– С Алисой у вас тоже промашка вышла… и с Анной… удача от вас отвернулась.
– Я не верю в удачу, девочка. – Павел провел ладонями по лицу, будто стирая с него прежнее выражение.
Он и правда почти бокор. Колдун с мертвыми глазами. Он давным-давно умер. Из рукава в ладонь выкатился аптечный пузырек из темного стекла. Этикетки нет. И что за чудо-зелье внутри?
Главное, эти двое считают, что Саломея это выпьет!
– Больно не будет, – пообещал Павел, откручивая крышку. – Ты просто уснешь. И проснешься другим человеком.
Его мягкий голос завораживал. И Саломея вдруг поняла, что не в силах пошевелиться.
– Правильно. Я – твой хозяин. Слушай меня.
Крышечка легла на стол. Аполлон протянул ему бутылочку минеральной воды.
– Нет. Сама. Вот, возьми.
Саломея протянула руку. Она больше не была собой.
Запределье засмеялось. Оно раскрылось – беззвучно, изменив мир на один лишь волос. Предметы остались прежними. И чертова тяжелая бутылка в непослушной руке.
Нельзя!
Неужели у Саломеи настолько слабая воля?
– Пей, – приказал Павел.
Нет.
Запределье накидывает петлю за петлей на ее шею. И стены сближаются, словно желая запереть тут Саломею и этих людей, которых… не должно быть.
– Пей…
Но запределье боится колдуна. Он черный и страшный… и приказывает – вновь:
– Пей!
Рвутся нити. Бьют ее по губам. Саломею что-то опрокидывает, швыряет на пол. И голос Муромцева раскалывает реальность на куски:
– Стоять!
Все смешалось. Пузырек катится по полу. Далматов держит Павла за горло. Наклоняется – целует его – и… отпускает. Но сначала он говорит что-то, отчего выражение лица Павла резко меняется…
Это было безумное дело, и вряд ли получилось бы доказать хоть что-то. Ведь даже яд – а экспертиза пришла к выводу, что содержимое пузырька действительно представляет опасность для здоровья и жизни, – Саломея собиралась выпить как бы по собственной воле.
Но Павел заговорил.
Он излагал факты подробно и спокойно. Он не брал вину на себя, но делил ее поровну между всеми. В горе и радости, в болезни и здравии… Имена. Даты. Состав эликсиров. Обряды. Жертвоприношения. Его было сочли безумным, ведь нормальный человек, используя мышьяк, не призывает себе на помощь дьявола. Но Павел отказался признавать собственную ненормальность.
– Ему же хуже, – сказал Муромцев, которого все-таки не уволили, хотя и собирались. – Сядет теперь по полной. Если на суде открещиваться не примется.
– Не примется.
– Это потому, что ты… – Муромцев смешно покраснел. Он стесняется упоминать о том, чему стал свидетелем. – Ты его…
– Душу я его забрал.
Саломея уже знала, что бокор выпивает душу жертвы вместе с поцелуем. А завладев душой, он и телом управляет. Прикажет – и сердце остановится. Разум погаснет. Человек перестанет существовать.
Павел боится. А Далматов после воскрешения изменился. Говорит мало. И Саломею избегает. Далматов многое знает о Гаити. Бывал там? И не только проездом? Учился? Учил – что? Что она вообще о нем знает! То, что он – лучше, нежели пытается выглядеть.
Вот и Алиса очнулась после его непродолжительного визита. И Муромцев благоразумно не задает вопросов. Кажется, он уверен, что остался на своем месте сугубо благодаря неведомым, но – непременно! – серьезным далматовским связям. И разубедить его вряд ли удастся.
Не дождавшись начала процесса, умерла Рената. Она отрицала все и наняла свору адвокатов. Павел безумен! Он не несет ответственности за то, что совершил!
Виновен только Аполлон, по ее словам.
Он не спешит каяться, надеясь на чудо. Но чуда не случится. Будет суд, и Саломее придется выступать свидетелем. А про Илью словно и забыли все. Магия вуду и заклятие невидимки? Или те самые связи существуют не только в воображении Муромцева?
Все так странно.
Зыбко.
И лучше не станет.
– Тебе надо вернуться в свой дом. – Далматов нашел Саломею в саду, в разваливающейся теплице, где еще как-то выживали хризантемы и фрезии.
– Прогоняешь?
– Да.
– Почему?
Ей не хочется уходить. И, если бы было возможно такое, Саломея осталась бы.
– Ты знаешь.
Губы ее зажили быстро, синяк сходил куда как дольше. Удар был силен, но он спас Саломее жизнь. И, значит, все правильно.
– Послушай. – Далматов поднял треснувшие горшки, в которых еще оставалась земля. – Ты… видела, как я тебя убиваю. И тогда… я понял, что действительно могу тебя убить. Мне бы… не хотелось.
Душевное признание.
– Нам не следует больше встречаться.
– А кофе?
Он покачал головой. Ну и дурак!
– Хорошо. – Саломея вытерла руки тряпкой. Земля была жирной, свежей, она забивалась под ногти. – Уеду, если тебе так спокойнее. Но сначала ответь: что ты знаешь о моих родителях.
– Ну… они тебя любили.
Это Саломея и без него знает.
– …если сумели остаться людьми – хотя бы для тебя. Не лезь в это, Лисенок. В правде нет ничего приятного. У тебя есть хорошие воспоминания. Береги их.
Спасибо за совет. Осталось обняться на прощание и всплакнуть горестно на далматовском плече.
– Завещание-то измени.
– Нет.
– Ну, тогда хотя бы не связывайся с бестолковыми девицами. А то и вправду ведь отравят тебя.
– Меня сложно отравить.
Конечно. Девять жизней в запасе, как у кота, который никак не может определиться, где ему лучше жить – на улице или все-таки в доме? Хотелось и обнять, и подзатыльником его наградить, но Саломея протянула Илье руку:
– Тогда – до свидания.
– Прощай. – Далматов ее руку пожал. Ну просто образец сдержанности! Одного он не учел: от судьбы не уйдешь. Странное дело, но сейчас Саломею это соображение ничуть не пугало…
«Ев. От Луки», гл. 5, ст. 13, 14.
