продолжить разговор за столом, в компании со следующей бутылкой. Но старший партийный товарищ без лишних слов поднялся с лавки и тяжело ступая, направился в сторону своего дома.
Я, как и обещал, шагая сбоку, прогулялся с Копыловым до его подъезда, у которого мы и распрощались, ограничившись молчаливым, но крепким рукопожатием.
Задержав в своей лопатообразной ручище мою ладонь, недавний партнёр по распитию спиртных напитков в неположенном общественном месте, хмуро поинтересовался, напряженно уставившись мне в переносицу.
— Скажи, что у тебя с моей Наташкой? — он явно не собирался отводить своего взгляда до получения от меня ответа и его вопрос не показался мне риторическим.
На предпринятую мной попытку освободить пальцы, я почувствовал, что их сжало, словно стальными тисками, еще сильнее.
— Скажу сразу и не стесняясь, я насчет твоих баб справки наводил и с этим мне, вроде бы, всё понятно. Сам мужик и хорошо понимаю, что без феодальных утех у нормального человека с такой службой, жизни не бывает. Ты мне вот, что объясни! Поговаривают, будто бы ты всё никак свою еврейку покойную забыть не можешь? Да ты не закипай, я не ради пустого любопытства интересуюсь. Я просто по-человечески понять хочу, всё ли у тебя с головой в порядке? В чем тут дело? Чем это она тебя так зацепила? Времени-то с той поры, как она умерла, достаточно уже прошло!
По-прежнему не размыкая рукопожатия, Копылов пристально изучал что-то в моих глазах, приблизившись ко мне совсем вплотную.
Что-либо придумывать и, как обычно, словоблудничать, тем самым маскируя свои эмоции, мне не хотелось. По причине навалившейся невозможной душевной и физической усталости. И от желания, как можно быстрее свалить поближе к горячему душу и к своей койке. Поэтому решил ответить, не лукавя, как есть.
— Она мне помогла разобраться с одним давно мучавшим меня вопросом, — с усилием всё же выкрутил я свои затёкшие пальцы из лапищи партийца.
— Это с каким-таким вопросом? — с неменьшим интересом подался еще ближе ко мне Копылов. — Поясни!
— Войдёт ли в горящую избу Рахиль Исааковна Гинзбург. В том смысле, что войдёт ли из-за меня. И еще! Люблю я её. Вы верно сказали, нет Сони уже давно, а я её всё также, по-прежнему люблю. Такая вот странная штука! — растерянно улыбнувшись, пожал я плечами.
Вспомнив вирши мудрого и пока еще нестарого еврея, честно ответил я отцу своей половой партнёрши с прокурорскими петлицами на мундире. Этот непраздный вопрос, еще год назад и в самом деле был для самого меня актуален. В прошлой моей жизни, среди иных, были две, как мне думалось, по-настоящему любивших меня женщины. Относившихся к богоизбранному иудейскому племени. Так вот они такого понимания мне дать так и не смогли. Даже, несмотря на искренние и взаимные, как мне казалось, наши чувства. И даже принимая во внимание наших совместных детей, я уверен, в любви зачатых.
А Соня своей смертью всё расставила по местам. И ответ на не только свой странный вопрос теперь я знаю. Правда, обошлось мне это знание слишком дорого. А ей оно обошлось еще дороже…
— Вы идите, Сергей Степанович, мне действительно пора ехать! — как и он давеча, я невольно провёл пятернёй по своему лицу, словно пытаясь стереть с него тяжелую паутину, — Ей богу, я очень сильно устал, Сергей Степанович! Идите уже домой!
За богатой, вычурно сработанной дубовой дверью своей парадной, Копылов скрылся, не промолвив ни слова и не попытавшись утаить, что находится в сосредоточенной задумчивости.
Развернувшись, я тоже зашагал, набирая скорость, к своему временному транспортному средству зелёного цвета.
По причине вечернего времени, городские дороги были сейчас гораздо свободнее, чем днём. И до ликёро-водочного завода я добрался без малейших помех, а потому очень быстро. Красная никитинская «шестёрка» стояла на том же самом месте, где я её и оставил. Принадлежащую главному технологу «ликёрки» ВАЗ-2102, я припарковал на стоянке перед заводом на её прежнем месте, тщательно заперев все двери. Поразмыслив немного, я снял с «двойки» номера и сунул их под коврик «шестёрки». По-хорошему, её бы следовало отогнать к райотделу и там поставить во двор. Но на меня на одного, сейчас были эта и еще одна машина. И по этой уважительной причине, мне было никак не разорваться, чтобы надлежащим образом обиходить весь накопившийся у меня автопарк. И обеспечить ему гарантированную сохранность.
