В три часа, мелко перекрестившись, с сильно бьющимся сердцем звоню Елене Афанасьевне. Эта ветреная бабешка, должно быть, привыкшая крутить податливыми мужиками, может преспокойно заявить, что никакого слова не назовет. Передумала. И ведь не уломаешь.
– А, это вы, – вяло, почти неприязненно говорит она, взяв трубку.
– Придумали слово? Или даже два? – я стараюсь придать своему голосу шампанскую игривость, получается натужно и встревоженно.
– Я была занята, – нехотя, точно через силу произносит она, не обращая внимания на мой шаловливый тон.
Едва удерживаюсь от того, чтобы не плюнуть на пол. Самому придется убирать.
– Ну же, Елена Афанасьевна, хотя бы одно словцо! Вчера – помните? – вы так загорелись.
– Не нукайте, не запрягли, – резко обрывает она. Потом – нерешительно: – Да уж и не знаю, что вам сказать… Все это так странно…
Голос вязкий, фразы тянутся вареной лапшой. Уговаривать ее, тем более заставлять глупо: эффект будет ровно противоположный. И я умолкаю. Она тоже молчит. Наконец, не выдерживает:
– Так назвать слово?
Спрашивает почти робко, чуть ли не просяще.
– Называйте! – едва сдерживаюсь, чтобы не заорать.
– Без проблем! – бесшабашно заявляет она.
И пропадает. Я прихожу в бешенство.
– Да произнесите хоть что-нибудь, ч-ч-черт подери! – рычу, наплевав на все дипломатические штучки-дрючки.
– Ну, ладно-ладно, – отступает она. – Вот вам даже два слова. Держите. И не надо было на меня так давить…
О! Мое сердечко укатывается в пятку, где и замирает в ожидании.
– Дед Мороз! – выпаливает она. – Два слова. Я их кинула. Поймали?.. Не слышу ответа!
И принимается хохотать.
Вот те и на! Нет, конечно, я понимал, что, по сути, любые слова, которое она назовет, поставят меня в тупик. Но одно дело представлять теоретически и совсем другое – услышать. И остолбенеть.
– Вопрос первый. Эти слова связаны с фамилией, именем или отчеством человека, которого вы зашифровали? Может быть, с его прозвищем?
– Нет!
– Они связаны с его профессией или хобби?
– Нет! – хохочет она, и я нутром ощущаю, какое распирает ее ликование.
– Возможно, намекаете на то, что у этого человека была борода?
– Не было у него бороды! – выговаривает она сквозь смех. – Выкусили?! Не было!.. Ой, у меня уже болят щеки!.. И живот!
– Скажите…
– Довольно, молодой человек, – резко и твердо обрывает она. – Вопросы исчерпаны. Прощайте.
– Но я еще не задал последний вопрос! – взмаливаюсь я.
– Не надо хитрить, – в ее голосе вроде фурункула вспухает неожиданное раздражение. – Про бороду спросили?.. То-то же. Это был последний вопрос. Игра окончена.
– Пожалуйста, еще несколько секунд! Не кладите трубку! Ответьте, Дед Мороз – это действительно очень важные, ключевые слова?
– Не знаю, зачем вам понадобилось совершенное ничтожество, которое вы почему-то так мечтаете найти, – заявляет она отрывисто и почти свирепо, – но могу гарантировать: отгадаете мою загадочку – отыщете подлеца. Более того, узнаете кое-то очень интересное.
– И на том спасибо, – мягко говорю я. – Всего доброго.
– И вам не кашлять. Убедительная просьба – напоследок: отныне мне не звонить и в мой дом не являться, – выдает она ледяным тоном и исчезает.
Похоже, я ее достал.
Сижу на кухне возле холодильника, тяну ледяное пивко и размышляю о Деде Морозе. Но, как ни шевелю размякшими полушариями, удобоваримого ответа не получаю. Пиво кончается. Принимаю холодный бодрящий душ, но размышлять по-прежнему нет никаких сил. Прибегаю к помощи интернета, но и он ничего не объясняет.
Потом из своей архитектурной мастерской приходит Анна, мы ужинаем, выходим на балкон, тихонько сидим и разговариваем, пока не меркнет закат. Пора идти спать. Окна и балконная дверь – настежь! Мы засыпаем…
Не улавливаю перехода от яви к сну, просто исчезаю и возникаю снова – теперь уже в сновидении. Так, наверное, переходят из мира живых в страну мертвых.
Появляюсь не один – рядом со мной щекастый румяный Дед Мороз, и я сразу узнаю его. Это Финик. Я даже вижу запутавшиеся в его бороде крошки.
«Привет, Финик», – говорю я.
«Привет. Только я не Финик. Я – Санта Клаус».
«Дед Мороз?»
