Когда я стал спускаться по крутой, с сыпящимися из-под ног камушками тропинке, часовые забеспокоились.
– Хорле, Бобо! Хорле! – Они снова махали руками, но уже не радостно, а обеспокоенно.
– Да не собираюсь я никуда! Искупаюсь и вернусь!
– Хорле, Бобо! Бандара! – Теперь в их голосах слышался испуг. – Кайе Бандара!
Не обращая больше внимания на этих клоунов, я сбежал на берег. Черный вулканический песок, черные острые камни, черные скальные обломки размером с дом… Быстро раздевшись, я придавил одежду лопаткой и совершенно голый подошел к воде. О купальном костюме я как-то не подумал, хотя тут, конечно, пригодилась бы моя прекрасная палочка.
Река с шумом бежала по черному ложу и оттого казалась черной. Почему-то мне это не нравилось. Может быть, потому, что я никогда не купался в черной воде. Выбрав место поглубже, окунулся. Действительно холодно, но не так, как я ожидал. Мыла, естественно, не было, пришлось мыться мелким черным песком. Он царапал кожу и усиливал кровообращение, оказывая согревающий эффект. Может, запатентовать песок как моющее средство? Чем черт не шутит, а вдруг я разбогатею и стану миллионером? Конечно, долларовым!
Краем глаза будущий миллионер заметил какое-то движение. Медленное, но все-таки движение… Резко повернулся – ничего! Посередине река кипела, завихряясь вокруг многочисленных камней, ближе к берегу текла спокойней. И вместе с тем, что-то мне не нравилось, все больше и больше… Я почувствовал опасность!
Быстро подобрал тяжелый голыш, размером с два кулака. Из-под руки незаметно посмотрел назад. Один из черных камней шевельнулся и слегка сдвинулся. Причем, против течения! А когда я зашел в воду, его вообще не было на этом месте!!
Не сводя взгляда с подозрительного камня, начинаю пятиться к берегу. Сначала медленно, потом нервы не выдерживают и я уже собираюсь бегом выскочить из воды… Но тут камень поднимается, обнаруживая шипастые пластины и холодные безжалостные глаза на узкой крокодильей морде. С морды стекает вода… До нее метров пять, ждать больше нечего – я изо всех сил мечу свой голыш, и попадаю прямо в голову! Раздается глухой удар, и круглый блестящий шар отлетает от первобытного панциря чудовища, не причинив ему заметного вреда. В следующий миг рептилия стремительно бросается вперед. Отпрыгиваю в сторону и мгновенно забираюсь на скользкий черный валун.
Чешуйчатое чудище такой маневренностью не обладало, оно пронеслось мимо, как промахнувшаяся торпеда, и вылетело на берег. Несостоявшийся миллионер опасался, что крокодил вернется, но с ним произошло что-то странное – черный песок вздыбился и длинной струей охватил рептилию! Песок крутился вокруг крокодила, тот крутился вокруг черного смерча, бил хвостом, щелкал узкой, как щипцы, зубастой пастью, но – впустую. А потом смерч обвился вокруг пасти, и часть тела рептилии оказалась погребенной под песком… К тому же, у песка обнаружилась своя пасть, поменьше, но с ужасающими клыками, напоминающими кривые кинжалы восточных народов.
Да нет, никакой это не песок – это гигантская черная змея, размером с толстый телеграфный столб! Судя по всему, она подстерегала на берегу беспечного Дмитрия Полянского! Ничего себе, животный мир! Теперь понятно, почему аборигены ходят исключительно по мосту… И понятно, что кричали охранники…
Битва чудовищ продолжалась около двадцати минут. Но исход ее был уже предопределен. Удав обвился вокруг крокодила, только кончик хвоста и половина челюсти торчали из тугих колец, которые сжимались при каждом выдохе жертвы, так что вздохнуть она уже не могла. Через полчаса все было кончено, и удав стал заглатывать бездыханную жертву. Выглядело это ужасно: неимоверно распахнув пасть, змей как резиновый натягивался на свою добычу. Челюсти, голова, передние лапы и треть туловища крокодила скрылись в утробе победителя. Его тело при этом раздулось в четыре раза. Я искренне порадовался, что два чудища нашли друг друга, и ни одно не нашло меня!
