Может, он понял, что я и так уже уничтожен.
Я совершенно не помню приезда полиции. В сущности, в памяти у меня не осталось ничего из того, что случилось дальше в тот вечер и в последующие дни. Пару лет назад Сакс рассказал мне, что я после этого месяц пролежал в клинике, на уколах. Он не уточнил, но я понял, что это была за клиника — психушка! Но я этого абсолютно не помню.
Я вернулся к жизни внезапно: я сидел в нашей комнате на кровати, вещи уже были собраны. Оказывается, был конец марта, и я уезжал на Восточное побережье. Сакс сидел рядом со мной, обняв меня за плечо. Его шоколадная щека — я впервые оказался к ней так близко — была выбрита неровно, из уха торчал пучок седых волос.
— Ты точно хочешь уехать? — спросил он нараспев своим глубоким голосом, как будто пропел «Иисус любит тебя».
Я кивнул. Сакс стиснул меня рукой и тяжело поднялся на ноги:
— Ты знаешь, что здесь тебе всегда рады.
Сакс не обманывал меня. Я проверяю это уже много лет — каждый раз, когда приезжаю в Сан-Франциско.
Я не то чтобы заснул. Но уже вступил в пограничную зону между явью и сном, сидя на стуле у открытого окна. Во всяком случае, когда послышалась увертюра из «Женитьбы Фигаро», мне пришлось пару секунд соображать, где я нахожусь и что происходит. Мой французский телефон, не переставая играть, мелко подскакивал на поверхности стола, как кружочек кабачка, не желающий ложиться на раскаленную сковородку.
Разговор был столь же содержательным, что и обычно.
— Через три часа, — по-французски сказал Николай.
— Вы ошиблись, — по-английски ответил я. И, нажав на кнопку отбоя, также по-английски выругался вполголоса: «Черт! Черт! Черт!»
Я взглянул на часы — мой «патек-филипп» показывал без нескольких минут семь. Я не сноб и при своих неплохих доходах, тем не менее не стал бы, конечно, покупать себе часы тысяч за сорок долларов — даже зная, что мой внук сможет продать их за сумму раз в тридцать большую. Я получил этот банковский актив год назад по завещанию г-на Мортимера Зильберштейна, несомненно, самой образованной и деликатной акулы Нью-Йоркской фондовой биржи. Он двенадцать лет ездил отдыхать исключительно через Departures Unlimited, и мы с ним, можно сказать, подружились. Подаренные им часы, как меня заверили знающие люди — может быть, слегка преувеличивая, чтобы сделать мне приятное, — уже сегодня стоят полмиллиона. Это изящный хронометр 1952 года в корпусе матового желтого золота. Будь у меня всего лишь «ролекс», в глазах наших клиентов я был бы похож на разбогатевшего торговца джутовым волокном, и наши расценки могли показаться им завышенными. Я перед каждой поездкой обещаю себе оставить часы в банковской ячейке, но поскольку, как правило, я еду в аэропорт с деловой встречи, мой «патек-филипп» и на этот раз остался на руке.
Я привычным взглядом проверил себя в зеркале — усы не отклеились, парик на месте — и вышел из номера.
Внизу приветливый алжирец не стал напоминать мне оставить ключ. Хотя я, по обыкновению, выходил со своей сумкой, в которой помимо камеры теперь увесистой гирькой лежал и переданный Николаем несессер с инструментами.
— Приятного вечера, месье! — улыбнулся он.
— И вам того же!
Я пошел наверх по направлению к метро. Постояльцы гостиницы типа «Феникс» наверняка заказывают такси лишь в исключительных случаях. Разве что собираясь на вокзал или в аэропорт, хотя автобусы Эр-Франс в Руасси отправлялись как раз с авеню Карно, сразу за подземным входом в метро. Стоянка такси, к которой, на самом деле, я направлялся, была напротив. После рабочего дня на такси, которые могут ездить по ряду, предназначенному для автобусов, добираться даже быстрее, чем на метро, где поезда иногда приходится ждать нескончаемо долго. Да к тому же это был июль, и часть парижан уже уехала отдыхать.
Мне повезло — на стоянке была лишь одна чета туристов, белокурых длинноногих скандинавов лет тридцати. Так что я прибыл на место минут на двадцать раньше. Напоминаю, на нашем с Николаем условном языке «через три часа» означало «через час» — если нас прослушивали, это путало карты контрразведчикам.
Мой связной тоже приехал пораньше: я заметил его уже от памятника Генриху IV. Николай теперь стоял по правую руку от стрелки острова Ситэ и смотрел в мою сторону. Он был всё в той же утром белой, а теперь уже серой рубашке с короткими рукавами. Я усмехнулся: конечно, времени съездить домой и переодеться у него не было.
