Светлана Алешина - Когда зацветет папоротник

Ознакомительная версия.

Минут пять мы сидели не шелохнувшись. Ни единого звука не достигло наших ушей. Если кто-то стрелял несколько часов назад в Ромку, то сейчас его рядом с нами не было. Или он затаился поблизости так, что ничем не выдавал своего присутствия.

— Оля, — зашептал Сергей Иванович, — я вот что подумал… Ведь Роман сказал, что он рассматривал план на картине, когда в него выстрелили… Но где же, в таком случае, картина?

— Там и осталась, наверное, — сказала я, пожав плечами. — У озера.

— Я схожу посмотрю, — заявил Кряжимский, и я не стала его отговаривать.

Он включил фонарь, подошел к озеру и долго всматривался в камни под ногами. Затем, обойдя озеро кругом, вернулся к нам.

— Картины там нет, — сообщил он. — Ее забрал тот, кто стрелял в Ромку. Теперь у него есть план пещеры, а у нас нет.

— Он нам больше и не нужен, — сказала я. — Обратную дорогу мы найдем по своим отметинам. Об этом можно не беспокоиться. А клад должен быть где-то рядом. Не зря тут был еще один указатель в виде этого безголового скелета. Кстати, почему он лежал без черепа?

— Кто ж его знает? — сказал Кряжимский. — Может быть, ему отсекли голову, когда убивали? Обычное дело в те времена. А потом она скатилась в озеро…

— У нас есть еще и текст, который был написан на картине, — добавила я.

— У того, кто за нами следит, он тоже есть, — возразил Кряжимский.

— Но он об этом пока не знает, — сказала я. — А мы уже знаем, что этот текст имеет отношение к кладу. Нужно только его расшифровать. У вас нет никаких идей, как это сделать?

— Кое-какие соображения у меня появились, — сказал Кряжимский. — Я же всю дорогу только об этом и думал, пока мы искали Романа. Но нужно подумать еще. Разгадка где-то рядом, но ухватить ее я пока не могу. Я же люблю, надо тебе признаться, всякие головоломки. Это часто помогает скрасить холостяцкое одиночество. Разгадаешь какую-нибудь особо заумную штучку, и становится теплее на душе, гордишься собой и забываешь, что ты один… Да-а-а… Скажу я тебе, Оля, одну вещь, которую понял, но поздно. Люди должны жить вместе. Хотя иной раз кажется, что одному спокойнее и надежнее — никто не предаст, не обидит… А только сам себя предаешь часто, сам себя обижаешь. В одиночестве нет спокойствия, к которому я всю жизнь стремился. Спрятаться хотел в своем одиночестве, от самого себя спрятаться. Не удалось…

— Ладно вам, Сергей Иванович, — сказала я, искренне жалея старика. — У вас же друзья есть. Когда совсем уж плохо — приходите к нам — даже среди ночи, мы вам живо настроение поднимем.

Но я чувствовала, что говорю не то. А что я еще могла сказать в такой ситуации?

— Друзья? — переспросил Кряжимский. — Друзья — это да… Это конечно. Но я, Оля, говорю о другом. Совсем о другом. Впрочем, не стоит ковыряться во всем этом. От этого попахивает мазохизмом. Нужно жить и дело делать! Верно, а, Оля?

Я почувствовала некоторую иронию в его словах, но не стала заводиться.

Слишком неподходящая была ситуация для того, чтобы выяснять, у кого жизненная позиция правильнее. Да это и вообще — бесперспективное занятие. Если я, например, считаю, что прежде всего нужно именно дело делать и не раскисать, значит, это правильно для меня. А если он думает по-другому, значит, это более подходит его натуре. О чем же здесь тогда спорить?..

Как мне ни неприятно это признавать, но я тогда растерялась. Что нам делать? Возвращаться? Так и не найдя клада? Это было бы слишком похоже на бегство от опасности. А я не привыкла от нее бегать.

И потом, я была уверена, что человек, который стрелял в Ромку, и есть тот самый мнимый краевед, убивший художника Фомина. Он же хотел убить и Ромку. И я должна оставить его безнаказанным? Ну нет!

Это не в моих правилах. Если с кем-то из моих друзей случается беда, я никогда не отступаюсь. Я разбираюсь до конца, до тех пор, пока виновный не будет наказан.

Поэтому я понимала, что просто уйти из этой чертовой пещеры и забыть про этот злосчастный клад и разыскивающего его убийцу я не смогу. Я себе потом этого никогда не прощу. А я хочу жить и работать со спокойной совестью.

Но, с другой стороны, что нам теперь делать, я не знала.

Я почувствовала вдруг апатию. Идти никуда не хотелось. Я сидела, прислонившись спиной к стене пещеры, сидела и ни о чем не думала.