«А вот этого не надо, – обижается Финик, и в его толстой руке возникает бутылка с пивом. Он отхлебывает и продолжает: – Дед Мороз и Снегурочка – жалкое порождение сталинизма. Два коллективиста, массовики-затейники с лужеными глотками. Им только хороводы водить и орать: «Елочка зажгись!» Дед Мороз – начальник лагеря, иерихонская труба с рубильником алкаша, в тулупе, в валенках, с дубиной в зубодробительной лапе. А рядом Снегурочка – переодетая вертухайка… бррр!.. А Санта – семейный, добрый, уютный. От страшного старикана и его хитропопой внучки за версту разит запахом тайги и Гулагом. А от Санты веет теплом домашнего очага…»
На носу Финика круглые золотые очки. Щеки упруго розовеют. Снежно-белые усы лихо закручиваются вверх. Сияет седая борода. Голову украшает торчащий кверху бордовый колпак с меховой опушкой. На остальных частях увесистого тела – свитер в зеленый ромбик, темно-красные штаны и черные громадные ботинки.
И я понимаю: он тот самый игрушечный Санта, которого мы купили в позапрошлом году, только сильно увеличенный: рост «оригинала» не больше тридцати сантиметров. В новогоднюю полночь мы с Анной ставим Санту на стол, включаем (в его спинке спрятаны три электрические батарейки) – и он принимается распевать «Джингл беллс», уморительно переваливаясь и топая пластмассовыми башмачками. Мы с Анной зовем его Джинглбелсом.
«Джинглбелс, тебе известно, кто был любовником первой жены Федора Иваныча?»
Он откровенно хохочет, разевая пасть, колыхаясь внушительным чревом и слепя сверкающими зубами.
«Я дам тебе снежный ключик, – отхохотавшись, подмигивает он, – и ты отопрешь им потайную дверцу…»
Он глядит сквозь очки без стекол пронзительно и намекающе. Радужки его глаз яркие, бирюзовые, а зрачки угольно-черные.
Я протягиваю руку…
Внезапно он начинает таять. И только тут до меня доходит: он слеплен из чистого снега, а сейчас лето, и ему долго не жить.
«Снежный ключик, – шепчет он, – запомни: снежный ключик…»
* * *
Проснувшись, я уже знаю ответ на загадку Елены Афанасьевны. Теперь понятно, почему (по ее словам) «прохвост, бабник и трусливое ничтожество» не мог убить Снежану.
Господи, неисповедимы Твои пути, но еще непостижимее сплетающиеся и расходящиеся пути людей!
Мне необходимо поговорить с отцом Снежаны.
Само собой, лучше бы побеседовать на эту крайне деликатную тему со Снежаниной мамашей. Но та обосновалась то ли в Латвии, то ли в Эстонии, дочурку позабыла напрочь, даже на похороны не явилась. Так что придется побеспокоить отца, чтобы вновь расцарапать его кровоточащую рану. Но что делать, по-другому не получается. Он жаждет мне помочь – вот она, помощь.
Звоню.
– Заранее прошу извинить за то, что задаю бестактный вопрос. Скажите, вам известно, кто был любовником вашей жены?
– Чего теперь скрывать, – по вялому, вязкому голосу чувствуется, что он выпил, и немало. – Снежаны нет. Не от кого таить грязные тайны. Да, я знаю, кто этот хлыщ. Хотел тогда, двадцать лет назад, изувечить подлеца, а потом подумал: зачем? Какой смысл? Жену все равно не верну… Записывайте. Про-куд-ни-ков Николай Николаич. Мне и адрес его известен, хотя Прокудников за это время наверняка куда-нибудь переехал. Такие подонки вечно мотаются от одной бабы к другой. Не жизнь, а малина…
* * *
Выпрямившись в своей коляске, он невидяще глядит в окно, за которым, на помрачневшей улице начинается дождь. И говорит вслух, хотя нет никого, кто бы мог его услышать:
– Прости, что снова – в своих мыслях – надоедаю тебе. После школы я никогда тебя не видел. Ни разу. Наверное, у тебя уже взрослые дети. Но для меня ты навсегда – строгая светлая девочка, которая не захотела стать моей. «И девушка в белой накидке сказала мне ласково: «Нет!»… Ну вот, опять! Не могу без цитат. Увы, мне, увы! Книжный червь-с. С детства благодаря книгам я уходил в иной мир, подальше от мерзостей этой вонючей земли, которую я с радостью когда-нибудь покину. Лишь тебя, единственную, буду помнить до самого смертного часа. Поверь, у меня не осталось ни малейшей обиды. Я не виню тебя. Наоборот: во мне только благоговейная любовь, только нежность, только признательность за то, что ты была в моей постылой жизни!
Я, никчемный калека, благословляю тебя!..
* * *
Конечно, я сумел бы найти телефон Николая Николаича Прокудникова самостоятельно, но предпочел обратиться к Пыльному Оперу, так и быстрее, и надежнее.
Позавчера попросил, вчера получил ответ, сегодня вечером встречаюсь с Прокудниковым Н. Н.
Он оказывается худым, долговязым, улыбчивым, шоколадно загорелым. И этот загар в сочетании с выгоревшими соломенными волосами и светлыми глазами вызывает сильное ощущение. Физиономия смазливая, актерская. Под пятьдесят мужику, а с первого взгляда видать: в молодости был красавчиком, покорителем сердец. Впрочем, и сейчас неплох. На нем рубашечка навыпуск цвета хаки, бежевые летние брюки и желтоватые дырчатые туфли. За вырез рубашки засунута дужка защитных очков.
