Ознакомительная версия.
– У меня вон и помощница есть, – показывал продавец на рыжеволосую деваху. – Готовит, так сказать, почву для рассады. В прямом и переносном смысле. Размещает рекламу, общается с прессой… Ну, и удобрение раскладывает по ящикам.
Реклама и в самом деле была: в нескольких передачах на местном телевидении прошла бегущая строка, а еженедельная газетка «Труды садовода» поместила на последней странице заказную статью о выгодной покупке.
Несмотря на это, садоводы Воронежа с осторожностью отнеслись к заманчивому предложению. Лишь немногие из них пошли на покупку дорогущих луковок, вырастили их до требуемых десяти сантиметров и понесли обратно в магазинчик, пугаясь собственной отчаянной храбрости.
Старичок осмотрел зеленые листочки, скрученные в тугую палочку, забраковал пару ростков по причине желтизны и недостаточного роста, а за остальные немедленно заплатил: вытащил из ящика крепкую пачку денег, перетянутую красной бухгалтерской резинкой, и отсчитал требуемую сумму. Чем поверг бывших покупателей, а теперь продавцов, в трепет.
Потому что это что же получалось? На выращивании двадцати луковиц, которым не требовалось ничего, кроме воды, можно было заработать восемьсот рублей. На выращивании сорока, которым требовалось воды в два раза больше, уже тысячу шестьсот! А уж если взять сто… Разум немел перед перспективами.
По городу Воронежу полетели новости «сарафанного радио». А вслед за ними к старичку и его помощнице слетелись, подобно мотылькам, садоводы, желающие принять участие в развитии современной фармацевтической промышленности. Они горстями скупали луковки гладиолусов, ласково именуемые детками, и подробнейшим образом выспрашивали, как должен выглядеть готовый росток.
Вскоре эти же садоводы понесли обратно проросшие гладиолусы. Несколько недоверчиво они смотрели, как старичок отсчитывает деньги из пачки с красной резинкой. Девушка ловко принимала коробки с цветами, уносила их в дальнюю комнатку, сортировала по какому-то ей одной известному принципу и время от времени звонила по телефону и уточняла, как именно нужно обработать готовый продукт и когда придет машина.
И тогда начался обвал. Воронежцы бросились раскупать луковицы, и вскоре старичок был вынужден заказать новую партию товара, а за ней и еще одну. Было распродано невероятное количество гладиолусов, и на всех подоконниках, на всех столах, шкафчиках и комодах расположились жизнерадостные зеленые клювики, вытеснив пахучую помидорную рассаду и унылые огуречные плети.
Наступил конец мая, и радостные садоводы, первыми сумевшие вырастить стебель нужной высоты, отправились получать заработанные деньги. Однако магазинчик оказался закрыт. Сквозь закопченные стекла взволнованные жители разглядели, что внутри все осталось так же, как было: стол, стул, даже калькулятор валялся, забытый или брошенный владельцем. Не хватало только старичка с его рыжей помощницей.
Самые оптимистичные энтузиасты выращивания гладиолусов предположили, что старикашка уехал за новым товаром. Однако их надежда была растоптана, когда кто-то из наблюдательных людей заметил и сообщил остальным: «Вывеска-то тю-тю!» Что в переводе означало исчезновение вышеупомянутой вывески.
И это была чистая правда. Продавец бесследно скрылся, оставив садоводов с ростками, которых хватило бы, чтобы засадить по периметру весь Воронеж.
Михаил Степанович Гройс вернулся из этой поездки несколько более состоятельным человеком, чем уезжал. Ирка вернулась несколько более осведомленной о разведении гладиолусов, чем ей хотелось бы. Но один цветок она все-таки вырастила на балконе. К сентябрю он распустился белыми лепестками с алой сердцевиной и простоял до октябрьских дождей.
– Около двадцати процентов людей легко внушаемы, – сказал утром Михаил Степанович, крутя свою трость. Ежедневно он посвящал этому четверть часа: выпады, удары, уколы, словно рапирой. – Это значит, что каждый шестой, а то и пятый, подходит для твоих целей. Запомни, Ира: около двадцати процентов!
Он остановился, выдохнул и отложил трость в сторону.
Девушка оторвала глаза от учебника. Они с дедом решили, что на следующий год она будет поступать в институт, и теперь Ирка усиленно занималась.
– Прр-р-роцент! – поддакнул Прохор из-за решетки.
Он был наказан за уничтожение стула, которому в припадке ненависти к мебели разбил клювом гнутую спинку, и теперь сидел в клетке.
– Молчи, чудовище, – укоризненно сказала ему Ирка. – Такой стул испортил.
Попугай нахохлился и прикрыл глаза.
