Мишель Бюсси - Самолет без нее

Марк убрал телефон в карман. Он принял решение. Развернувшись в другую сторону, быстро зашагал по Сталинградскому бульвару к конечной остановке 13-й линии метро. Гран-Дюк жил на улице Бют-о-Кай, в доме номер 21. Марк мысленно представил схему метро. За те два года, что он жил в Париже, Марк научился определять свое местонахождение в городе, не заглядывая в план. 13-я линия, направление «Шатийон-Монруж». Надо доехать до центра через станции «Сен-Лазар», «Елисейские Поля», «Дом Инвалидов» и «Монпарнас». Бют-о-Кай, кажется, расположена на 6-й линии, по направлению к «Насьон», где-то между «Гласьер» и «Площадью Италии». Пересадку в любом случае придется делать на «Мон-Парнасе». Всего остановок двадцать, может, чуть больше.

Несколько минут спустя Марк снова стоял перед зданием университета «Париж VIII» на улице Ленина. Он бросил беглый взгляд в сторону бара Мариам и нырнул в метро. В переходе, сразу за первым поворотом, там, где не так сильно дуло, на полу, на расстеленной грязной простыне, спал бомж. Рядом с ним лежала тощая пегая дворняга. Бомж даже не просил милостыню. Марк на ходу положил к его ногам монету в два франка. Собака подняла голову и удивленно посмотрела ему вслед. Марк уже два года ездил в парижском метро, но продолжал подавать нищим, сохранив эту привычку с тех времен, когда жил в Дьеппе. Ее привила ему бабушка, никогда не проходившая мимо человека с протянутой рукой. Она терпеливо объясняла внуку, что такое человеческая солидарность, почему не надо бояться бедных и как преодолеть собственный стыд перед подаянием. Отныне, где бы он ни находился, в Париже, Дьеппе или любом другом городе, он просто не мог поступать иначе. Денег на раздачу милостыни уходило немерено. Лили подсмеивалась над ним. Ни один парижанин не обращает внимания на попрошаек! Ну, значит, он так и не стал парижанином.

На платформе в сторону «Сен-Дени-Пари» было пустынно. «Отлично, подумал Марк. Ехать ему минут сорок пять, двадцать с лишним остановок. Успеет прочитать еще кусок из тетради Гран-Дюка. Может быть, что-то прояснится.

Может быть, он сумеет напасть на след Лили».

Ему не давали покоя три слова из ее записки.

«Обрубить сухие ветки…»

«Что Лили хотела этим сказать?

Какие сухие ветки она собралась обрубать?»

К платформе подошел поезд. Марк сел в вагон и достал светло-зеленую тетрадь.

У него мелькнула сумасшедшая идея, которая чем дальше, тем больше овладевала его мыслями. «А что, если этот самолетик — просто отвлекающий маневр? Что-то вроде театральной декорации? Ведь Лили рассказала ему далеко не все. Например, это кольцо. Кольцо с сапфиром. Откуда оно у нее? Слишком много неясного…

А что, если Лили и не собирается никуда уезжать, тем более — далеко? Если она преследует совсем другую цель?

Отделаться от него.

Чтобы не мешал. Потому что она затеяла нечто опасное. Рискованное.

А он ни за что не позволил бы ей пойти на риск.

Обрубить сухие ветки…

А что, если Лили узнала истину и разработала план мести?»

Дневник Кредюля Гран-Дюка.

Преимущество сотрудничества с региональной прессой заключается в том, что провинциальным газетам, в отличие от столичных, не так часто попадают под руку сенсации. Даже когда чрезвычайные происшествия случаются у них под носом, в их собственном саду, парижские журналисты ухитряются прибыть на место первыми и уже в вечерних выпусках публикуют интервью с главными участниками события. Но если уж местная печать добывает информацию, способную заинтересовать всю Францию, она своего не упускает… Мало того, ее сотрудники проявляют чудеса изобретательности, чтобы выжать из подвернувшейся горячей новости все, до последней капли.

Ровно четверть часа спустя после звонка Пьера Витраля в редакцию на улицу Пошоль примчался корреспондент «Энформасьон дьепуаз». Люсиль Моро действовала стремительно. «Эст репюбликен» принадлежал к тому же медиа-холдингу, что и местное еженедельное издание «Энформасьон дьепуаз». Корреспондент получил задание побеседовать с Витралями и сделать фотографии, после чего должен был переслать все материалы факсом в головной офис холдинга в Нанси. Люсиль Моро тем временем взялась оповестить местные телевизионные каналы «Франс-3 Франш-Конте» и «Франс-3 Верхняя Нормандия». Расчет был на то, чтобы на следующее утро взвинтить тираж до максимума: следовало растормошить общественное мнение, передав телеканалам крохи сенсационной информации и сообщив, что эксклюзивное интервью с Витралями будет опубликовано в завтрашнем номере «Эст репюбликен», на второй странице. В тот же вечер все государственные каналы воспроизвели краткий репортаж местного телевидения. Съемочная группа «ТФ1» даже попыталась опросить Леонса де Карвиля, подкараулив его возле дома в Куврэ. Пока подоспели адвокаты, запретившие ему отвечать на вопросы журналистов, он много чего наговорил, подлив масла в огонь разгоравшегося скандала.

