Ночной город постепенно затихал. В центре еще вовсю горели рекламы и молодежь толпилась возле кофе, но ближе к окраинам улицы заметно опустели, и здесь только горящие окна домов и редкие фонари оживляли ночную тьму. Последние троллейбусы развозили немногочисленных пассажиров и отправлялись в депо.
Тихо было и на Садовой, во дворе дома номер двадцать четыре, где мы поставили машину с тем расчетом, чтобы можно было держать под обзором дверь подъезда, в котором жила Самойлова, и окна ее квартиры на пятом этаже.
Как и следовало ожидать, окна эти были темны. Виктор немедленно извлек из своих запасов полевой бинокль и внимательно осмотрел здание.
После того как мы заглушили мотор и погас свет фар, нас со всех сторон окружил загадочный полумрак. В окрестных домах многие жители уже отправились на покой, и только отдельные окна теплились уютным домашним светом.
Я опустила боковое стекло, и в салон ворвался прохладный ночной воздух. Слышался негромкий шелест листвы на деревьях, высаженных посреди двора, и далекие выкрики какой-то подгулявшей компании. В самом дворе было тихо и безлюдно — только метрах в пятидесяти от нас у противоположного конца дома я заметила равномерно вспыхивающие огоньки двух сигарет.
Виктор оторвал от глаз бинокль и сообщил, что окна в квартире Самойловой плотно закрыты шторами и никакого движения за ними не просматривается. Примерно то же самое я могла видеть и невооруженным глазом, так что ничего нового он мне не открыл. Оставалось ждать, надеясь, что в дальнейшем нам больше повезет.
Возле подъезда на фасаде горела одинокая лампа в белом плафоне. Света она давала не слишком много, но по крайней мере человека, входящего в подъезд или выходящего из него, заметить вполне позволяла.
Виктор передал мне бинокль и запустил руку в свою сумку, лежавшую на заднем сиденье. Теперь он достал портативную видеокамеру и, немного поколдовав над ней, положил на колени.
— Пленка для ночной съемки, — пояснил он. — Я подумал: на видео будет удобней.
Я поднесла к глазам бинокль — двери подъезда, освещенные скудным приглушенным светом, словно приблизились ко мне на расстояние вытянутой руки. Можно было даже рассмотреть выщербленную деревянную поверхность и надпись «Витя», сделанную наискось острием гвоздя.
Из любопытства я перевела бинокль вправо — и чуть ли не перед глазами у меня заколыхались черные ветви деревьев, усеянные тяжелыми сочными листьями. Я опустила бинокль пониже и увидела обоих курильщиков возле последнего подъезда. Это были мужчины, сидящие на лавочке. Лиц их я различить не могла, видела только силуэты — устало опущенные плечи и склоненные головы. Потом они одновременно бросили сигареты и, поднявшись, направились в дом. Было слышно, как в отдалении хлопнула дверь. Тогда я посмотрела в бинокль на окна пятого этажа. За тускло отсвечивающими стеклами действительно ничего не наблюдалось, кроме сероватой гардинной ткани. Я опустила бинокль и сказала, размышляя вслух:
— Удивительное дело, человек живет у всех на глазах, более того, лежит в больнице, не может двигаться, а нам никак не удается выяснить место его работы. Просто наваждение какое-то! А что, если Самойлова вообще не работает? Ходит по городу да высматривает, не выезжает ли кто всей семьей на курорт… Как ты думаешь, Виктор, возможен такой вариант?
— Этим лучше заниматься, работая в турагентстве, — заметил Виктор.
— Что ж, это мысль, — согласилась я, но, немного подумав, возразила со вздохом: — Нет, не пойдет! Среди ограбленных были и такие, кто выезжал в командировку. Зачем им турагентство? Нужно что-то такое, что объединяет отдыхающих и командированных! Что это может быть?
— Тогда касса, — лениво ответил Виктор.
Я уставилась на него и некоторое время обдумывала эту идею.
