Владимир Кашин - Готовится убийство

У реки, увидев в руках мужа ружье, направленное на нее, Лида все поняла…

Возможно, она совсем не придет этой ночью, подумалось Ковалю, переспит где-нибудь у соседей, у матери, а скорее всего, в своей бухгалтерии.

Дмитрий Иванович не мог себе простить, что не разобрался вовремя в обстановке, не предупредил события. Но как бы он поступил, если бы и догадался, что исступленная страсть Лидии Антоновны обращена на ее деверя?! Что бы сделал? Абсолютно ничего. Он спасал бы Василя от нее, а теперь выяснилось, что ее саму нужно спасать от мужа, и больше всего — от самой себя… Да и имел ли он моральное право впутываться в их интимные дела?

Коваль еще полистал страницы тетради. Теперь он обратил внимание, что она в клеточку, как и листок, подброшенный Василю Пидпригорщуку. Одна страничка, из тех, что оставались в тетради чистыми, была вырвана неровно, линия обрыва ее очень напоминала очертание листка с угрозой.

Все встало на свое место, все объяснилось само собой, и Дмитрий Иванович решил, что пора завершать свое пребывание в Выселках.

Ни в ту ночь, ни на следующий день Лидия Антоновна домой не возвратилась. Два дня искали ее в Ворскле — интимнейшая ее тайна была раскрыта, думали — утопилась. Не нашли.

Петра Пидпригорщука судили за покушение на убийство, но, учитывая, что находился он в состоянии аффекта и что на его руках остались малые дети, — свободы не лишили. Он запил еще больше, держался день-два только тогда, когда Верунька и Миша целовали его и, плача, просили больше не нить. Но потом пьянствовал еще сильнее. В конце концов детей забрали к себе Оля и Василь.

Лидины вещи Петро берег — возможно, наделся на ее возвращение. Иногда часами сидел над Ворсклой, на том месте, где в последний раз видел жену, и кто знает о чем думал, всматриваясь в заворсклянскую даль.

С бригадиров его сняли, и он теперь редко появлялся на работе; неожиданно сдружился со старым Ковтуном, «итальянцем», который рассказывал, что и в Калабрии женщины вертихвостки, мужья у них только для отвода глаз или чтобы деньги давали, а каждая имеет еще и любовника.

Василь Пидпригорщук старался заботиться о брате, но тот все больше сторонился его, словно Василь в чем-то провинился перед ним. И старший Пидпригорщук, без вины виноватый, как будто самим своим существованием накликавший беду, тоже чувствовал себя перед братом неловко и не настаивал на сближении…

А в остальном в Выселках все было как и прежде: люди жили, работали, выращивали хлеб, картошку, подсолнечник и свеклу, каждый со своими заботами, радостями и бедами, девчата и парни влюблялись, играли свадьбы, рожали детей, росла высокая трава на взгорье, где стояла хата Пидпригорщуков, а у его подножия мирно несла свои тихие воды тысячелетняя Ворскла, словно не на ее берегах вспыхнула неизмеримой силы страсть человеческого духа…

А Лидина тетрадь?

Она стала обычным вещественным доказательством, когда судили Петра Пидпригорщука, а потом покрылась пылью среди документов дела, навек спрятанного в архивном шкафу суда, и это ее касалась бы древняя мудрость: сик транзит глориа мунди!..[2]

Свалява — Киев,

август 1987

Антр ну — между нами (фр.).

Так проходит земная слава! (лат.)