Второй вариант — связной. Вам передают на связь уже завербованного агента, который в состоянии добывать нужную информацию, но не доставлять ее по назначению. Нужно передаточное звено, не вызывающее подозрений в среде обитания агента и, с другой стороны, вполне способное совершать поездки в города, где есть советские представительства. Большинство из нас к такой работе и готовились.
В первую же неделю после приезда в Сан-Франциско я послал открытку своей единственной старой тете на Кубу. Я ее даже видел перед отъездом — старушка была цветущим тридцатилетним мужчиной, курящим сигару под полосатым тентом. И вот теперь, почти через три года после нашего отъезда с Кубы, тетя умерла, оставив своему единственному племяннику акции, которыми еще с докастровских времен управляла брокерская контора в Майами. Распорядившись об их продаже, мы с Розой выручили не безумно большую, но позволяющую новый старт сумму, которая после вычета налогов составила 11 тысяч 628 долларов.
Мы сидели на скамейке в университетском парке на холме с работником советского консульства, представившимся либо честно, либо из-за недостатка воображения Арменом. Внизу проходила дорога, за нашими спинами раздавались веселые голоса и смех студентов, расположившихся прямо на траве.
Я всё думал о том, как бы было хорошо, если бы меня оставили в покое, и мы продолжили бы проживать наши долгие, долгие дни. Мы с Розой любили друг друга, у нас росли чудесные двойняшки, Калифорния была открытой и дружелюбной. (Та сцена с пуэрториканцем в Майами была боевым крещением: с тех пор и по сей день я никогда не сталкивался в Штатах с чем-либо подобным.) В свой выходной, во вторник, мы часами гуляли по улицам Сан-Франциско, радуясь, что живем среди всего этого очарования. И вот теперь всё придется менять!
— Да вы не слушаете меня! — вдруг заметил мой собеседник. — Вас что-то беспокоит?
Я посмотрел на него. Ему было под пятьдесят, почти лысый череп, большой крючковатый нос и глубокие печальные армянские глаза.
— Мы слишком долго не объявлялись, — сказал он за меня.
Я промолчал. Мы жили своей жизнью почти четыре года.
— Давайте так, — решил Армен, — определяйтесь не спеша. Нас пока устраивает, что вы в Сан-Франциско, и пока мы готовы ограничиться разовой помощью. Я бы на вашем месте вложил полученные деньги в бизнес вашего хозяина, если он согласится. Я так понимаю, отношения у вас хорошие.
— Хорошие.
— Я не настаиваю. Если эта сумма покажется ему слишком маленькой, оставьте ее себе на учебу. Потом еще что-нибудь придумаем.
— Хорошо. А какая помощь от меня нужна сейчас?
— Сущая ерунда. Вот посмотрите!
Я взял фотографию. Она была сделана на «поляроиде» и запечатлевала пару, сидящую за ресторанным столом с возвышающейся среди тарелок плетеной бутылкой вина. Судя по багровому цвету лица и масляному блеску в глазах, мужчина лет пятидесяти пяти от этой бутылки успел отхлебнуть уже немало — или это была не первая. Чувствовал он себя королем и, позируя для снимка, небрежным жестом приобнял свою спутницу. Женщина была полной крашеной блондинкой лет под сорок с невероятной, советского вида «халой» на голове и в розовой кофточке с люрексом. Довольно миловидное лицо, но банальное и уже округлившееся, что называется, мечта гарнизона.
— Кто из них? — уточнил я.
— Официант.
Я присмотрелся. Действительно, на снимке был и третий человек, в белой рубашке, красной бабочке и с подносом в правой руке. Он, видимо, не желая мешать фотографирующимся, а, возможно, и по другой причине, отошел назад, и вспышка едва-едва осветила его. Так что уже при скромном поляроидном качестве лицо его было лишь бледным пятном с темными подтеками от недостатка света. Единственной чертой, которую можно было выделить, были очень тесно посаженные друг к другу глаза. Я сам интроверт, и глаза у меня поэтому сдвинуты к переносице, но у этого официанта это была просто двустволка. И выражение взгляда было напряженным, пугающим, как наставленные тебе в лицо два ствола.
— Мы пробовали увеличить фотографию, но получалось только хуже, — извиняющимся тоном произнес Армен.
— И что этому привидению может от меня понадобиться? — спросил я, возвращая фотографию.
— Он может подойти к вам в любой момент — он знает, как вас искать. Он скажет: «Давненько вы к нам не заходили». И на ваш вопросительный взгляд уточнит: «Пицца наполетана». Тогда вы его вроде бы узнаете и ответите: «Да, действительно. Но когда ты сам работаешь в ресторане, хочется домашней пищи». После этого он объяснит, что ему нужно, скорее всего, он вам что-то передаст. Он не знает ни кто вы, ни на кого работаете.
