– Я понял, – кивнул Федор Сергеевич, – попробуем разобраться, пока нас не позвали великие дела.
– Ты уж поспеши, друг мой любезный, – вальяжно откинулся на спинку стула Петр Анатольевич, – даю тебе пару дней на «что к чему». Больше не могу. Сам понимаешь! Кризис!
– Понятно, – скривился Бабенко, – придется, чувствуется, мне ближайшим поездом ехать в Питер.
– Ехать-то зачем, когда можно по телефону поговорить!
– Обо всем по телефону не поговоришь. Да надо мне кое с кем там встретиться, по своим старым каналам поработать. Очень уж меня вся это история занимает. Головоломка какая-то. Думаю, ты как бывший шахматист меня понимаешь.
– Ладно, – задумавшись на несколько секунд, согласился Карабанов. – Черт с тобой, скатайся. Раз уж я впутал тебя в это дело. Мне и самому интересно – глядишь, что-нибудь разнюхаешь. Одну поездку я тебе оплачу. Но повторяю. У тебя на все про все не более трех дней. Так что одна нога там – другая здесь!
– Нажимай на кнопку шахматных часов! – ехидно улыбнувшись, хлопнул по столу Бабенко. Ему было наплевать на деньги Карабанова. Он не собирался служить бизнесу. И брался за то или иное расследование, если ему самому была интересна партия. Забавлялся, пока его не призывало что-то настоящее.
– Кстати, о Питере, я знаю, ты там жил и в ФСБ работал. Почему из органов ушел-то?
– Долгая история, – отмахнулся Бабенко, – как-нибудь расскажу. Давай лучше обсудим наши дела. Ты бы мог повесить-подложить такую же, как похищенная, пешку из шахматного набора под свалившуюся ванну?
– А я, по-твоему, чем думаю? Сделал я это уже! – засмеялся Карабанов. – Подстраховался!
– Чтобы двойную прибыль срубить с одного шахматного набора? – с нескрываемой неприязнью посмотрел на однокашника Федор Сергеевич.
– Да плевать на нее. Одним лимоном больше, другим меньше. Я же не нанятый менеджер, чтобы дрожать из-за пешка, – признался наконец Петр Анатольевич, – мне до сути дела докопаться надо!
Выйдя из кафе, Бабенко вдохнул как можно больше кислорода вперемешку с углекислым газом и выхлопными парами. Он искренне тосковал по великому прошлому, когда люди жили идеалами, а в стране велась большая стройка. Все остальное, более низкое, он откровенно презирал. Но еще больше он начинал тосковать, когда видел в глазах нынешних хозяев жизни мелкий животный страх.
Глава 2
Нувориша и новорикша
Оторвал от яркого сна ярый попугай, который, раскачиваясь на одной ноге, балансируя и трепеща крыльями, то и дело рокотал на блатыни: «Тер кусяк».
Должно быть, было уже позднее утро. Удивительно, что я так крепко спал, всю ночь провалявшись на полу без подушки и одеяла. В общежитии меня будил утренний шум и гвалт, а здесь я понадеялся на привычку рано вставать, но она из-за сильной усталости не сработала.
Открыв глаза, я долго смотрел в расписанный тропическими цветами потолок, не совсем понимая, где я нахожусь. Стена напротив снизу доверху была заставлена книжными стеллажами, которые были усыпаны колоритными обложками. Книги выпирали с полок и толкались набухшими боками, словно плоды манго и киви в джунглевом саду. Глядя на это пиршество цвета, я вспомнил снившийся сон. Но какой? Единственное, что я помнил после крепкого забытья, это как вчера у меня от постоянной беготни разболелись ноги. И еще, словно выпорхнувший из моего пестрого сна, на меня смотрел притихший в углу попугай.
– Так вот, значит, кто ты такой, Элиот! – протянул я руку. – Ну, здравствуй!
В ответ Элиот промолчал. Стоило мне открыть рот, как он, видимо, понял, что перед ним вовсе не его хозяин, и теперь судорожно соображал, из какого такого сна к нему явился я.
Дабы не смущать опухшую птицу, я вновь перевел взгляд на потолок и увидел, что надо мной, спрятавшись в буйных красках растительности, расположилась женщина с пышными формами-яблоками.
Так мы и пролежали всю ночь – она сверху, а я снизу. Женщину на потолке, смотрящую прямо мне в глаза, окружала куча выглядывающих из-за деревьев обезьян. Вокруг меня в поросли зеленого ковролина кривлялись только мои носки.
Но больше всего меня поразила абсолютная тишина. Тогда я еще не понял, что в этой тишине проспал почти сутки. Подойдя к окну и отодвинув рейку жалюзи, я посмотрел на улицу. Через тройной стеклопакет, служивший источником тишины, было видно, как беззвучно капают капли на мостовую. И как по тихой улице, осторожно перебирая ногами, идет пожилая женщина в полиэтиленовом дождевике, накинутом сверху, как балахон. Блестящие автомобили, покрытые пленкой воды, словно тоже оделись в полиэтилен.
