А Дюкуп остался стоять в позе постороннего зрителя, которому известен весь ход спектакля и который заранее предвкушает удовольствие.
- Я очень огорчен тем, что произошло. Даже больше чем огорчен. Я не желаю от вас ничего скрывать и прошу вас не разглашать того, что я вам сейчас скажу: вчера вечером я позвонил в министерство и попросил у них совета, заметьте, впервые за все годы моей работы!
Весь этот город, все эти крыши, которые сечет дождь, мокрые следы на полу в кулуарах суда, две женщины на скамейке... А Эмиль? Ясно, в каком-нибудь мерзком закутке этой твердыни правосудия он ждет допроса в обществе полицейского.
- Разумеется, я вызвал вас неофициально. Мы с Дюкупом считаем необходимым с вами проконсультироваться или хотя бы держать вас в курсе дела. Так вот, вчера Дюкуп долго допрашивал сына Доссена, и я сам присутствовал на допросе, вернее, на части допроса. Вы его знаете, ведь он ваш племянник. Признаюсь, мне от души жаль беднягу. Я не раз с ним встречался у них в доме на обедах. Он производил на меня впечатление хрупкого, болезненного юноши, удивительно нежного, даже руки и глаза у него девичьи. В кабинете Дюкупа, который, надо сказать, вел допрос весьма деликатно, ваш племянник проявил прямо-таки болезненную чувствительность, так разнервничался, что я уже думал было вызвать врача. Сначала он долго не сдавался, а потом заговорил.
Реакция Лурса на это сообщение была столь неожиданна, во всяком случае, неожиданна для обоих его собеседников, что они удивленно на него взглянули и умолкли: адвокат поднялся, снял пальто, повесил его в знакомый стенной шкаф, вынул из кармана пачку сигарет, снова сел на стул и, положив себе на колени записную книжку, тряхнул правой рукой с зажатым в ней карандашом, чтобы грифель встал на место.
- Разрешите?
Те двое обменялись тревожным взглядом, не зная, как объяснить такое поведение, скрыта ли в нем угроза.
- Полагаю, вы сами понимаете: то, что я вам сообщаю, станет известно через несколько часов всему городу, ибо невозможно замять дело, раз помимо всего прочего совершено убийство. Министерство придерживается моего мнения: во всей этой драме Эдмон Доссен лишь статист и, если хотите, в известной мере жертва. Я его понимаю, особенно теперь, когда я имел случай убедиться в его необыкновенной впечатлительности. Так вот, несколько молодых людей из хороших семей, и не только из хороших, посещали маленький бар возле рынка; и в числе прочих сын колбасника, сын одного...
- Знаю! - прервал прокурора Лурса.
- В таком случае вы, очевидно, знаете также, что ваша дочь являлась как бы центром этой группы, а ваш дом был их штаб-квартирой. Я в отчаянии, и не только из-за вас, но и из-за всех нас, так как скандал отзовется на всем высшем обществе Мулена. Согласитесь, что в суде будет достаточно трудно убедить наших милейших присяжных, будто эта шайка молодежи могла собираться ночами в доме, танцевала там под патефон и напивалась, а хозяин дома...
Дюкуп, видимо взявший на себя роль публики, одобрительно закивал.
- Все это не зашло бы столь далеко, если бы три недели назад в их группу не попал новичок, некто Маню, который в первый же вечер предложил угнать машину - если вам угодно, одолжить ее на время у владельца, дабы вся компания могла продолжать веселиться в некоем пригородном кабачке. Замечу кстати, что Эдмон Доссен вел себя во всей этой истории самым достойным образом; надеюсь, вам известно, что именно он взял на себя неблагодарную роль позвонить доктору Матре и потребовал от него сохранения профессиональной тайны...
Самое любопытное было во время рассказа прокурора обнаруживать в памяти полузабытые воспоминания детства, особое выражение лица, манеры Марты. Лурса померещилось, что он и сейчас слышит ее голос в ответ на родительский вопрос, кто из них двоих нашкодил: "Эктор!"
А так как уже тогда Марта была болезненной и такой же нервной, как теперь ее сынок, родители не осмеливались ей перечить. Однако это не мешало ей бросать на брата торжествующий взгляд, в котором ясно читалось: "Опять я их провела! А ты влип!"
