Филип Пулман - Тигр в колодце

— Кто-то вломился к ней в дом, и она думает, что это Пэрриш, — резюмировал Голдберг. — Ты остановил ее на улице, и она подумала, что ты от него. Ее можно понять. Хотя жаль. Надо будет улучить более удачный момент.

— Вы знаете, где она живет, мистер Голд? Мы могли бы следить за ее домом.

— Нет, не знаю, черт подери. Я под выдуманным предлогом ходил к адвокату Пэрриша и взял кое-какие бумаги с его стола, пока он не видел. Так и наткнулся на ее дело. Не знаю, Билл, тут что-то не так. Что-то неладно. Чем больше я узнаю Пэрриша, тем больше отвращения он у меня вызывает. Что ж, сегодня нам не повезло, попробуем в другой раз.

На выходные Голдберг взял Билла с собой в Амстердам.

Журналист должен был выступать на конгрессе социалистических партий Голландии и Бельгии, и ожидалось, что его речь наделает много шума. Билл впервые выехал за пределы Лондона и, хотя старался держаться хладнокровно и непринужденно, ни на минуту не отходил от Голдберга. К тому же он не знал немецкого, на котором все время говорил его покровитель. Голдберг представлял парня как своего телохранителя и лондонского друга, Билл обменивался вежливыми рукопожатиями, пил большими кружками светлое голландское пиво и наблюдал. Его весьма впечатлило, с каким почтением все эти люди разговаривали с Голдбергом. Куда бы они ни пришли — в бар, кафе или зал заседаний, — журналиста везде узнавали, приветствовали, причем совершенно разные люди: пожилые господа академического вида, русские с длинными и страшными бородами, простые рабочие и члены профсоюзов и, что немаловажно, — молоденькие девушки. Голдберг был среди них будто королем, вернувшимся из изгнания: его внимательно слушали, его угощали выпивкой, сигарами, вставали и устраивали овацию, когда он входил в помещение, и смотрели широко раскрытыми глазами, когда он говорил своим чистым, резким и насмешливым голосом. Уважение Билла к своему наставнику только росло, когда он видел, какая тот, оказывается, важная персона.

Он не подозревал, поскольку не умел читать, что статьи Голдберга печатались во многих радикальных газетах по всей Восточной Европе; и не знал, потому как не разбирался в политике, что для людей Голдберг олицетворял реальную возможность продвигать социалистические идеи в массы и вытащить эти идеи из того застоя, в который их загнала несостоятельность Международной ассоциации рабочих в 1872 году.

На конгресс съехались делегаты из Германии, Франции, Британии, России, Дании, а также из Голландии и Бельгии. Биллу нравилось наблюдать за ними, он старался разобрать, на каком языке они говорят, хотя не понимал ни слова. Он всюду следовал за Голдбергом, как преданная собачонка, однако был далек от понимания того, что говорил или делал журналист. На второй день он услышал, как кто-то говорит на идише, и опять, как собака, навострил уши и стал осматриваться вокруг.

Они сидели в переполненном кафе возле доков, здесь стоял крепкий запах табачного дыма и маринованной селедки. Голдберг обсуждал какие-то детали своей доктрины с несколькими делегатами из Берлина, а Билл машинально наблюдал за ними, в том числе за тем, как одна из присутствующих девушек пренебрежительно перебивала его, а он ставил ее на место. Он говорил с ней с тем же грубым юмором, который использовал в разговорах с мужчинами, не делая скидок, хотя девушка неоднократно вспыхивала от гнева. Она была темноволосой, коренастой, с горделивой осанкой и большими красивыми глазами. Билл решил, что она еврейка. Он размышлял о том, каково это, когда такая девушка смотрит на тебя так, как на Голдберга. Как раз в этот момент юноша услышал, что кто-то за его спиной говорит на идише.

Он обернулся и встретился взглядом с молодым человеком. Тому было чуть за двадцать, он сидел за столиком с двумя друзьями, и они пили шнапс. Молодой человек был сухощавым, с мрачным взглядом, копной черных волос и тоненькой черной бородкой. Видимо, он знал, что Билл пришел вместе с Голдбергом, потому что кивнул в знак приветствия и поднял бокал, приглашая его за свой столик. Билл взглянул на Голдберга, но он был поглощен разговором и ничего не заметил. Тогда Билл встал и нерешительно направился к столику молодого человека.

— Авраам Кон, — представился тот, протягивая руку.

— Билл Гудвин, — поздоровался Билл, пожимая ее.

Кон сказал что-то на идише. Билл почувствовал себя неловко.

— Давайте на английском, я почти не говорю на идише.

— Ничего, мы говорим по-английски, — сказал Кон. — Садитесь, выпейте с нами шнапса.

