– Ма, что ты тут делаешь? А я-то думал: как мне не повезло, что я не застал тебя дома!
Она понимала, как все произошло: он дожидался ее ухода, наблюдая за ней из-за угла. Ему и в голову не могло прийти, что она направляется именно сюда. Потом он заторопился домой за чистой одеждой. «Figho de putana, – подумала она, – до чего же он двуличен!»
Однако она постаралась скрыть свой гнев.
– Сынок, – проговорила она, – выходит, ты переезжаешь? Синьор и синьора Ле Чинглата решили тебя усыновить? Тебя не устраивает моя стряпня?
Кто– то из родных встал тебе поперек дороги? Ты решил сменить жилище?
Ларри рассмеялся и ответил:
– Что ты, ма, брось шутить. – Он умел ценить юмор. Что за умница у него мать! Он одарил ее самой радушной из своих улыбок. – Я же говорил тебе, что хочу побыть здесь, чтобы помочь по хозяйству. Хочу подкинуть тебе еще деньжат. Zi «Дядюшка (ит.).» Ле Чинглата должен идти в суд, а потом он поедет за город покупать виноград. Не беспокойся, ма, все деньги, что я заработаю, – твои.
– Grazia «Благодарю (ит.).», – откликнулась мать.
Присутствующие, даже синьор Ле Чинглата, улыбнулись: парень хитер, если вздумал назвать мужчину, которому наставляет рога, своим «дядей».
Синьор Ле Чинглата взялся развить эту мысль.
– Лючия Санта, – сказал он с непосредственностью близкого родственника, – Лоренцо для меня все равно что сын. О, что за disgrazia, что у нас нет своих детей! Кому же защитить мою жену в мое отсутствие? Женщине тяжело вести такое дело, как наше, в одиночку. В доме обязательно должен находиться сильный мужчина. Ваш сын отрабатывает свое на железной дороге. Потом он идет сюда и находится здесь до рассвета. Днем же ему надо выспаться. Ваши малыши бегают взад-вперед, взад-вперед. Почему бы ему не отдыхать здесь, в тишине?
Я полностью доверяю вашему сыну и не обращаю внимания на сплетни. Человек, зарабатывающий столько, сколько я, может не беспокоиться из-за соседских пересудов.
Теперь мать все поняла. Ее презрению к этим людям не было границ. Куда это годится, чтобы муж, итальянец в придачу, позволял жене наставлять ему рога, лишь бы были целы его денежки? Чтобы жена не возражала, когда ее муж больше заботится о своем бизнесе и деньгах, чем о ее чести и добром имени, и превращает ее в шлюху? Лючия Санта была по-настоящему потрясена, что случалось с ней крайне редко.
Что станет с ее сыном, если он будет жить под крышей у таких нелюдей? Забыв про гнев, она обратилась к Лоренцо:
– Собирай свои вещи, figlio mio «Сын мой (ит.).», и ступай под родной кров. Я уйду только с тобой.
Ларри обвел всех смущенной улыбкой.
– Брось, ма! – пробормотал он. – Я уже пять лет работаю и приношу домой деньги. Я больше не ребенок.
Лючия Санта поднялась, решительная и непреклонная в своем черном платье. Слова ее прозвучали, как реплика в трагедии:
– Я – твоя мать. Как ты смеешь перечить мне в присутствии чужих?
Бесстыжая Ле Чинглата презрительно подхватила:
– Va, va, giovanotto «Иди, иди, парень (ит.).». Иди с мамой. Когда мать кличет, детям положено повиноваться.
Через загар на лице Ларри проступили красные пятна. Лючия Санта разглядела в его глазах взрослую ярость. Сейчас он походил на своего покойного папашу.
– Черта с два я пойду! – ответил он.
Мать кинулась к нему и отвесила увесистую пощечину. Он оттолкнул ее, и она отлетела к столу.
Ле Чинглата замерли, ошеломленные. Теперь беды не оберешься. Они встали между матерью и сыном.
– Та-а-к! – Лючия Санта удовлетворенно вздохнула. – Сын поднял руку на мать! Animale! «Животное! (ит.)» Bestia!
Sfachim! «Отродье! (неап. диал.)» Figlio de putana! Благодари бога, что умер твой отец! Благодари бога, что он не видит, как его сын бьет свою собственную мать, чтобы выслужиться перед посторонними!
На щеке у Ларри красовались пять красных отпечатков, но он уже успел прийти в себя.
– Ладно, ма, – неохотно буркнул он. – Я тебя просто оттолкнул. Давай забудем об этом. – Он чувствовал себя виноватым, в нем при виде слез, навернувшихся у матери на глаза, заговорила совесть.
Лючия Санта повернулась к супругам Ле Чинглата.