Старушка подошла к мусорному баку и стала в нем копаться. Я вспомнил, как однажды на паперти Невского одна бабушка, которой я подал милостыню, пожаловалась, что ей нечем платить за свет и газ и что она хочет повеситься.
Питерские бабушки спасались мусорками. В Кашеваре такой роскоши не было. Потому что местные почти ничего не выбрасывают – самим бы с голоду не умереть да своих многочисленных родственников прокормить. Словно в подтверждение моих слов, кашеварец в оранжевой жилетке зашелестел метлой как раз возле мусорного бака. Тоже приехал в Россию выживать.
Убедившись, что возле подъезда меня не поджидает «мусоровозка», я отпустил жалюзи и обратил свой взор внутрь квартиры. Комната представляла собой огромную пятиугольную студию. Одна из дверей вела в просторную ванную. А другая – на маленькую кухню.
Я старался двигаться по чужому жилищу так же бесшумно и плавно, как бабушка за четвертым стеклопакетом. Ибо чужая квартира – новый мир с новыми запахами и новыми ощущениями. Пять углов в ней, к которым мне приходилось привыкать, – как пять чувств: зрение, слух, осязание – тактильные ощущения ступней, вкус, обоняние. Я провел рукой по шершавым корешкам книг, которые через деревянный торец полок переходили в шершавые отштукатуренные стены. Я двигался вдоль стен, пока провал в стене не вывел меня на кухню, где был слышен небольшой шум воды в стояке.
Познание новых видов вкуса и звука. Сотворение в голове нового образа. Шестое чувство – интуиция. Или что-то вроде него. Гравитация – сила притяжения новых предметов к моим рукам. А еще есть левитация в невесомости. Я брал с полки один предмет сервиза за другим. Тончайший воздушный фарфор с пасторальными сценками. Ощущение счастья, ощущение рая земного на земле, который охранял попугай.
Проплыв на кухню, открывая один шкафчик гарнитура за другим в поисках чего-нибудь съестного, я нашел золотистую упаковку дорогого кофе и пачку порошка-шоколада. Затем я отрезал кусок от слитка латунного сыра и положил этот ломоть на нарезанный нарезной батон. Опустил готовый бутерброд в тостер. Рыжие раскаленные прутья, шипя, выжигали водоросли зеленой плесени. Они, словно в доменной печи алхимика, выливали новую форму, выплавляя из двух грубых пород металла единый благородный золотистый сплав.
Вживаясь в роль алхимика, я буквально по зернам отсчитал гранулы бесценного для средневековой Европы кофе. Затем попотел, пытаясь разобраться с кофе-машинкой и ее колбами – вот уж адская лаборатория. Долго выбирал нужную крепость аромата и вкусовую консистенцию. В готовящемся капучино многое зависит от температуры и скорости подачи воды. Я забивал баки, включил обработку зерен паром, а сам все думал-думал, что даже для такой легкой работы, как варка кофе, придумали паровые машины, а нам приходится своими ногами подменять автомобили.
Минут пять я просто сидел на высоком табурете, поджав к груди колени, и смотрел на циферки отсчета на дисплее таймера. 1, 2, 3, 4, 5. Курочка по зернышку клюет. Только сейчас до меня дошло, что это отсчет моего нового времени в моем новом пространстве. Что мой новый мир начался с того момента, как я открыл глаза сегодня утром и увидел на потолке экзотическую картину. Я сам с юга, но даже там не встретить подобного буйства.
И только потом, подойдя к окну, я смотрел, словно из другого мира, на привычную питерскую серую слякоть и изломанные перспективы крыш, на плоские листья и на капли конденсата, что медленно сползали по стеклу, образовывая прямые и кривые каналы.
Таймер отсчитал отведенный отрезок, и настало время новых вкусовых оттенков. Я специально не стал чистить зубы. Паста, будь это даже зубная паста без фруктового и мятного наполнителя, стерилизует рецепторы, добавляя горчинку. Чтобы не сбивать незнакомые ощущения, я слизывал расплавившийся и потекший по поджаренным краям-губам горячего бутерброда сыр. Добавив в бокал стружку темного шоколада, я наслаждался и кофе, смакуя его небольшими порциями.
Первый глоток и ударивший в ноздри аромат взбодрил тело, запустив механизм пробуждения. Казалось, у меня прорезались крылья, в теле появилась бодрая сила.
Вот тогда, почувствовав небывалую легкость, я вальяжно, прямо с бокалом кофе в руке, направился в ванную, скинул другой рукой одежду и открыл кран с горячей водой. Нет ничего лучше, чем опускать свое полусонное тело в негу утренней купальни, наполнив предварительно гигантскую чашку сливками пушистой пены.
