Но иногда вколоченные в мозги «гвозди» школьной программы и пионерских диспутов дают о себе знать, и я начинаю задыхаться, будто в тесной камере без двери. Помимо животного ужаса, поднимается негодование в душе. Неужто подлецы и мерзавцы избегнут кары? К великому сожалению, в этой жизни страшные суды устраивают они, а не им…
Вечером, перед совещанием, меня вновь окутало мигреневое облако. Правда, сама башка не болела, но разъяренные кошки скребли на душе. Утром проснулся раздраженный и потерянный, с тягостным ощущением, с предчувствием то ли уже совершенной ошибки, то ли грядущей. Время до завтрака еще оставалось. Схватил с полки «Похождения бравого солдата Швейка» и пробежал глазами по, наверное, заученным наизусть строкам. Ярослав Гашек действует на меня безотказно. Какое искрометное жизнелюбие было у этого смертельно больного человека! В любой ситуации он находил смешное. Натыкаюсь на один из тысяч анекдотов, которыми нашпигована книга.
Экономка бравого солдата иллюстрировала свое отношение к оружию конкретным примером. «Известно, — говорила она Швейку по поводу убийства эрцгерцога Фердинанда, — с револьвером шутки плохи. Недавно туту нас в Нуслях забавлялся револьвером один господин и перестрелял всю семью да еще швейцара, который решил посмотреть, кто там стреляет с четвертого этажа».
Согласитесь, смешней всех выглядит несчастный швейцар, слишком любознательный и настойчивый: поперся аж на четвертый этаж. Убрать из этой реплики хоть одно слово, и получится рассказ о трагедии. Почти такой же, какая случилась у нас. Домашний скандал, пальба, трупы. Вот уж поистине — от великого до смешного. Стоит вместо близких людей ввести схематические персонажи, и история приобретает юмористический оттенок. С ума сойти, что за чепуха лезет в голову перед совещанием, которое будет, возможно, главным в моей биографии…
По коридорам молчаливо шныряет народ. «Контора» напоминает не вполне разбуженный улей. По шепотку из углов и неестественно громкому хлопанью дверей чувствуется приближение грозы. С Птицей и Чернышевым спешим занять в «греческом» зале самые хитрые места, подальше от начальства. Без пяти минут десять остальная свора вваливается в бывшую ленинскую комнату. Народ алчно заглядывается на «Камчатку», но поздно, ребята, занято, зря вы засиживались в курилке.
Следом тянется вереница, состоящая сплошь из майоров и полковников. Зал стихает. Я вдруг начинаю бешено волноваться, хотя час назад считал, что переживать не из-за чего. Цель собрания ясна: раздать всем сестрам по серьгам. Так ли уж важно — кому всыпят больше, кому — меньше?
Первое же выступление вызвало у меня легкое недоумение. Тон экзекуции задал щеголеватый представитель областного управления. Свою вводную он уснастил перлами канцелярита. По-моему, никто ни черта не понял, и это было обидно. Чего тут мямлить, если главное действующее лицо (да простится каламбур) с гладкой мордой торчит прямо в президиуме. Ах, Ганин, Ганин…
Франт из области подал сигнал высказаться о происшедшем. Итак, призыв прозвучал суховато и излишне профессионально, словно заранее отметая возможные эмоциональные всплески. Значит, начальство желает устроить механический разбор. Чувства — в сторону и это, несмотря на то, что не успели еще засохнуть цветы у портретов погибших. Мне показалось, что щеголь имеет сложившееся мнение и просто желает поскорее утвердиться в нем. А поиск истины?
Мои размышления прервал монолог Ганина. Он бы и мертвого поднял из могилы. От усиленного внимания в рядах окаменели затылки.
— Сегодня мне нелегко говорить, — ГАВ опустил голову, затем повернул ее к окнам и, пялясь на улицу, продолжал: — трагическая ситуация прояснена в деталях. Недостатки в организации оперативных мероприятий с целью захвата вооруженного преступника выявлены достаточно объективно. Возможно, любое мое слово будет воспринято как попытка снять с себя часть вины. Если так, то разрешите закончить выступление…
Ганин выдержал паузу. Дмитрук, сидевший неподалеку, от смущения почесывал нос. Кое-кто растерянно переглядывался. Возникла неловкая пауза. Мы с Птицей в унисон покачали иронично головами. Нет, Александр Васильевич, вас останавливать не будут, вы умело заинтриговали публику. Даже я жаждал, чтобы дядя Саша высказался до конца.