– Вам так больше нравится, да? Хорошо. Пусть мой сын остается здесь. Но вот что я вам скажу: сегодня же мой сын должен быть дома. Иначе я пойду в полицейский участок. Он еще несовершеннолетний. Я отправлю его в исправительное заведение, а вас – в тюрьму. Продавать вино и виски еще куда ни шло, но детей в Америке берут под защиту. Как вы правильно заметили, синьора, мы не в Италии. – Она обернулась к сыну. – А ты можешь оставаться со своими друзьями. Не хочу, чтобы меня видели с тобой на улице. Оставайся и веселись. Но, дорогой мой сынок, я тебя предупредила: эту ночь ты должен провести в моем доме. Иначе, каким бы дылдой ты ни вымахал, я тебя упрячу куда следует.
И она с достоинством проследовала вон.
Направляясь домой, она размышляла: «Так вот, значит, каким способом люди сколачивают состояние! Самое главное – деньги. Ну и подонки! Ну и зверье! Думают, что раз у них водятся денежки, то они могут смотреть в глаза честному человеку».
Вечером, уложив детей, Октавия и мать пили кофе за большим круглым столом. Ларри так и не объявился. Октавии было страшновато: она не сомневалась в серьезности намерения матери упечь Ларри в исправительную школу. Завтра она не сможет пойти на работу. Вместо этого им с матерью придется тащиться в полицейский участок и настаивать на судебной повестке. Раньше Октавии и в голову не могло прийти, что мать способна проявить такую жестокую непреклонность и так пренебречь лишними деньгами, приносимыми Ларри от Ле Чинглата.
Обе вздрогнули от стука в дверь. Октавия бросилась открывать. На пороге стоял высокий улыбчивый брюнет в костюме кинозвезды.
– Это квартира синьоры Корбо? – осведомился он на безупречном итальянском и объяснил:
– Я пришел от Ле Чинглата, я их адвокат. Они попросили меня повидаться с вами.
Октавия подала ему чашечку кофе. Гостя, будь он друг или враг, положено угостить.
– Так вот, – начал молодой человек, – напрасно вы, синьора Корбо, так расстраиваетесь из-за сына. Спиртным приторговывает любой, в этом нет ничего страшного. Даже президент время от времени опрокидывает рюмочку. Неужели вы настолько богаты, что можете пренебречь лишней парой долларов?
– Господин адвокат, – ответила мать, – мне нет дела до ваших слов. – Молодой человек внимательно слушал ее, не думая обижаться. Она продолжала:
– Мой сын должен ночевать в доме своей матери, братьев, сестер до тех пор, пока у него не появится жена. Либо это, либо исправительная школа, если ему так больше нравится. Пусть гниет там до восемнадцати лет, а потом отпускайте его на все четыре стороны – я ему больше не мать. Но, пока он не достиг совершеннолетия, у меня нет другого выбора.
Моим детям не бывать сутенерами, рецидивистами или убийцами.
Молодой человек по-прежнему сверлил ее взглядом. Потом он быстро проговорил:
– Отлично. Мы понимаем друг друга. Чудесно, синьора. А теперь послушайте меня. Ни за что не ходите в полицию. Я вам обещаю, что завтра ваш сын вернется – можете не сомневаться. Вы больше не будете знать с ним хлопот. Договорились?
– Сегодня, – уперлась Лючия Санта.
– Ну-у, – ответил молодой человек, – вы меня разочаровываете. Сам Иисус Христос не сумел бы принудить вашего сына вернуться домой уже сегодня. Вы, мать, с вашим-то жизненным опытом – неужели вы не понимаете его гордость? Он считает себя взрослым мужчиной. Позвольте ему одержать хотя бы малюсенькую победу.
Мать была довольна и польщена. Правда есть правда. Она согласно кивнула.
Молодой человек вскочил на ноги и сказал:
– Buona sera «Добрый вечер (ит.).», синьора.
Затем он кивнул Октавии и исчез.
– Видишь? – спросила мать похоронным тоном. – Вот от чего я стремлюсь спасти твоего братца.
Октавия была поражена. Мать продолжала:
– Адвокат – ха-ха-ха! Это один из тех, кто орудует в черных перчатках. У него на лице написано, что он убийца.
Октавия усмехнулась, не скрывая удовольствия.
– Ты с ума сошла, ма, вот уж точно, – сказала она и взглянула на мать любовным, уважительным взглядом. Ее мать, простая крестьянка, вообразившая, что к ней пожаловал опасный преступник, не заголосила и виду не подала, что испугалась! В начале разговора у нее вообще был такой вид, что она вот-вот возьмется за tackeril.
– Значит, завтра я могу выйти на работу? – спросила Октавия.
– Можешь, можешь, – ответила Лючия Санта. – Иди, не теряй дневного заработка. Мы не можем себе этого позволить. Таким людям, как мы, не суждено разбогатеть.
Держа на руках малютку Лену, Лючия Санта выглянула из окна гостиной, жмурясь от ослепительного солнца, жарившего вовсю в это позднее августовское утро. Улицы кишели машинами и повозками; прямо под ней разносчик самоуверенно выкрикивал: «Картошка! Бананы! Шпинат! Дешево, дешево, дешево!» Его тележка была заставлена квадратными ящиками с красными, коричневыми, зелеными, желтыми плодами; картина напоминала рисунок на линолеуме пола, выполненный беззаботным младенцем.