Николай убедился, что я не привел хвоста, и пошел мне навстречу. Хотя жара уже спала, он по-прежнему был в мыле — рубашка темными пятнами прилипала к телу.
— Пойдем пешком, по дороге всё расскажу, — сказал Николай, вытирая пот посеревшим платком.
Мы повернули направо, в сторону Латинского квартала, и, прежде чем мой связной заговорил, я уже понял, что вопрос об обыске номера Штайнера был решен положительно. Николай докладывал как грамотный и дисциплинированный офицер — сухо, без эмоций, ничего не упуская. Мне оставалось только слушать, время от времени кивая или бросая на него вопрошающий взгляд.
— На бато-муш был Штайнер, — как и все русские, живущие за границей, Николай легко вставлял иностранные слова, когда не находил точного соответствия в родном языке. Действительно, для теплохода эти кораблики были слишком малы, для катера — слишком велики. — С женщиной они расстались на пристани — видимо, по мобильному заказали два такси, так что я поехал за Штайнером. Скажу сразу, что наш человек подъехать так быстро не успел. Так что кто эта женщина и откуда, мы пока не знаем. Зато за Штайнером я проследил. Он вышел из такси на бульваре Себастополь, у метро Шато д’О. Мне пришлось включить мигалки и бросить машину прямо на проезжей части. Из подземного перехода он вышел с целлофановым пакетиком, видимо, купил каких-то фруктов. Из чего я заключил, что он идет домой. Он действительно зашел в обычный жилой дом — номер шесть по улице Де-Петитз-Экюри, там напротив универсам. И всё — пропал.
Обожаю названия улиц в центре больших городов: рю Де-Петитз-Экюри. В Москве это был бы Малый Конюшенный переулок.
— Это что за район? — спросил я.
— Такой, народный. Черные, арабы, югославская бакалея, курдский ресторан…
Это было разумно. Там, где всякой твари по паре, быть незамеченным проще, особенно человеку с лошадиным лицом.
— И что решили делать?
— Всё-таки осмотреть его номер. Он вряд ли носит свое сокровище с собой.
— А наш друг не надумает всё же вернуться в гостиницу?
— За домом установили наблюдение. Если что, позвонят мне, а я — тебе. Не выключай свой мобильный!
— Никогда не выключаю. А в его гостинице есть свободные номера?
— Попробуй!
Николай достал карточку отеля «Клюни», которую он предусмотрительно носил в бумажнике, а я вытащил свой французский мобильный.
— Какой, говоришь, номер сообщается с тем?
— Четыреста пятый.
— Большой? Маленький?
Николай скорчил смешную гримасу и пожал плечами.
На том конце провода уже пошли звонки. Трубку сняли сразу, голос мужской, с африканским акцентом:
— Отель «Клюни», добрый вечер!
— Добрый вечер! Проблема такая: мне неожиданно пришлось задержаться в Париже, и нужен номер на одну ночь.
— Ах, месье, боюсь, что у нас ничего нет. Но подождите, подождите, я всё же посмотрю в журнале.
В журнале! Люблю гостиницы, в которых всё по старинке. Николай промокнул шею платком, который уже больше походил на тряпку, и вопросительно посмотрел на меня. Я кивнул, мол, ищут.
— О, на одну ночь есть номер, — произнес голос. — Но только на одну!
— Именно! — радостно откликнулся я. — Следующую ночь мне предстоит спать в самолете, а еще следующую — в Токио!
Ложь подобного рода срывается у меня с языка автоматически. И она отнюдь не невинна — такой текст портье запомнит и быстренько воспроизведет, в случае чего. Так что, по крайней мере, в первое время искать меня будут на другом конце света.
— Как ваша фамилия, месье? И когда вы приедете?
Черт! Откуда я знаю, как моя фамилия! Я уцепился за последний вопрос.
— Я буду… Я буду, — протянул я, как бы размышляя.
На самом деле, я сорвал с плеча сумку и стал судорожно возиться с молнией.
— В сущности, я в центре. И мог бы вот прямо сейчас взять такси и приехать. Почему нет? Пожалуй, прямо сразу.
Вдвоем с Николаем мы, наконец, справились с молнией. Книга Сименона с паспортом лежала во внутреннем боковом кармашке. Это еще одна молния.
— Приезжайте, когда вам угодно. Это месье…
Николай развернул паспорт и поднес его к моим глазам. Фантазии в Конторе было немного. Хотя распространенные фамилии самые удобные — проще затеряться.
— Лопес, Эрнесто Лопес.
— Хорошо, месье. До скорого!
— Спасибо. Уже еду!