— Начальник подразделения за каждую мелочь и, тем более, ошибку — свою, а также подчиненного — должен нести персональную ответственность. Таков моральный закон и положения Устава. Это непреложная истина. Как и та, что неэтично давать оценку собственным поступкам. Надеюсь, коллеги принципиально подойдут к этому вопросу. Со своей стороны считаю, что любое наказание, самое тяжкое, мною заслужено. Я готов ответить…
Пухлыми холеными пальцами Ганин теребил кипу бумаг, разбросанных на красном сукне. Пальцы слегка подрагивали, и народ напряженно следил за их магическим танцем.
— Однако столь уж важна личная судьба начальника отделения перед лицом последних событий? Наказание, и это хорошо известно нам, работникам органов внутренних дел, не гарантирует улучшения результатов работы. Очень хотелось, чтобы здесь не осталась в стороне такая важная тема, как доскональное изучение роли каждого участника операции. Вновь подчеркиваю, смысл обсуждения не в том, чтобы искать новых виновных, а в том, чтобы подобные трагедии в будущем никогда не повторились. Офицеры, погибшие на посту, своей судьбой призывают нас учиться жить, побеждать преступность…
Мне показалось, зал каким-то сверхъестественным усилием удержал рвущиеся из души аплодисменты. Я чувствовал себя раздавленным и поначалу никак не мог разобраться в существе происходящего. Почва незаметно уходила из-под ног. Покосился на Чибиса. Он с глубоким интересом разглядывал ногти и что-то бормотал под нос. Я толкнул его в бок. Птица поднял на меня свои холодные насмешливые зенки.
— Ну, Коль? Ничего не понимаю, — пробормотал я, поскольку Чибисов молчал.
— А ты в кино почаще ходи, там арапа покруче заправляют. Дядя Саша нынче в ударе. Областной вроде уже клюнул…
Я недоверчиво воззрился на заезжего ферта. Тот, глубокомысленно прищурив веки, наблюдал за Паниным, как режиссер за любимым актером. Неужто тут и впрямь разыгрывается инсценировка? Николаю доверять опасно, его «любовь» к начальнику может вызвать наговор, но и знает ГАВа он лучше других. Сомнения буквально раздирали меня. Если прав Птица, то лицемерие, цинизм и подлость Александра Васильевича просто безграничны. Меж тем место за трибункой занял Витюля Шилков. Такое знакомое лицо. Однако свет пасмурного утра, проникающий через стекло, превратил его в раскосую маску. И речь текла абсолютно без эмоций. На первый взгляд, он живого места не оставлял на Ганине. Но, с другой стороны, Шилков бессовестно вторил ему. Виктор четверть часа клеймил дядю Сашу исключительно как «начальника, слабо контролировавшего действия подчиненных». Идея, хитро брошенная ГАВом, вдруг обрела крылья. Я утвердился во мнении, что разговор сознательно уводят в сторону.
Выступавшие следом, двое или трое, подхватив мотивчик, в конце концов наплевали на запрет древних — не поливать мертвецов. Особенно тягостное впечатление оставили тирады Леонтьича. Уткнувшись в шпаргалку, он тянул все ту же песню, но едва отрывался от «нот», начинал противоречить сам себе. Мой подопечный Финик и Вечно Поддатый Винни-Пух вызывали у меня одинаковые чувства. Люди, сдавшиеся водке, теряют свое «я» и, кроме жалости, ничего не заслуживают. Бедный, запуганный Леонтьич. Нынешнее предательство он опять будет заливать из бутылки, И так по кругу…
В зале поднялся ропот, и обливавшегося потом дежурного прогнали в зал. А мерзкие слова продолжали лететь из других уст…
Эти фальшивые излияния затянули меня в омут чуть отвлеченных размышлений. Накатила мировая скорбь. Сквозь однотонное бормотанье я с горечью стал думать о том, что сегодняшняя трагикомедия напоминает футбольный матч, который показывают в записи. Результат известен зрителю, остается созерцать неизбежное. А Вадик не любил футбол. Он любил лес. Боже мой, если бы на этом сборище находилась мама Околовича! Мерзавцы, подобные Ганину, не ведают пощады даже к безутешным матерям. Живо представил ситуацию: добрая, гордая Марья Николаевна и грязные интриги выхолощенных душонок. Невозможно. Поклялся в меру сил скрасить бытие пожилой женщины. Разве мог предположить тогда, что не исполню этой клятвы? Что никогда больше не увижу ее лица? Кажется, я уже говорил об этом. Так и не заставил себя переступить порог печального дома…
У меня, конечно, не оставалось сомнений: фарс — он и есть фарс. На сцене шел целый спектакль, созданный ГАВом и человеческой мерзостью. Нет, ну удивительно схоже с театральной постановкой! Тут и даровитый исполнитель (Витюля Шилков), и провальные (Леонтьич), и продюсер в главной роли (очень модно), и спонсоры. А как еще назвать комиссию из области? Были еще безгласные статисты, то есть мы. На что уходят творческие силы.
