Лай вынес Лето на руках из отцовского дома, а с нею – все золото, серебро и дорогие ткани, тюки с шерстью и амфоры с краской. Особенно берег он драгоценную чашу, надеясь, что с ее помощью одержит победу над Амфионом.
Когда очнулась прекрасная Лето, не сразу поняла она, отчего качается под нею земля, отчего небо – низкое и такое темное, отчего пахнет вокруг соленым океаном. Летел корабль, златорогим оленем скакал он с волны на волну. И ветер наполнял паруса, унося Лето прочь от дома. Закричала она, выбежала на палубу, готовая броситься в бездну морскую, но остановил ее Лай. И вот что он сказал:
– Некуда тебе возвращаться. Мой брат, коварнейший Зеф, который всегда испытывал ко мне лишь зависть – она точила его душу, подобно тому как точит камень легкая вода, – желал взять тебя в жены! Он приходил к тебе среди прочих, но получил отказ. И злобу на тебя затаил. Он бы простил тебя, но – не меня.
Глядела Лето на небо, искала знака, но видела лишь альбатросов, скользящих в вышине.
– Когда же ты стала моею женой и я благодарен за это всем богам, поскольку не знаю для себя счастья большего, – его обида вовсе стала невыносимой. Затуманила она разум Зефа, подтолкнула его на злое дело. На пиру, который я устроил в честь дорогого брата, желая приветствовать его, как царевич царевича, преподнес нам Зеф амфоры с драгоценным критским вином. Ты его пила, и воины твоего отца, и сам Кей, чье благородство известно любому – от мрачного Аида до высокого Олимпа. И видели боги, что чистый помыслами Кей не заподозрил подлости в госте. А тот подмешал в вино сок священного мака, который дарит забвение. И, колосьям на ветру подобны, слегли воины Кея в неравной битве с Гипносом безликим. И сам Кей, и даже ты. Меня тоже сморил сон, хоть и пригубил я вина лишь самую малость.
Так говорил Лай и клялся именами богов, что истинно все это случилось, о чем ведет он речь. Слушала Лето, не желая верить, что нет у нее больше дома.
– Когда же уснули все, велел Зеф своим воинам убить всех мужчин, а женщин пленить, забрать все сокровища Кея – и тебя, моя любовь. Так бы все и случилось, когда б не бедная Ниоба, которая разливала вино. Она ужаснулась, услышав эти речи, и принялась будить людей, но оставались спящие спящими, будто бы мертвыми. И никто во всем дворце не слышал голоса Ниобы.
Лай указал на девушку, державшуюся в тени мачты. Была она молода, почти дитя еще, и смуглолица, темноволоса, прекрасна тою дикой красотой, которой славятся лакедемоняне.
Распростерлась Ниоба пред царицей ниц, умоляя ее о прощении. И полны слез были черные ее глаза. Простила Лето Ниобу, потому что не видела за нею вины. Лишь спросила:
– Так ли все было, как говорит Лай?
– Так, – подтвердила Ниоба. – Зовут меня Ниоба, и родом я из далекой страны. Моя семья знатна и богата, я жила, окруженная родительской любовью, братьями и сестрами, не зная бед, пока однажды не встретила чужака. Силой увез он меня из дома, обещая сделать своей женой, но так и не сдержал слово. Сделал меня Зеф своей рабой, жесток он был и страшен. Это Зеф велел мне разливать вино. И если бы кто-то заподозрил неладное, если бы не удался план его коварный, то во всем обвинили бы меня. Я же, боясь его гнева, не посмела перечить ему. И смотрела, как засыпают люди. А когда уснули все, поняла я, что не просто желает похитить Зеф сокровища гостеприимного царя, но и убить его и всех, кто только был во дворце. Закричала я, пораженная таким коварством. Умоляла людей открыть сомкнутые веки, взглянуть на колесницу Феба и взять в руки оружие. Но глухи оставались спящие. И тогда упала я на колени, взывая к богам о справедливости, и просила лишить меня глаз, потому что не желала я видеть, как прольется кровь славного Кея. И ушей лишить, чтобы не слышали они предсмертных хрипов. Язык – отнять, чтобы не рассказал он о том, что остались боги равнодушны к такому злу. И самое мое сердце обратить в камень. Или же спасти – хотя бы тебя, госпожа. Видно, ничтожный голос мой достиг ушей безумца Гипноса, и отступил он от ложа молодого царевича. Очнулся Лай, и очнулись воины его.
Но отец, отец погиб – это говорило омертвевшее сердце Лето. И душа ее: оцепенев, стала она каменной, неподъемной.
– Понял я, что творится неладное. И принял бой, какого не было прежде. Встали воины мои плечом к плечу, и хоть слабы они были, отравленные маком священным, но выстояли, не позволив ранить тебя. Сразил я вот этою рукой родного брата, – так сказал Лай, и Лето, бросившись мужу на грудь, разрыдалась.
