Ценила и любила его больше, чем саму себя, и вот, пожалуйста, такой плачевный результат ее клятвы.
Осмыслить решительный ее шаг, понять, почему она так поступила, стало навязчивой темой его частых
размышлений в свободное от забот текущего дня времени. Считая Ларису частью себя, глубоко постигнув ее
характер, разделяя ее многие принципы, он представил ее мучения и страдания, прежде чем она решилась на
такой отчаянный шаг, отказавшись от тех благ, в которых жила, и той матеральной поддержки, которую он
постоянно ей оказывал, не скупясь и не считая производимых на нее затрат.
Ему было жалко себя, так как потеря для его души была очень дорогой и, что обидно, в оставшейся жизни
уже невосполнимой. Он, без сомнения, знал, что Ларису ему в сердце никто и никогда не заменит. Она была его
зрелых лет лебединой песней, которую в жизни ему не удастся повторить дуэтом с другим партнером.
Венцом его размышлений стала мысль: «Все же какой я хам и идиот. Пятнадцать лет думаю о Ларисе, переживаю, страдаю, но мне никто и ничто не мешает съездить к ней в монастырь в Тулу и побеседовать
откровенно, не занимаясь догадками, узнать от нее самой, почему она так поступила».
Придя к такому решению, Лесник самолетом вылетел из Тузова в Москву, где, переночевав дома у свата
Душмана, утром на его автомобиле, управляемом шофером-телохранителем, выехал в Тулу.
Оставив машину вместе с шофером на стоянке автомобилей рядом с монастырем, Лесник прошел в
монастырь, где по его просьбе был принят игуменьей монастыря матушкой Анфисой. В беседе с матушкой
Анфисой Лесник подробно узнал о жизни обитателей монастыря, его проблемах, о материальных затруднениях, связанных с возобновлением деятельности женского монастыря, который при правлении коммунистов был
закрыт. Без всякой подсказки со стороны матушки Анфисы, из бескорыстия, желания сделать что-то доброе, Лесник выписал чек в один миллион рублей на нужды монастыря.
Право на свидание со своей бывшей подругой Лесник получил у игуменьи с условием, что оно будет
проходить в номере гостиницы, имеющейся при монастыре.
К его удивлению, Лариса, а теперь уже матушка София, пришла к нему не одна, а в сопровождении примерно
ее же возраста монахини. Таково было нерушимое правило общения монахинь с посетителями из внешнего
мира. Перед собой Лесник увидел пожилую, с потухшими глазами женщину, которая, взглянув на него, вздрогнула, но потом, взяв себя в руки, внешне своего волнения больше не выражала.
Встреча с матушкой Софией прошла как-то сухо и официально. Если бы он не видел перед собой до
мельчайших примет знакомое лицо, то можно было бы подумать, что они сейчас впервые в жизни встретились.
Не вытерпев такой пытки, Лесник, обращаясь к ней, выпалил:
— Лариса, неужели ты не рада нашей встрече?
— Я в миру была Ларисой, а сейчас зовите меня матушкой Софией, — попросила она его скромно, но
настойчиво.
— Ты не рада нашей встрече? — задал он снова вопрос.
Остановив на нем свой долгий взгляд таких любимых им глаз, которые он несчетное количество раз целовал, она, потупившись, сказала:
— Раб Божий Виктор, мне приятно видеть тебя живым и здоровым. Все эти годы я молилась и каялась в
твоих и своих грехах. Как я вижу по твоему виду, мои молитвы были услышаны и дошли до Бога.
— Почему ты, не посоветовавшись со мной, ушла в монастырь?
— Давай не будем говорить о давно прошедшем. Я теперь живу другими интересами и не хочу окунаться в
воспоминания, вновь грешить даже в мыслях. Я тебе скажу, что мы с тобой были очень грешными людьми. Мне
пришлось три года быть послушницей, пока мой духовник старец Евлумпий и матушка Анфиса не убедились, что
я своим трудом и молитвами заслужила право находиться в этой обители мира, веры и духовного покоя.
Они целых два часа беседовали между собой, при этом присутствующая при их разговоре вторая монахиня
так и не обмолвилась с ними ни одним словом, как будто была немой.
При расставании с матушкой Софией Лесник, потрясенный теми духовными изменениями, которые
произошли в ней, с головой, полной дум и забот, спросил свою собеседницу:
— Матушка София, что вы пожелаете на будущее в оставшейся моей жизни?