— Постой-постой! — сказала я наконец в величайшем волнении. — А ведь, похоже, ты прав! Смотри: ты отправляешься на вокзал покупать билеты на всю семью, подаешь в окошечко кассиру паспорта… Она берет их и начинает оформлять билеты… Тебя нисколько не интересует, что она там делает с твоими документами, — ты в мечтах уже на желтом пляже или по крайней мере в купейном вагоне скорого поезда. А кассиру в этот момент не составляет никакого труда выписать на клочке бумаги твой адрес и дату твоего отъезда. Информация у нее в руках! Конечно, это еще не стопроцентная гарантия. Твоя квартира может быть поставлена на сигнализацию, в ней на период отпуска может поселиться родственник, но это уже не забота кассира — это проверит грабитель. А так как в сезон отпусков через кассу проходит множество народу, то у вора будет из чего выбрать. Уточнив все обстоятельства, он спокойно проходит в пустую квартиру и делает свое дело. Поскольку действует он тихо и выносит награбленное в карманах, а не в мешках, никто не обращает на него внимания. Конечно, его сообщница при оформлении билетов обращает внимание прежде всего на тех людей, которые кажутся ей достаточно состоятельными. Думаю, на этот счет у нее глаз наметан. Короче, из этого следует, что гражданка Самойлова скорее всего работает кассиром на железнодорожном вокзале. Аэропорт представляется менее вероятным вариантом: летают сейчас реже, и летают более обеспеченные люди. А основная масса населения пользуется железной дорогой. Ну а как тебе такая версия?
— Вполне, — одобрительно сказал Виктор.
Он по-прежнему казался невозмутимым, а я с этой минуты сидела как на иголках: мне хотелось немедленно бежать на вокзал, чтобы проверить свою догадку. И как же я не сообразила этого раньше! Жди теперь до утра!
Кстати, я вспомнила, что утром Виктор должен переснять фотографию Самойловой. Если факт работы Самойловой кассиром подтвердится да вдобавок адвокат Григорович узнает ее по фотографии, половину расследования можно будет считать завершенной. А когда Самойлова будет приперта к стене фактами, для нее будет разумнее сдать своего сообщника. Как говорится, чистосердечное признание облегчит ее участь. В любом случае милиция теперь ее просто так не отпустит. Хотя для нас делом чести было бы раскрутить всю эту историю до конца, чтобы милиции оставалось только писать протоколы.
Но пока это оставалось красивой мечтой, которую еще только предстояло воплотить в жизнь. Для полного счастья было бы неплохо заодно получить сегодня хотя бы визуальное изображение сообщника. Поэтому нужно было сдержать свои чувства и запастись терпением. В конце концов, ни вокзал, ни Самойлова, прикованная к постели, никуда от нас не денутся.
Шел уже первый час ночи. В доме, за которым мы наблюдали, оставались непогашенными два-три одиноких окна. Изредка через двор проходил запоздалый прохожий и скрывался в одном из домов. Но в подъезд, где жила Самойлова, не заходил пока никто.
Ближе к часу, несмотря на возбуждение, я начала чувствовать, что меня клонит в сон. Есть мне совсем не хотелось, но я предложила Виктору выпить по чашечке кофе. Он не возражал. Горячий крепкий кофе подбодрил нас, и сон отступил на время.
Потом откуда-то из переулка неожиданно высыпала стайка молоденьких девчонок, которые, несмотря на поздний час, хохотали и трещали как сороки. Вот кому было не до сна! Нисколько не заботясь о тишине, девчонки приблизились к интересующему нас подъезду и обосновались там на скамеечке, не в силах расстаться друг с другом.
Было их четверо, похожих, как сестры-близнецы: все одинаково стриженые, все в обтягивающих сланцах и кофточках, легкомысленно открывающих пупок. Они даже разговаривали похожими голосами и смеялись одинаково. Им еще предстояло дорасти до той простой мысли, что женщина должна быть единственной и неповторимой. Пока же их вполне устраивало беззаботное инкубаторское бытие. Наверное, cреди них была и та пятнадцатилетняя девчонка, что беседовала сегодня с нашим Ромкой. Наверняка была, раз подружки выбрали именно этот подъезд. Ромка упоминал, что у них в обычае торчать во дворе до поздней ночи. Обычай, от которого вряд ли испытывают восторг их родители. Но особенную неприязнь к этим полуночникам должен чувствовать серьезный мужчина, обосновавшийся в квартире Самойловой, потому что для него они не больше чем нежелательные свидетели.
Девчонки щебетали еще минут двадцать, а потом стали прощаться. Это тоже заняло у них довольно продолжительное время. Чувствовалось, что расставаться им совсем не хочется и, если бы была такая возможность, они бы и спать улеглись вместе.
Наконец они разошлись — трое отправились по другим подъездам, а одна девчонка поднялась на крыльцо и скрылась за дверью. Мы могли наблюдать, как ее легкая тень мелькает за окнами, расположенными на лестничных площадках. Тень поднялась до пятого этажа и пропала.
Опять наступила тишина. В домах погасли последние окна. Ветерок на улице немного усилился. Явственнее стал шум листвы. Изредка доносился тревожный сигнал сирены: где-то мчалась по городу «Скорая». Меня опять начинало клонить в сон.