Нет, он не намерен ничего отрицать.

Да, он предложил Витралям денег.

Да, он глубоко убежден, что спасенная девочка — его внучка Лиза-Роза. К подобным действиям его побудило благородство и жалость к Витралям, что, по его мнению, примерно одно и то же. Разумеется, Господь пощадил его, а не их семью. Иначе и быть не могло.

На следующий день, 18 февраля 1981 года, выступая в прямом эфире в десятичасовой новостной радиопрограмме, он добавил:

— В случае сомнений, если суду не удастся установить истину, необходимо поставить во главу угла интересы ребенка. В идеале следовало бы предоставить право решения самой девочке. Как вы думаете, какое будущее для себя она выбрала бы? То, какое предлагаю я, или то, какое смогут обеспечить ей Витрали?

Работая над этим делом, я убедился, что любая медийная кампания действует по принципу снежного кома, несущегося с горы. Запустить его нетрудно, но вот попробуй останови. Если вы еще помните подробности «Дела Стрекозки», то наверняка именно в связи с газетной шумихой, разразившейся за несколько недель до начала судебного процесса. С февраля по март 1981 года пресса муссировала всего две темы: выборы президента и судьбу спасенного ребенка. Франция раскололась на две части. Упрощая ситуацию до карикатуры, можно сказать, что разлом прошел по линии богатые — бедные. Следовательно, образовалось два неравных по величине лагеря. Если провести воображаемую линию, делящую французов по среднему уровню доходов, то в верхней части народу окажется намного меньше, чем в нижней. Итак, подавляющее большинство людей встали на сторону Витралей, которые теперь все чаще появлялись на телевизионных экранах, в радиопередачах и газетных интервью. Представьте себе роман с продолжением, которому не видно конца!

Карвилю, хочешь не хочешь, досталась в этом деле роль злодея. Кстати, именно в это время во Франции показывали мыльную оперу «Даллас». Внешне Леонс де Карвиль ничем не напоминал Джона Росса Юинга, но это не помешало зрителям провести параллель между ним и несимпатичным киногероем. Слишком уж сюжет был хорош. Тем более что Джон Росс де Карвиль вполне мог, как в «Далласе», победить в схватке.

Саспенс. Волнения.

Возможно, в ту пору вы тоже присоединились к одному из лагерей?

Лично я — нет. Мне в то время было глубоко наплевать на «Дело Стрекозки». Все его подробности я узнал гораздо позже, когда вел кропотливое и долгое расследование. В феврале 81-го я по-прежнему занимался махинациями в казино, с баскского побережья перебрался на Лазурный берег и на Итальянскую Ривьеру. Слежка, слежка… Занудная работа, приносившая все меньше дохода. Впрочем, помню, как-то поздним вечером, притащившись к себе в гостиничный номер, я включил телевизор и поймал кусок передачи, похожей на то, что впоследствии стало именоваться реалити-шоу. Героиней программы была Николь Витраль. Именно она постепенно взяла на себя общение со СМИ. Что до Пьера Витраля, то хоть он и запустил всю эту адскую машину, но управлять ею вскоре отказался. Избегал журналистов. Мне кажется, если бы он смог остановить шумиху, то охотно сделал бы это и предоставил суду самостоятельно разбираться кто прав, а кто нет, даже рискуя все потерять.

Николь Витраль в то время было лет сорок семь. Молодая бабушка. Красавицей в классическом смысле слова она не была, но относилась к числу женщин, которых телевизионщики — и я вслед за ними — привычно именуют «хорошей натурой». Общительная, живая, но главное — убежденная в том, что сражается за святое дело. Она представала великомученицей, готовой любой ценой отстаивать свою правоту. Вела себя искренне, говорила с неподражаемым провинциальным акцентом, казалась простой и милой. На телевизионном экране все это выглядело восхитительно. Ее лицо, загрубевшее под йодистыми ветрами Ла-Манша, не годилось для крупных планов. К тому же в свои сорок семь она довольно-таки ощутимо располнела. Одним словом, прямая противоположность топ-модели.