— То есть…
— Мы с ним работаем под чужим флагом. Так что никаких лишних разговоров — возьмете, что он даст, и до свидания.
— А язык?
— Английский. Если получите передачу, на доске перед входом в ваш ресторан — ну, там, где вы пишете меню, — в левом верхнем углу нарисуете треугольник. Начиная с завтрашнего дня, кто-то из наших будет проезжать мимо каждый день.
Они действительно долго не объявлялись. Я и не думал всё это время, что так и не выходил из их поля зрения. А они присматривали за мной и знали, что каждое утро именно я расписывал цветными мелками большую грифельную доску, которая уголком ставилась у входа. Это была моя идея — помимо меню, напечатанных типографским способом и вставленных в прозрачные стоечки, каждый день предлагать отдельным номером какое-либо блюдо. Или объявлять счастливый час, обычно с четырех до пяти, когда напиток подавался бесплатно. Доска была хорошо заметна для проезжающих машин и, как мы быстро выяснили, действительно приводила в нашу закусочную дополнительных клиентов.
— Лучше солнце, — сказал я.
— Что?
— Солнце! Я нарисую на доске не треугольник, а солнце. Такое, с лучами.
— А! Да, так лучше! Ну, успехов! — Армен встал с травы, отряхнул рукой брюки и остановил меня жестом. — Я пойду, а вы еще посидите здесь пару минут.
Это было 26 января, в теплый, почти весенний день, какие в Москве бывают в мае. Пока мы сидели, пролетела бабочка. Назавтра была пятница, но поскольку в прошлый вторник нам с Ритой пришлось работать, Сакс дал нам выходной. Мы с детьми собирались погулять по Рыбацкой пристани.
Я тогда этого не знал, но это был, несмотря на сознательно избранный мною путь приключений, последний беспечный день в моей жизни.
Сейчас, когда катализаторы у машин стали обязательными, во всех мегаполисах Америки, включая Манхэттен, воздух достаточно чистый. В Сан-Франциско, построенном на мысе и продуваемом всеми ветрами с океана и со стороны бухты, так было всегда. Так что это один из тех городов, по которым хочется перемещаться пешком — разумеется, спускаясь с холмов, а не поднимаясь. Машины у нас не было — мы доезжали на автобусе до центра, а там уже гуляли не спеша, по той его части, рельеф которой придавали лишь небоскребы.
В тот день 27 января было так же тепло, как и накануне. Мы шли по солнечной стороне улицы, и я даже снял ветровку, оставшись в одной рубашке. Через знаменитые разноцветные ворота мы вошли в Китайский квартал. Там, конечно, небольшой холм, и на обратном пути мне иногда приходилось нести детей на руках — они иногда и засыпали так, уткнувшись лицом мне в шею. Но тогда день еще только начинался, и Кончита с Карлито вприпрыжку открывали шествие. В обнимку — они ощущали себя одним существом и в публичных местах до сих пор протестовали, когда их приходилось разлучать, чтобы развести по разным туалетам.
Дети проскочили мимо лотков с сувенирами, с двухдолларовыми складными зонтиками и неизменными деревянными скребками на длинной ручке для чесания спины. Как обычно, они застряли перед дарами моря. Мы с Ритой (я всё же буду говорить Рита, теперь это уже не имеет значения), мы с Ритой и сами всегда останавливались, как завороженные. Поводящие усами живые лангусты, груды креветок, разложенных по размерам; на отдельном деревянном подносе большая, дивной перламутровой расцветки зеленая рыбина, уже разрубленная пополам, всё еще шевелила жабрами.
— Мама, она же живая! — с ужасом проговорила Кончита.
Рита беспомощно взглянула на стоящую в проходе старуху-торговку. Та еще теснее собрала морщинки на темной пергаментной коже вокруг глаз, оттянула к ушам уголки губ — это у нее заменяло улыбку — и с готовностью двинулась к нам.
Рита поспешно сказала дочке:
— Ничего, детка, она сейчас заснет!
Я остановил китаянку жестом — мы ничего не собирались покупать — и подтолкнул детей. Но они замерли снова — там квадратные ячейки, на которые был разбит деревянный лоток, были до краев заполнены разноцветными экзотическими крупами, орехами, сухофруктами, сушеными водорослями, кальмарами, каракатицами. Прямо перед ними — о ужас! — была целая братская могила сушеных морских коньков.
