- А почему в дом к нему ночью лазили? - тихо спросил Коваль, так, словно спрашивал между прочим, о чем-то не очень существенном.
На этот раз Кульбачка даже не вздрогнула, смотрела застывшими зрачками, и Ковалю показалось, что она вдруг одеревенела.
"Большой клубок придется разматывать", - подумал он.
- Вы слышите меня, Ганна Митрофановна? - переспросил подполковник, потому что она никак не реагировала на его слова. - Почему, спрашиваю, пробрались ночью в дом убитого гражданина Лагуты и как вы это сделали?
Ганка наконец заговорила:
- Не пойму, гражданин подполковник, о чем вы? Никуда я не пробиралась.
- Ганна Митрофановна, ой, Ганна Митрофановна, - укоризненно покачал головой Коваль. - А все-таки пробирались. Это установлено. Следы ваши найдены. И туфли, в которых вы на козлы становились и по хате ходили, уже изъяты и приобщены к делу. Имеется заключение экспертизы.
Кульбачка никак не могла полностью взять себя в руки. Ее всегда бледное лицо еще больше побледнело, покрылось пятнами. Казалось, она даже помолодела от волнения.
- В глине испачкали туфельки, в той, что у стены за домом Лагуты лежала, - прокомментировал он вывод экспертизы.
- Да разве только там глина? - наконец сообразила, что ответить, Кульбачка. - Ее во многих дворах набросано. Жатва кончится, хаты будут мазать и ремонтировать.
- Но там кроме глины был еще мел на козлах, и вы его разнесли по всему дому. Нет, ночью по комнатам Лагуты ваши туфельки ступали. И ваши руки брались за подоконник и раму окошка, через которое пробрались в дом. Это установлено, и ваше признание не обязательно. Объясните только, зачем вы туда пробирались, что искали и что нашли?
Что могла ответить на это Кульбачка? Тут уже никакая выдумка не спасала. Ганна молчала. А может, нервный спазм сдавил ей горло, лишил голоса. В конце концов она поступила так, как обычно в безвыходном положении поступают женщины: она расплакалась.
Коваль поднял трубку телефона, набрал номер.
- Сидор Тихонович, зайдите ко мне. И Бреуса позовите.
Кульбачка продолжала плакать. Коваль не мешал ей. Она плакала и тогда, когда вошел Литвин с капитаном, - откуда только брались слезы! Но Коваль видел, что они искренние, - Ганне и в самом деле было тяжело.
Наконец она перестала плакать и только всхлипывала.
- Все? - резко спросил Коваль. - Выплакались? Теперь рассказывайте. И он повторил свой вопрос: - Зачем вы проникли в дом Лагуты после его убийства?
- Я там не была... - упорствовала Ганка и обтерла платочком мокрое лицо.
И без того не очень большие глаза капитана Бреуса стали еще меньше.
- Разрешите, товарищ подполковник? - обратился он к Ковалю.
Дмитрий Иванович кивнул.
- А где вы находились восьмого июля между десятью и одиннадцатью часами вчера, когда произошло убийство?
Ганка растерянно заморгала.
- Дома вас в это время не было. Вернулись вы уже после того, как Лагута и Чепикова были убиты, - сухо проговорил капитан. - Где вы находились в это время? Можете объяснить?
- Дома была, - прошептала Ганка белыми губами, понимая, что ей предъявляют обвинение, перед которым и торговля самогоном, и спекуляция овчинами, да и все другое становятся мелочью.
- Неправду говорите, - твердо заявил капитан. - Вот свидетельство, товарищ подполковник. - Бреус расстегнул планшет и вынул оттуда исписанные листки. Один за другим он положил их на стол перед подполковником.
- Ясно, - сказал Коваль, мельком глянув на протокол. - Но вернемся все же к нашим баранам, - не обошелся он без своей любимой поговорки. Итак, - проговорил он сурово, - гражданка Кульбачка, зачем вы проникли в дом Лагуты?
- Я искала там свои письма, - вдруг выпалила Кульбачка. - Это было во вторник, двенадцатого июля, а восьмого вечером я была дома. Вы меня свидетелями не пугайте, - повернувшись к Бреусу, неожиданно дерзко сказала она. - Знаем мы ваших свидетелей. И у меня есть свидетели, которым я в это время отпускала водку.
- Ночью? - удивился Литвин.
- Почему ночью? В половине одиннадцатого или в одиннадцать. Когда убийство было... Вот и судите меня за то, что я после семи водкой торговала. Скажите на милость! - И она истерически рассмеялась. - Может, вы меня и в убийстве подозревать будете? Странный вы человек, Юрий Иванович, - вскинула она глаза на Бреуса. - Как у той свекрухи, у которой всегда невестка виновата. Пусть человека в хате и не было, лишь бы его кожушок там висел. Знаю, давно вы на меня зуб точите.
Глаза у капитана Бреуса заблестели. Что-то его развеселило в словах Кульбачки.