— Не греши больше, раб Божий Виктор, каков бы ни был для этого соблазн, и прими покаяние. Воспоминания
о тебе уже толкнули меня в грех. Теперь мне придется его вновь отмаливать, а поэтому, прошу тебя, больше
меня в этом мире не посещай.
Он увидел, как скупая слеза скатилась вниз по ее лицу. Только тогда Лесник понял, каких огромных усилий
стоит матушке Софии сохранять внешнюю сдержанность. Ему страшно хотелось на прощание обнять и
поцеловать матушку Софию, но, обремененный своим грехом и грязными помыслами, он не имел права своим
поцелуем пачкать родник доброты, надежды и веры. Поэтому, тоже сдержав рвущиеся наружу чувства, Лесник
перед расставанием только спросил у монахини:
— Матушка София, а на том свете я встречусь с тобой или нет?
— Не знаю, раб Божий Виктор, на все воля Бога, молись вместе со мной, чтобы он нас с тобой услышал, —
ответила она, потупившись.
Перед расставанием матушка София, троекратно перекрестив чело Лесника, сопровождаемая молчаливым
свидетелем беседы, покинула комнату.
Как будто после долгой пытки, приведя свои мысли в порядок, Лесник не спеша покинул стены гостиницы
монастыря. За стенами монастыря к нему подошел водитель его машины:
— Куда теперь поедем, Виктор Степанович? — спросил тот его.
— Побудь там, где есть, а я схожу еще в собор, — распорядился Лесник.
— Мне шеф приказал, чтобы я вас везде сопровождал, — напомнил Леснику водитель.
— А ты делай то, что требую я, тогда у тебя не будет по работе никаких неприятностей.
— Как пожелаете, так и будет, — беспечно согласился с ним водитель.
Лесник решил один идти в собор для совершения покаяния, потому что понимал духовное состояние своего
водителя, который еще не созрел для подобного шага, а вести в собор человека с греховными мыслями Лесник
считал для себя недопустимым.
Глава 14
После того как Беспредела по указанию Лесника опустили на «низ», его карьера как авторитета преступного
мира закатилась. Несмотря на то что после конфликта с Лесником он совершил новое тяжкое преступление, давшее ему возможность после осуждения перевестись отбывать наказание в другую ИТК особого режима, информация о его последнем унижении, как клеймо на лбу, сопровождала по всем новым колониям, пополнялась
новыми ступенями унижения. Изменение ситуации в лучшую сторону, несмотря на разнообразие применяемой им
тактики поведения, ничего бы не дало.
Так постепенно, теряя здоровье, униженный и раздавленный, он, освободившись из последнего места
лишения свободы, не нашел для себя ничего лучшего, как заняться бродяжничеством, пополнив и без него
огромную армию бомжей. Теперь он из себя представлял заросшего седой бородой, огромного, неухоженного, дурно пахнущего старика, одетого в грязные, давно не стиранные лохмотья, но был еще крепок и в постороннем
уходе не нуждался.
Ночуя в канализационных колодцах, на вокзалах, свалках, в шалашах и других местах, место ночлега
выбиралось в зависимости от погодных условий и времени года, он имел пустой карман и всегда голодный
желудок. Беспредел во всех своих несчастьях виновником считал одного человека, лютого своего врага —
Лесника. Он его ненавидел не только душой, но и всеми порами своего грязного тела. Чем больший срок отделял
Беспредела от момента последнего его конфликта с Лесником, тем лютее придумывал он ему месть, наслаждаясь и получая удовольствие от своей фантазии.
Негласный телефон информировал Беспредела, каких высот в преступном мире и в мире бизнеса достиг
Лесник, где он живет, каков состав его семьи. Но понимал, что он перед ними ничтожество и для Лесника не
представляет никакой опасности, что если бы Лесник узнал о его крамольных мыслях в отношении себя, то
достаточно только его мановения пальца, и он будет не только уничтожен, но даже испепелен, а поэтому
Беспредел даже и не мечтал осуществлять свои мысли в реальности.
Такая защищенность Лесника наполняла Беспредела ядом ненависти. Его агрессивность заканчивалась, если были деньги, в пьяной попойке и драке с подобными себе элементами. Избивая жестоко своих противников, Беспредел испытывал наслаждение, так как представлял, что избивает своего лютого врага Лесника.
Беспредел иногда с убежденностью думал, что если бы ему когда-нибудь удалось укусить за палец Лесника, то тот обязательно умер бы от его яда. Бродяжничая по необъятным просторам своей страны, Беспредел изучил