Просто ждала, когда решение само возникнет в моей голове. Так часто случалось, и я относила это на счет своей интуиции, о которой Кряжимский говорил, что она вполне эквивалентна его способности мыслить логически. А это был в его устах комплимент.

Ромка сначала тихо жаловался, что у него болит голова, а потом затих, заснул. У моего бездействия появилось первое оправдание: надо же дать отдохнуть Ромке. Он ночью не спал, а потом вообще был ранен. Ему нужно собраться с силами.

А мы пока посидим и помолчим. Все равно неизвестно, что делать, куда идти… Будем сидеть и ждать озарения. Если, конечно, дождемся.

Сергей Иванович тоже притих, хотя и не спал. Он то сидел неподвижно, то включал свой фонарь и вглядывался в листок из блокнота, на который перенес надпись с картины. И так несколько раз. Я поняла, что он пытается найти шифр к надписи, и у меня появилось еще одно оправдание для моей апатии.

Нельзя же мешать человеку, пытающемуся разгадать тайну, которая нас всех тут держит. Пусть подумает спокойно, а мы посидим, помолчим, подождем…

Я не заметила, как задремала прямо с ракетницей в руках.

На этот раз мне ничего не снилось, поскольку у меня было такое чувство, что я только на секунду прикрыла глаза. Но, когда я их открыла, я увидела, что Сергей Иванович отполз от меня в сторону и, склонившись над плоским камнем, рисует на своем листке какие-то знаки и тихо бормочет себе под нос что-то невнятное.

Я хотела подойти к нему и поинтересоваться, как идут дела, но какая-то неясная и, как мне показалось, важная мысль не дала мне этого сделать.

Мне нужно было ухватить ее и вытащить из хаоса беспорядочных обрывков мыслей и неясных ощущений, которыми была переполнена моя голова сейчас, пока я еще окончательно не проснулась.

Кряжимский посветил на меня фонарем и, увидев, что я не сплю, подошел ко мне со своей бумажкой в руках, наклонился, заглянул в лицо.

— Оля, я, кажется, начинаю понимать, что здесь написано, — сказал он с удивлением в голосе. — У меня появляются целые слова, вполне осмысленные… Я только не могу сосредоточиться. Я тороплюсь, и это мне мешает.

— Садитесь, Сергей Иванович. И рассказывайте все свои рассуждения с самого начала, вдвоем как-нибудь разберемся.

— Видишь ли, Оленька, — продолжил Кряжимский. — Я сразу понял, что шифр этот очень простой: каждая буква заменена каким-то знаком, и было бы очень просто разгадать эту надпись, если бы соответствие знаков определенным буквам нам было известно. Но, к сожалению, этого мы не знаем. Это скорее всего было известно только тому, кто составлял письмо. Ну, может быть, еще тому, кому оно было адресовано. Единственное, что я знаю точно, — это письмо было написано на русском языке. Было бы странно, если бы русские разбойники в семнадцатом веке пользовались латынью или древнегреческим.

— Согласна. — Я начинала отходить от своего оцепенения. — Давайте дальше.

— А дальше я рассуждал следующим образом. Я подсчитал, сколько раз каждый значок повторяется в этой записке. И у меня получилось нечто вроде частотного словаря. Причем один из значков — вот эта загогулина, напоминающая греческую «гамму», — повторяется намного чаще других. Я насчитал двадцать одну такую «гамму», тогда как следующий по частоте, вот этот крестик, повторяется всего четырнадцать раз.

— Ну и что? — спросила я, не видя пока ничего в его рассуждениях, что могло бы приблизить нас к разгадке надписи на картине.

— Но в русском языке наиболее часто встречается буква «о», — сказал Сергей Иванович. — А тут еще эта самая «гамма» несколько раз повторяется в сочетании, которое вполне может соответствовать очень распространенным в русских словах сочетаниям «оро» и «оло». Я попробовал заменить значки точками, а «гамму» буквой «о», — продолжал Кряжимский. — И вот что у меня получилось.

Он показал мне свой листок. У меня зарябило в глазах от точек, среди которых сиротливо торчали кое-где буквы «о». В этой его записи не было абсолютно никакого смысла.

«…. …….о… ……….о… …о. … …….о.о..о. ………. о….о. о….о … ……..о.о… ……. ……. о.о… ……. ….о. о о… ….. …о. о о…… ….о. о…….»

Я вздохнула.

— Ну и что? — спросила я.

— Как «ну и что»! — воскликнул Кряжимский. — Я попробовал вот в это слово…

Он ткнул карандашом в листок.

— …поставить сочетание «оро» и опять переписать текст заново, учитывая, что мне теперь известна вторая буква — «р».

Он посмотрел на меня удивленно и сказал, пожав плечами:

— И у меня ничего не получилось. Я не смог двинуться дальше, поскольку выходила какая-то абракадабра. Я язык сломал, пытаясь подобрать слова, которые могли бы сюда подойти…

Ознакомительная версия.