Но у «телеграфного столба» тоже не все шло гладко: вдруг он перестал натягиваться на свою будущую еду и принялся лихорадочно сворачивать в кольца нераздутую часть своего тела. Толстая спираль то скручивалась, то раскручивалась, то выпрямлялась, била хвостом, вздымая черную песчаную пыль, – и эти движения напоминали конвульсии. Еще через несколько минут «телеграфный столб» перестал дергаться, распрямился и застыл. Теперь можно было рассмотреть на боках гигантского гада серые узоры неправильной формы. Не знаю, напоминали ли они иероглифы, но давали название своему обладателю: иероглифовый удав. Довольно редкое животное. Когда-то в Бангкоке я ел отличный бифштекс из такого. Но сейчас он за малым не съел меня… Неужели это и есть диалектика, которой нас учили в школах и институтах?!
* * *
Жалко, что я не умею рисовать. Не так, как умею, а как Босх или Сальвадор Дали. Получилась бы совершенно гениальная сюрреалистическая картина: черный пляж, огромный черно-серый удав, вытянувшийся на добрых десять метров, с раздувшейся передней частью и чудовищно распяленной пастью, из которой торчит черно-зеленое туловище среднего по размеру крокодила с неестественно вывернутыми задними лапами. Вокруг стоит живописный народ нгвама, а с высоты рассматривает происходящее белое, беспощадно яркое африканское солнце.
«Вот это фантазия! – поражались бы мировые эксперты. – Как он такое придумал? Просто запредельно! На аукционе Сотсби это полотно уйдет за миллион долларов!»
Я бы действительно добавил к картине штрихи своего видения: солнце сделал черным, а женщин племени, конечно, переписал: у меня все они были бы яркими сексапильными красавицами, в нарядах от лучших кутюрье, контрастирующими с доминирующим черным цветом, дикими изможденными мужчинами, и олицетворяющими красоту и привлекательность человеческой жизни. Больше того, всех красавиц я бы сделал белокожими – сюр так сюр!
А вот к черной фигуре жреца Анана я бы пририсовал огромные крылья летучей мыши, и он бы выглядел еще более зловеще, чем сейчас, хотя представить, как это – «еще более», было сложно. Даже у такого художника, как я, не хватило бы на это мастерства. Он был в скелетообразной раскраске, в своей очковтирательской палочке, но лицо его искажал бешеный гнев.
– Лавета бандара! – гортанно крикнул он, показывая на мертвого удава. Из перекошенного рта летела слюна. – Лавета бандара!
Народ нгвама опустился на колени. Женщины закрыли глаза руками.
Жрец повернулся ко мне. Хорошо, что я успел одеться, – это придавало уверенности.
– Белый чужак убил бандара? – требовательно спросил он.
Конечно, приятно прослыть героем. И хотя естественный характер смерти животных был очевиден, соблазн присвоить себе несовершенный подвиг мог склонить менее правдивую душу ко лжи. Но, естественно, не мою. Тем более, что в этом вопросе угадывался какой-то подвох.
– Нет, великий жрец Анан. Это сделал крокодил.
Он как будто ничего не слышал. Шагнув вперед, протянул сухую жилистую руку, почти упираясь мне в грудь корявым пальцем с неровным, длинным ногтем.
– Пришелец, Бобо убил бандара? – попытался подойти он с другого бока. И по этой настойчивости я понял, что победителя вряд ли ждет награда.
– Крокодил убил бандара, великий жрец! – Я решительно резанул ладонью прогретый, насыщенный водяной пылью воздух, как бы отсекая любую связь между собой и мертвым удавом.
Жрец разочарованно отвернулся, поднял руки к лицу и застыл в глубокой задумчивости. Коленопреклоненные аборигены с напряженным ожиданием смотрели на высушенную черную фигуру. Пауза затягивалась, напряжение нарастало. Из Анана получился бы хороший актер.
Наконец, жрец простер руки вперед и разразился длинной тирадой, окончание которой потонуло в ликующих выкриках народа нгвама. Туземцы вскочили на ноги и затряслись в неистово-радостном танце. Сквозь шум воды сверху послышались нарастающие крики. Высоко подпрыгивая, с обрыва бегом спускались полтора десятка женщин в развевающихся на ветру травяных, широких юбках, с болтающимися грудями и большими плетёными корзинами на лысых головах. Все они были упитаны, а в руках у нескольких сверкали под солнцем широкие стальные мачете. Радость на размалеванных лицах, увы, не делала их привлекательней…