За что, боги? За что вы прогневались на Кея? Неужто не славил он ваши имена? И не приносил вам даров, столь богатых, какие только мог поднести? Не устраивал празднеств в вашу честь?
Вы же – отвернулись от него, когда творилось это зло.
– В сей же час раздался гром, сотрясший остров от вершины до основания. И невиданная волна поднялась со дна морского. Была она подобна многоголовой гидре и грозила смести с земли все, что только встретится ей на пути. Взяли мы тогда то, что смогли унести, и бросились на корабль. Только-только успели поднять парус, и ветер благодарный унес нас прочь от гибнущей земли. Накрыла волна остров, расколола камень на части, а жадное море приняло их, как принимало хлеб и вино в подношениях.
– Это Посейдон мудрейший, помня Кея, не пожелал сохранить место, где принял герой подлую смерть, – поспешила добавить Ниоба.
Была она рабой Зефа, которому случилось погибнуть вместе с прочими. Так и не узнал он, чьею рукой был сражен. Зеф купил Ниобу еще ребенком, пораженный ее красотой. Ждал он, что, повзрослев, станет Ниоба девой прекрасной, и такая рабыня сделает честь его дому.
Но Ниоба, быстро привыкнув к нарядам, которые для нее покупались, возжелала большего. Не рабыней быть – законной женой! Сказала об этом Зефу – и посмеялся он, больно ранив сердце лакедемонянки – черное, как и волосы Ниобы. Затаила она обиду и ждала подходящего случая, чтобы свершить месть. Встретив же Лая, сразу увидела она черноту и в его сердце. И подошла к нему, и заговорила ласково, всячески расхваливая Зефа. Видела Ниоба, что при каждой новой похвале мрачнеет Лай все больше.
Тогда, удостоверившись, что он ненавидит Зефа ничуть не меньше нее, Ниоба принялась жаловаться на его жестокость и обещала Лаю любую помощь, если освободит он ее, если перед людьми и богами потом подтвердит, что Ниоба – царской крови, что она – царица, но плененная и неспособная вернуться домой.
Желала Ниоба получить мужа знатного и богатого, который сделал бы ее хозяйкой в большом доме, желала сидеть среди знатнейших женщин, поражая всех своей красотой. И чтобы дети ее были царевичами или хотя бы героями.
Обещал ей Лай всяческую помощь, и вместе придумали они, что сказать несчастной Лето. На пиру Ниоба поднесла вина каждому воину Зефа и всем людям, кто был верен Кею. И не нашлось никого, кто отказался бы принять подношение из рук темноглазой красавицы.
Счастлива была Ниоба. Собственной недрогнувшей рукой вонзила она кинжал в сердце Зефа, сказав:
– Не желал меня женой назвать, так никого не назовешь!
Красная кровь испачкала ее одежды, и смеялась Ниоба.
– А хочешь, – спросила она Лая, обвивая шею его тонкими, как лоза, руками, – тебя назову мужем? Только слово скажи, и я стану твоей! Верной буду, вернее собаки. Детей рожу, столько, что крепким станет древо рода твоего, едва ли не самым крепким во всей Элладе?!
– Нет, – Лай не верил черноокой Ниобе, ведь не так давно клялась она в верности брату его. – Люблю я Лето, жену свою.
– Любишь – да разлюбишь.
– Никогда!
Рассмеялась Ниоба, в чьих жилах тоже текла кровь драконьих воинов Кадма, ядовитая, как воды Стикса. Не знала Ниоба иной радости, чем чужие мучения, ведь даже любовь ее была страшна.
– Хорошо, – согласилась она, – будь по-твоему, царевич Лай. Не станет Ниоба держать на тебя обиды, если и ты сдержишь данное ей слово. Не женой, так сестрой возлюбленной назови меня и введи в свой дом. Буду тебе другом, стану защищать тебя и детей твоих… если богам будет угодно одарить тебя ими.
Злая улыбка играла на губах Ниобы.
– О чем говоришь ты?
– О том, что давно ты сделал Лето женой, но не спешит она подарить тебе сына. Или дочь. Не кровь ли нереиды, холодная, морская, гасит огонь жизни в ее утробе?
Сказала так Ниоба – и ушла. Но поселилось сомнение в сердце Лая. Так ли хороша его жена?
Глянул на умиротворенное лицо ее, которое во сне было еще прекраснее, нежели наяву. Хороша… одну лишь ее он любит, одну лишь ее желает. И, вернувшись в Фивы, принесет он богатые дары Гере, а также мрачному Аресу, многомудрому Гермесу и отцу их – Зевсу Громовержцу.