Управляя никитинской «шестёркой», я снова отметил её превосходное техническое состояние и резвую динамику более мощного двигателя. Салон её так же отличался в лучшую сторону от моей несчастной белой машинки.
Заместитель городского ОБХСС ужом извернулся и таки сумел вырвать себе любимому экспортный вариант отечественного автопрома. Я снова с грустью подумал о своей «шестёрке», которую сегодня так безжалостно и так варварски угандошил некий гражданин Лунёв. Пока еще мне незнакомый, но получивший, сука, предоплату, аж в пять косарей за моё физическое устранение. И с которым мне непременно следует вскоре познакомиться. Еще до того, как областная прокуратура изымет из моего производства уголовное дело по хищениям на ЛВЗ. И надёжно спрячет от меня этого ублюдка в СИЗО. А это не есть хорошо и, тем более, не есть правильно. Ибо православное толстовство мне категорически чуждо. И потому, каждое недоброе слово, а уж, более того, злонамеренное деяние, совершенное по отношению ко мне, должно быть щедро вознаграждено. Даже, если все иконы в ближайших поповских офисах обильно замироточат. И в этом случае, зло, намеренно обращенное ко мне, никак не должно остаться без моей личной благодарности. Особенно, если принять во внимание, что в данном конкретном случае, крепко пострадал еще и мой друг Стас Гриненко.
Завернув во двор дома Левенштейн, я припарковался и закрыв никитинское авто, направился к подъезду.
Если ты протянул руку к бутерброду, то асфальт обязательно прилипнет к нему со стороны масла. Закон Мэрфи в очередной раз неоспоримо доказал мне своё существование. В моей, далёкой от скучных банальностей жизни, это уж во всяком случае почти всегда сбывается. Лифт в доме Паны, где меня ждали близкие мне люди, горячий душ и чистые простыни, не работал самым возмутительным образом.
Поминая добрым словом специалистов «ЛифтРемСервиса» и жалея, что в шаговой доступности у меня сейчас нет этих добрых людей и достойных специалистов, а впридачу к ним какого-нибудь завалящего пистолета, я мужественно принялся преодолевать лестничные марши.
Пока я шоркал и скрежетал ключами в замках входной двери, к ней с обратной стороны, на мою или на свою беду, подтянулись домочадцы. Обе.
— А меня сегодня в школу записали! В девятый «А»! — горделиво похвалилась Елизавета, нетерпеливо пританцовывающая тапками, привезёнными из земли обетованной. И зачем-то держащая в руках деревянную толкушку.
— Ты, что, душа моя, так сильно писать хочешь, что спокойно стоять у тебя сил уже нет? — снимая туфли и ища глазами свои шлёпанцы, спросил я, с неудовольствием глядя на налипшее на толкушку картофельное пюре. Быть обляпанным пропитанной молоком и маслом субстанцией, мне совсем не улыбалось.
— Сергей! — благородно возмутилась моими словами, доселе присутствовавшая молча Пана Борисовна, — Как тебе не стыдно! Ты в этой своей милиции уже окончательно превратился в невоспитанного грубияна! Ты забываешь, что Лиза уже взрослая девушка и поэтому, будь любезен, веди себя с ней прилично! И я настоятельно прошу тебя, Сергей, слова, в общении с ней, так же подбирай соответствующие!
— У неё еще сиськи не выросли, чтобы я слова для неё подбирал! Тем более, соответствующие! — думая в эту секунду о своих тяготах и лишениях, на автопилоте огрызнулся я без какого-либо злого умысла.
Однако, еще не закрыв рта, завершая, на мой взгляд безобидную, хоть и не совсем корректную фразу, я, смутившись, умолк. Запоздало, но вполне отчетливо осознав, что мысли о нацеленных на меня мокрушниках, и о, в хлам разбитой машине, а также о прочих проблемах подобного свойства, надо было оставить за порогом этой квартиры.
— Дурак! — со сноровкой тренированной городошницы, швырнула в меня свою скалку пельменная воровка. Мою голову спасла реакция и острое нежелание отхватить очередную контузию при таких, до крайности, пошлых обстоятельствах.
А «взрослая девушка», не дожидаясь следующей моей реакции, размазывая по физиономии сопли и слёзы, метнулась прочь по коридору. Наверное тут еще и ПМС имеют место быть, добросовестно сожалея о содеянном, предположил я.
Своей, по моему мнению, надуманной обиды Лизавета не сдерживала и потому со стороны кухни уже отчетливо слышались её исступлённые театральные рыдания.
— А ведь ты и вправду дурак, Серёжа! — грустно глядя