- Давайте по порядку, - произнес Коваль. - Какие письма вы искали ночью двенадцатого июля в доме убитого гражданина Петра Лагуты?
- Личные.
- Почему хотели их забрать?
- Это были такие письма, гражданин подполковник, что милиции к ним дела нет.
- Любовные? - снова позволил себе вмешаться капитан.
- Может, и любовные! - с вызовом ответила Ганка. - Это уже мое дело. И никому отчитываться не обязана.
Она зло смерила взглядом Бреуса с ног до головы. Ей казалось, что сейчас это для нее самый непримиримый противник.
- И вы нашли их? - спросил Коваль.
- Нет. Где уж там после вашего обыска! - Она махнула рукой.
- Никаких писем мы не изымали, - заявил Бреус.
- А может, там никаких писем и не было? - заметил начальник милиции. - Может, вы, гражданка Кульбачка, искали что-то другое?
Ганка ответила не сразу, пробурчала после паузы:
- Что же мне было там искать?
- Вы заявили, гражданка Кульбачка, что есть свидетели, которые подтвердят ваше алиби. Назовите их, - сказал Коваль.
- Ну, хотя бы Микола. Шофер наш из потребсоюза, - торопливо выпалила Кульбачка. - Как сейчас помню: я ему бутылку "Московской" отпустила, очень просил. Я и пожалела его.
- Микола? - переспросил Коваль. - А фамилия?
- На деревне его Гоглюватым называют... А мы у себя в райпотребсоюзе - Микола да Микола... Юрий Иванович его хорошо знает.
- Правильно, Гоглюватый его фамилия, - согласился Бреус. - Есть такой.
- А еще кто у вас свидетель?
Ганка буркнула что-то вроде того, что, мол, разве одного недостаточно.
Обращаясь к Бреусу, который внутренне торжествовал, Коваль попросил:
- Позовите свидетеля.
Кульбачка не поверила своим глазам, когда Гоглюватый переступил порог кабинета.
- Садитесь, - пригласил его Коваль. - И расскажите, что вы знаете о вечере восьмого июля, где были, с кем встречались...
Микола повторил свои, записанные капитаном, показания. Чем дольше он рассказывал, тем сильнее хмурилась Ганка. Память у Гоглюватого оказалась цепкой. Несмотря на то, что, ожидая тогда продавщицу, он был выпивши, все подробности помнил.
- Значит, вы утверждаете, гражданин Гоглюватый, что долго ждали гражданку Кульбачку? И прибежала она уже после выстрелов. Как долго вы ее ждали?
- Точно не знаю, врать не стану! Но не сразу пришла. Долгонько ее не было, - сказал Микола.
- Как "долгонько"? Как "долгонько"? - не выдержала Ганна. - Я же в своей хате была, когда Чепиков стрелял. А потом выбежала. Залил ты себе, Микола, глаза и болтаешь.
- А где вы были перед этим? - спросил ее Коваль.
- Перед чем? Из дома весь вечер никуда не выходила.
- Как же это никуда не ходили, тетка Ганна? - искренне возмутился Гоглюватый. - А почему я вас столько ждал? Стучался. И темно было в вашей хате. И прибежали вы запыханные. Еще и испугались меня, когда я из-за дерева вышел. "Свят, свят!" - закричали. - Гоглюватый рассердился на продавщицу и решил не щадить ее. - И просили еще никому не рассказывать...
- А что не рассказывать? - спросил Коваль.
- Откуда я знаю.
- Ясно, - резюмировал Бреус. - Не рассказывать, когда она прибежала.
Коваль отпустил Гоглюватого, который, не глядя на Ганну, вышел из кабинета. Все какую-то минуту молчали, словно подытоживая услышанное.
Потом подполковник сказал:
- Есть свидетели, гражданка Кульбачка, которые видели вас около двадцати трех часов восьмого июля, когда вы спешили к своему дому. Остается уточнить: было это до выстрелов или после них. Придется провести очную ставку с этими свидетелями... Или, может, вы сами расскажете? Так для вас будет лучше.
- Я все сказала, как было. Мне скрывать нечего... - решительно заявила Ганка и сжала губы, как бы говоря, что больше ничего от нее не добьются.
VII
- Расскажите, как к вам попал пистолет? И где вы его прятали?
- Не знаю никакого пистолета, - Чепиков даже протянул руки, словно показывая, что у него ничего нет.
Коваль обратил внимание на большие руки Чепикова с заскорузлыми пальцами и твердыми желтыми мозолями на ладонях, расцарапанных, с въевшейся в кожу чернотой.
Руки всегда производили впечатление на Дмитрия Ивановича. Они могли рассказать не только о том, как совершалось преступление, но и о том, как жил человек и даже почему произошло его падение. Целую гамму чувств, картину душевного состояния, биографию подозреваемого мог прочитать подполковник по рукам. Не как хиромант - по линиям ладони и не как криминалист-дактилоскоп - по отпечаткам пальцев, а просто как человек с большим жизненным опытом.