Польщенный вниманием к своей персоне, Билл сел. Кон представил ему своих друзей: рыжеволосого юношу по имени Мейер и человека с фанатичным взглядом, его звали Джиулиани, и он постоянно теребил бороду, кусал губы или грыз ногти.

— Значит, вы из Лондона, — заключил Кон.

— Да, из Лондона. — Билл взял небольшой стакан, который протянул ему Кон. Он взглянул на Мейера и одним движением, как обычно, опрокинул стакан. Ему пришлось задержать дыхание, он почувствовал, как слезы навернулись на глаза.

— Вы помощник великого Голдберга? — спросил Кон, подливая ему еще.

— Ну, я работаю на него, выполняю всякие поручения.

— И чем вы занимаетесь?

Билл задумался, рассказывать ли им о мистере Таббе. Если они социалисты, тогда все в порядке. К тому же они евреи, значит, порадуются, что деньги достались еврейскому приюту. Он выпил второй стакан (на этот раз гораздо легче, хотя вкус ему по-прежнему нравился не очень) и огляделся по сторонам. Голдберг громко спорил с девушкой, подслушать их было некому.

— В последний раз, — начал он, — я собирал налоги. В Лондоне есть человек, его зовут Пэрриш. Он делает неплохие деньги на евреях, на предприятиях с потогонной системой, у него с полдюжины домов — игорные, бордели, туда ходят всякие расфуфыренные щеголи, богачи. Поэтому мы решили забрать у него часть прибыли. Мистер Голдберг назвал это «народным налогом» и обещал разоблачить этого господина. А я тут на днях отобрал у одного из его людей триста фунтов. Можно сказать, вытряс.

— Вытряс? — переспросил Кон.

Все трое внимательно посмотрели на Билла, он подумал, что его история их впечатлила.

— Просто… напал на него. Забрал деньги. А потом мы их отдали еврейскому приюту.

— А-а-а… — протянул Кон. Лица собеседников выражали заинтересованность и уважение.

Парень по имени Мейер оживился:

— Вы не против насильственных методов, да? Это хорошо. Нужно использовать силу.

— Ведь это ради правого дела, — сказал Билл.

— Конечно, — подхватил Мейер. — Конечно. Я об этом и говорю. Скажите, в Лондоне еще много таких, как вы?

— Есть немного, — ответил Билл. — Например, фении. [6] Ирландцы. Некоторых я знаю. Тех, что живут в Ламбете, откуда я родом.

— Фении? — переспросил Джиулиани.

Кон быстро заговорил на идише. Джиулиани закивал, глядя на Билла. Затем Кон снова перешел на английский:

— Вы знаете кого-то из фениев?

— Да, у меня есть несколько друзей. Они знают, что я их не сдам. Я вообще много ирландцев знаю, с самого детства.

— А что мистер Голдберг думает об этих ваших друзьях?

— Ну… Вообще-то мы с ним о них не говорили. У него своя точка зрения, понимаете? И я его уважаю за это.

— Конечно, — кивнул Кон. — Мы все его уважаем. Но ведь ему необязательно обо всем знать, правда? Это интересно — то, что вы сказали про ирландцев. Я бы встретился с кем-нибудь из них.

— Могу познакомить, — ответил Билл.

— Правда? Было бы здорово. И еще кое-что…

Он вновь наполнил стакан Билла. Парень хотел было отказаться, но постыдился. Он оперся на локоть и наклонился к Кону поближе, чтобы услышать, как тот шепотом рассказывал собутыльникам о политическом значении насилия. Мейер иногда вставлял реплики, а Джиулиани грыз ногти. Для Билла словно целый мир открылся, он будто неожиданно познакомился с новым для себя языком, даже толком не уча его. Теория… Что за всем стоит смысл… Что насилие может быть чистым и благородным… И он узнал новые слова: терроризм, террорист. От этих слов Билл дрожал — они доставляли ему необъяснимое удовольствие. А Кон продолжал рассказывать о национализме, свободе, коммунизме, анархизме и динамите.

Когда они вышли из кафе, Билл обнаружил, что они с Голдбергом одни. Он не понимал, как так получилось и где они находятся, лишь осознавал: его новые друзья куда-то исчезли, и ему не по себе, причем явно не из-за Голдберга.

— О чем ты говорил с этими придурками в кафе? — Голос Голдберга был твердым.

— А? — Билл вздрогнул. У него возникло такое чувство, будто его ударили исподтишка. Он пытался собраться с мыслями.

— Они рассказывали… Они спрашивали… Про ирландцев и всякое такое… Про фениев. Динамит и так далее.

Глаза Голдберга гневно сверкнули. Билл, ничего в этой жизни не боявшийся, понял, что трясется от страха.

— И? — спросил Голдберг.