Девушка выжидающе смотрела на старика. Она догадывалась, что о целях и внушаемости было сказано не просто так.
– Я хочу тебя кое-чему научить, потому что тебе не хватает одного полезного навыка, – продолжал Михаил Степанович. – Если получится. Потому что получается не у всех.
– Чему же? – Ирка почувствовала себя несколько уязвленной.
– В Воронеже я заметил, что ты побаиваешься большого скопления народа. И хуже работаешь.
Крыть Ирке было нечем – старик сказал чистую правду. Когда к ним в комнатку первый раз набились покупатели, она испугалась. Не самой толпы, а того, что все эти люди сейчас разоблачат их и разгромят маленький магазинчик. Она сама не могла бы объяснить причин своей робости, но стала плохо соображать, сделала две ошибки, и Гройс вынужден был прикрикнуть на нее, чтобы девушка взяла себя в руки.
– Ты не понимаешь одной важной вещи, – тем временем размеренно говорил Михаил Степанович. – Толпа – это твой союзник. Чем больше людей, тем лучше для тебя, потому что толпа внушаема в целом и в частности.
– Что значит в частности?
– Это значит, что отдельно взятый, выдернутый из толпы человек будет легче поддаваться твоему внушению, чем он же, в одиночку гуляющий в парке.
На Иркином лице отразилось отчетливое сомнение.
– Именно так! – заверил ее Гройс. – И есть люди, которые отлично используют это в своей работе. У них нам с тобой – а точнее, тебе – и предстоит поучиться.
– И кто же эти люди? – подозрительно спросила девушка.
– Цыгане.
Ирка и Михаил Степанович сидели в чебуречной возле рынка. В Иркиной руке истекал масляным соком горячий чебурек – пухлый, золотистый, до невозможности ароматный. Звенел трамвай, собирающий старушек и озабоченных женщин с необъятными сумками, кричали смуглые мальчишки, драчливые отпрыски торговцев, а между старушками и мальчишками лавировали люди с портфелями: неподалеку возвышались несколько офисных зданий, и сотрудники срезали путь через рыночную площадь.
Михаил Степанович выбрал столик не в кафе, а на улице, под навесом. С их места улица была видна как на ладони. В стороне от трамвайной остановки, на скамейке которой вольготно расположился нищенского вида мужичонка, на парапете возле рынка шумели цыганки. Их было восемь или девять, возле подола одной крутились двое ребятишек. Часть женщин курила, сидя на парапете, другие стояли перед ними и о чем-то громко трещали, размахивая руками.
– Видишь вот того гражданина непрезентабельной внешности? – спросил Михаил Степанович, кивая в сторону остановки. – Это – «жучка», то есть сторожевой. Если вдруг появится чужой наряд, он подаст знак, а то и отвлечет.
– В каком смысле «чужой наряд»?
– Ну, своя-то милиция тут прикормлена, от нее сюрпризов ждать не приходится. Но вдруг рейд какой случится? Чужаки придут… Вот на этот случай сидит «жучка», чтобы гавкнуть по тревоге и дать цыганкам время уйти.
– Но они же не делают ничего противозаконного…
– Пока не делают, – согласился Гройс. – А теперь смотри внимательно.
Из трамвая вышла женщина лет сорока в старомодной юбке и кофточке. Ее светлые волосы были убраны в учительский пучок, из которого выбивались пряди. Мягкое, беззащитное лицо, растерянный взгляд, устремленный сквозь толпу… Две цыганки, словно по сигналу, поднялись и направились к ней, третья, пожилая, поспешно ковыляла за ними.
– Этап первый – правильный выбор, – прокомментировал старик. – Видишь, кого они зацепили из всей толпы? Во-первых, женщину, причем правильного возраста. Лучше всех внушению поддаются молоденькие девушки вроде тебя и те, кому за сорок. У них возраст, семья, проблемы, муж загулял, у ребенка двойка в школе… А вот стариков и мужчин цыганки стараются обходить подальше. Правда, не всех.
Первая цыганка подлетела к женщине, прикоснулась к ней. Та остановилась, растерянно взглянула на цыганку и что-то сказала.
– Они выбирают человека, который погружен в себя, – продолжал Гройс. – Идет, задумавшись, – значит, готовый клиент. Можешь быть уверена, что денег у нее не просят, – боятся спугнуть. Наверняка спрашивают, как пройти куда-то, и она им сейчас покажет дорогу.
Будто следуя его приказу, жертва обернулась, махнула рукой назад и собиралась продолжать путь. Но не тут-то было: путь ей преградила вторая цыганка. Она не мешала женщине идти, но явно что-то спрашивала, уточняла, и та оставалась на месте.
Ознакомительная версия.