Рожиссар Жердь с приличествующей в подобных обстоятельствах миной продолжал:
- Я вынужден был заняться одной из сторон вопроса, который неизбежно станет публичным достоянием. Другими словами, я пытался установить, каковы были на самом деле отношения между Доссеном и Николь. И уверен, что Эдмон не солгал и что между ними ничего не было. Просто они развлекались, разыгрывая перед друзьями и незнакомыми людьми комедию близости, делали вид, что они любовники; но это была только игра. Простите, что я касаюсь таких вещей. Но не думаю, что так же было и с вышеназванным Маню. Присутствие раненого в вашем доме стало превосходным поводом для ежевечерних встреч. И я имею все основания полагать, что раненый дурно влиял на молодого человека. Словом, у меня сложилось вполне определенное мнение... Надеюсь, вы признаете за мной наличие известного опыта в вопросах криминалистики. Маню принадлежит к разновидности экзальтированных юнцов, которых при желании можно превратить или в святых, или в каторжников, поскольку у них нет ничего за душой и они с величайшей легкостью воспринимают чужие импульсы. Все прочие забавлялись более или менее невинно, а он внес в эту игру достаточно опасную струю реального действия. Конечно. Доссен не мог сформулировать это так же четко, но таков подтекст его признаний. С появлением Маню сборища приняли совсем новый характер, и члены группы замышляли даже вылазки, целью которых был настоящий грабеж. Допустим, что главная вина падает на Большого Луи, о котором продолжают поступать самые неприятные сведения. В связи с этим вам небезынтересно будет узнать, что в течение двух недель, которые Большой Луи провел под вашим кровом, он отправил несколько почтовых переводов общей суммой на две тысячи шестьсот франков в деревню некоей девице, от которой имеет троих детей и которая проживает где-то в Нормандии. Копии этих переводов обнаружены. Я поручил тамошнему прокурору произвести проверку в Онфлёре и допросить эту женщину; в случае надобности я дам распоряжение доставить ее сюда. Все это - увы! - приводит нас к тому, что в моих глазах является бесспорной истиной, и Дюкуп, которому я благодарен за проявленные им во время следствия такт и беспристрастность...
Лурса кашлянул. Только кашлянул, и больше ничего, и рассеянно продолжал штриховать рисунок, который набросал в своей записной книжке.
- Этот Маню, попав под влияние Большого Луи и действуя по его указке, вынужден был совершать нечистоплотные поступки, ибо, по словам Доссена, эти две тысячи шестьсот франков могли быть добыты только им, Маню. Испугался ли Маню в конце концов? Или Большой Луи стал предъявлять непомерные требования? Так или иначе, он решил его убрать.
И добавил торжественным тоном, так, словно Лурса не был в курсе дела:
- Я велел арестовать Маню сегодня утром. Сейчас он здесь. Через несколько минут я рассчитываю начать допрос.
Рожиссар поднялся, подошел к окну и выглянул на улицу.
- Самое огорчительное во всем этом деле то, что ваша дочь сочла своим долгом сразу же примчаться сюда вместе с матерью этого юноши. Сейчас обе они сидят в коридоре. Впрочем, вы сами их, должно быть, видели. Дюкуп попытался вмешаться, попросил, разумеется неофициально, вашу дочь не афишировать себя до такой степени, но ответа не получил. В данных обстоятельствах, если мне предложат выступить в роли обвинителя, трудно будет объяснить...
Лурса поднял голову.
- Почему вы не арестовали мою дочь? - отчеканил он удивительно безмятежным тоном.
- Ну, пока до этого еще не дошло. Тем не менее я велел вас вызвать. Хотел поговорить с вами, сразу ввести в курс дела. Ваше положение в городе несколько особое. Вас уважают, потому что каждый знает, до какой степени пагубно отразились на вас известные несчастные события. Вам прощают ваши странности и...
При этих словах Лурса вдруг вспомнил, что ничего еще не пил утром.
- Впрочем, нет нужды уточнять... Конечно, было бы значительно лучше, если бы Николь получила другое воспитание, если бы за ней приглядывали, как за всеми девушками и...
Лурса снова кашлянул. Те двое переглянулись почти тревожно. Конечно, они ждали иного: что им придется иметь дело или с униженным, разбитым человеком, который будет их умолять, или с разбушевавшимся пьяницей, которого без труда можно осадить.
- У вас есть улики против Эмиля Маню?
- Во всяком случае, достаточно сильные подозрения. В ночь убийства он был в вашем доме. Ваша дочь в этом призналась. Она чуть ли не хвасталась тем, что большую часть вечера он провел в ее спальне.
Раз этого Лурса ничем не проймешь, будем говорить начистоту.
- Поняли, наконец, в чем дело?
- Мне очень хотелось бы присутствовать при допросе Эмиля Маню.
- Вы намерены защищать его в суде?
- Еще не знаю.
- Послушайте, Эктор...
