было поместить так, чтобы было видно всю комнату.
— Тогда они проделали эту канавку, — продолжаю я. — И замазали ее шпаклевкой. Не самое правильное решение. Поэтому я и обратила на это внимание. Видимо, они спешили.
Мы поставили еще три кровати в комнату Тит, сегодня ночью мы все будем спать в одной комнате, впервые за много лет.
Я отвела Лабана и детей в гараж, отвинтила висевшую на стене аптечку первой помощи и вытащила из-за нее плоскую алюминиевую черненую коробку. Разобрала ее здесь же на круглом столике, это оказался приемник и вполне внушительный передатчик. У кубика в потолочной розетке был минимальный радиус действия и ограниченная емкость памяти, он посылал информацию в гараж, откуда она переправлялась дальше. Серьезным людям. Чем-то эта коробочка и ее содержимое напомнили мне последние модели старых швейцарских магнитофонов «Nagra», которые использовались в Институте Нильса Бора во времена моей молодости для предварительной записи экспериментальных данных и которые в то время, в начале девяностых, стоили по пятьдесят тысяч крон каждый.
Лабан заварил чай и подсушил в тостере хлеб. Он нарезал его толстыми ломтями и поджарил так, что поверхность местами подгорела, а внутри хлеб остался мягким.
Он кладет толстые ломтики ледяного масла на еще горячий хлеб. Наша семья — любители масла. Лабан режет масло струнной сырорезкой, ломтиками толщиной больше пяти миллиметров. Я никогда не делала анализов на уровень холестерина. Намереваюсь подождать с этим до вскрытия.
Мы не часто собирались всей семьей по ночам. Но всякий раз мы заваривали чай и поджаривали хлеб. Последний раз это было, когда умерла мать Лабана.
Мы смотрим друг на друга. Нас четверо — с рождения детей, и у нас общая жизнь. Но сейчас мы, несмотря на это, чужие друг другу.
Лабан и близнецы уже спят, я еще раз делаю круг по гостиной. Тени на стенах переместились, на круглом столе лежат две коробочки и мой телефон. Я вижу новое голосовое сообщение.
Это сообщение от Магрете Сплид, она не представляется, в списке контактов ее нет, но я узнаю ее низкий голос. Она немногословна.
— Сюзан Свендсен. У меня для вас кое-что есть. Адрес: аллея Адольфсена, последний дом по левой стороне, выходит к воде.
Сообщение поступило сразу после полуночи. Час назад.
Мы никогда не держали в доме оружие. Но в шкафу для инструментов в кладовке я нахожу маленький плоский ломик. Он длиной всего сорок сантиметров. Но тем не менее это примерно килограмм металла, и он отлично ложится в руку. Кроме того, я прихватываю еще стамеску, заточенную до остроты бритвы.
Люди склонны отдавать предпочтение предметам, символизирующим их профессию. Для Бора такими предметами были доска и мел. И капля воды. Для Андреа Финк — кардиограмма, физическая запись работы сердца. Для Лабана — рояль.
Для меня ломик — инструмент инструментов.
Я кладу его и стамеску в сумку.
Аллея Адольфсена — это улица, перпендикулярная Странвайен, рядом с парком Эрегор. Цены на жилье здесь одни из самых высоких в Дании, виллы размером с многоквартирный дом, сады маленькие, с цветочные кадки, и все это скуплено рекламными агентствами, интернет-компаниями и иностранными посольствами.
Я паркуюсь на параллельной улице и, выйдя к берегу, иду вдоль садовой ограды.
Последняя вилла на аллее Адольфсена самая маленькая — всего в три этажа. И единственная похожая на жилье нормального человека.
В окнах темно. Я прижимаюсь к ограде соседнего дома, стараясь слиться с окружающей местностью.
Под навесом стоит ее «мерседес». Волны тихо вздыхают у берега. Ветра нет, но чувствуется морозное дыхание Эресунна.
И тут я вижу Магрете Сплид. Она сидит на открытой террасе на третьем этаже и смотрит на воду. Не укрывшись даже пледом. Дверь за ее спиной открыта, свет в комнате выключен.
У виллы нет забора со стороны пляжа, только символическая ограда не выше колена, я переступаю через нее и оказываюсь в саду позади дома.
Отражение лунного света на снегу увеличивает освещенность процентов на сорок, так что становятся видны краски. На одном из больших рододендронов в саду, под террасой, расцвел красный цветок. В самом конце декабря.
Я срываю его, это не цветок, это ее ингалятор. Я кладу его обратно в куст.
Задняя дверь дома заперта, замок укреплен стальной пластиной. С такой проблемой мой ломик справился бы с легкостью, но вокруг будет слышно, что взламывают дверь. Я вытаскиваю штапик стеклопакета в одном из окон, вынимаю стеклопакет и ставлю его на траву. Перелезаю через подоконник и оказываюсь на кухне.
Тут так чисто, как будто она борется за получение почетного смайлика от Инспекции по контролю за пищевыми продуктами. И, возможно, не только от них, но и от Общества домохозяек. Потому что маленький коридорчик, по которому я прохожу, вымыт идеально и пахнет натуральными моющими средствами для светлых, обработанных щелоком полов. Здесь нет ни одного лишнего предмета, ничего не валяется по углам: ни дамских журналов, ни меховых наушников, ни ключей от машины.
Поднявшись на второй этаж, я попадаю в коридор, где по обе стороны — двери в комнаты. Вокруг тишина. Дом полностью отремонтирован, наверное, от старого здания осталась лишь внешняя оболочка, ни одна из ступеней лестницы не скрипит. Возможно, в Министерстве обороны платят такие большие деньги, возможно, Магрете Сплид выиграла в лотерею, возможно, она получила наследство.
Я поднимаюсь на третий этаж, где лестница заканчивается широкой площадкой и открытой дверью.
Третий этаж превращен в одну большую вытянутую комнату, площадью не менее сотни метров, вместо потолка — чердачные балки, окна выходят на все четыре стороны света.
В комнате почти ничего нет, кроме письменного стола, полок возле него, нескольких уютных кресел и дивана — все это в дальнем углу, где открыта дверь на террасу. Поверхность светлого деревянного пола безгранична и монотонна, как в спортивном зале, за исключением маленького, черного, непонятно зачем положенного в углу коврика, похоже, пластмассового. И диска, который она почему-то решила оставить рядом с ковриком.
Это могла бы быть очень неплохая комната. В очень неплохом доме. Одном из немногих домов, в который я бы не прочь переехать.
В датском обществе существует мощный мейнстрим. Если вы следуете ему, вам будет сопутствовать удача, все пойдет как по маслу, по инерции — ведь вы делаете всё как все. От вас лишь требуется получить образование до тридцати лет, обзавестись мужем, парочкой детей и виллой в возрасте от тридцати до сорока, сократить потребление алкоголя, пережить
