Из эйфории меня вывел Дмитрук. Однажды он вызвал меня в свой новый кабинет. Перейдя в разряд начальников, Николай Иванович старался остаться тем самым Дмитруком, к которому все давно привыкли. Даже личные апартаменты он унифицировал до суперблока, там и народ вечно толкался. Вот и тогда в помещении торчали Птица с Чернышевым. Впрочем, как выяснилось чуть позже, их присутствие было не случайным: свежеиспеченный начальник стремился с помощью моих друзей подсластить горькую пилюлю. Мы болтали о том, о сем, правда, без особого энтузиазма, пока Птица, хлопнув ладонью по папке, лежавшей на столе, не сказал:
— Иваныч, давай заканчивать с дипломатией. — Тут он повернулся ко мне и строго произнес: — Тут, пацан, на тебя «компра» поступила. Приказано провести служебное расследование.
Я ошарашенно разинул рот.
— Ты не пугай хлопца, — смущенно заговорил Дмитрук, — «компра», «расследование», — передразнил он Птицу, — брехня, небось. Сами догадываетесь, кто фабриковал. Ты, Сергей, дай поруку, что — ни единым духом, мы лавочку ту прикроем.
— Дядя Саша на тебя накатал, — разъяснил, наконец, Черныш, — совсем с ума сбрендил. Тебе отмыться — семечки.
— Короче, — произнес Дмитрук, — написано, что ты у какого- то подучетного забрал драгоценность, которую тот где- то своровал или, хуже того, грабанул. Ты дай слово, и мы закро…
Он так и не закончил фразу. А виной тому мое лицо, оно горело, и даже слезы выступили из глаз. Ну никак я не ждал подобного сюрприза. Жизнь только-только начала налаживаться и — пожалуйста, удар ниже пояса. Вонзился-таки в меня ядовитый ганинский зуб. И Витюле Шилкову спасибо — стукач несчастный, бегает у дяди Саши на длинном поводке.
— Ты на нас не обижайся, — виновато проронил Николай Иванович, неправильно оценивший мою реакцию, — мы тебя знаем, это главное. Будь ласка, не журись.
Я медленно полез во внутренний карман и зажал в кулаке проклятое кольцо (уже много дней не мог найти для него подходящего хранилища). Потом вытащил руку и разжал пальцы. Теперь пришла очередь изумляться трем расследователям.
— Ого! — завопил Колька и добавил нечто непечатное.
— Елки-моталки! — ахнул Черныш и крайне непосредственно спросил: — Где достал?
Дмитрук в немом удивлении схватился за подбородок.
Потом они вопросительно уставились на меня, и я рассказал все. Про драку у «Трех поросят», Финика, визит к Аделаиде Снегиревой…
— Но почему же ты нам не сказал? — Николай Иванович был прямо в отчаянье.
«Почему, почему?» — и сам не понимаю. Какое-то дурацкое стечение обстоятельств, надежды на русский «авось», излишняя доверчивость — нашел кому тайну доверить.
Но Шилков-то, кстати, не предостерег меня, а я считал его товарищем. Нет, мои наивные инквизиторы вряд ли поймут меня. И вообще, кто мог бы понять?
— Ничего не ясно, — пробормотал старший допросчик, — но выход треба найти.
— А чего, выход? — зачастил Птица. — Все проще простого. Вот эти два гуся, — он любезно показал на Чернышева и меня, — пусть ищут подучетного, устанавливают владельца кольца. Дадим им аж три дня. Потом докладываем начальству. Нужен результат.
— Точно, нужен результат, — тупо повторил Дмитрук и добавил: — Вперед, хлопцы. А кольцо пусть полежит у меня в сейфе.
Неожиданно Леха выступил в центр комнаты.
— Николай Иванович, дай на прощанье поглазеть на эту штучку…
Из отделения мы вышли с разным настроением: я удрученный, Чернышев — задумчивый. Случилось то, чего я больше всего боялся: гадкая драгоценность «повисла» на мне, и от расследования этого дела теперь зависели судьбы еще нескольких человек. Недремлющий враг в областном УВД не простит ни единой ошибки.
— Хватит тебе нюни распускать, — оборвал мои раз мышления Леха, — давай лучше присядем.
Мы выбрались к шоссе и плюхнулись на придорожную траву. Мимо шелестели «Жигули» и «Москвичи», прогрохотал трактор с прицепом.
— Что мы имеем? — продолжал уже в положении полу лежа Алексей. — Бесхозное кольцо. Между прочим, на нем и проба особая, царская.
— Ты, конечно, очень разбираешься, — сыронизировал я.
— От бабки одна побрякушка осталась, в городе оценивали. Там и ювелирных знаний поднабрался. — Он почесал затылок. — Знаешь, о более дурацком розыске я и не слыхивал. Полномочий у нас нет, а закругляться надо через пару дней.
— Тройку.
— Пару. Так прикидывай, если хочешь поспеть к сроку.
— Да, «поспеть». Вон машины носятся, а мы сидим в канаве.
— И в канаве соображать можно.
— Ладно, с пробой ясно. Дальше.
— Финика твоего доставать нужно.
— Что-то я его давненько не видел. Не то сам бы спросил.
— Эх, Анискин, за что тебе деньги платят…
Тут подкатил автобус, и наш захватывающий диалог прервался. Через двадцать минут мы прибыли в мои пенаты. До еропеевской хибары от автобусной остановки два шага, а если идти через пролом в заборе — один. Правда, земельный надел Финику достался солидный. Вообще, его усадьба напоминала что-то среднее между запыленным замком со спящей принцессой и лесной помойкой. Двухэтажный особняк с выбитыми стеклами и дверью на одной петле и земля, где в буйных зарослях путались кривые тропинки, проторенные финиковскими гостями, часто терявшими ориентацию. В доме, кроме чешуи от воблы, блиставшей на зачуханном столе, ничто больше не намекало о следах пребывания человека.
— Утром, больная голова, поперся пивные бутылки сдавать, — прояснила ситуацию тетка Нюра, тщедушная, но с геройским блеском в глазах старушка- соседка Еропеева. Она принимала нас у калитки, в избу не пускала. Значит, опять разливала заграничный спирт по водочным бутылкам. Выходит очень аккуратно, из литра заморской жидкости пятъ поллитровок, и самогонный аппарат не нужен. Однако сейчас я не собирался путаться в коммерческие дела тетки Нюры, она интересовала меня как без отказный источник информации.
— «Кочегарил» всю ночь, — докладывало ядовитейшее существо елейным тоном, — приятель с ним был. Всю ночь куролесили, спать не давали. Даже на кулачки схватились. Бедовые…
— А что за дружок? Местный? — поинтересовался я.
— Городской. Денежный… — бабка прикусила язык, поняв, что проболталась.
— Чего ж посуду пошли сдавать? — я сделал вид, будто не догадался, где бражники ночью доставали спиртное.
— Сама не пойму, — в знак благодарности разговорилась тетка Нюра, — можа, последние спустили. Энтот, в пинжаке, все на нашего серчал, мол, ты виноват, что подшибать приходится. А откуда у соседа деньги…
— В пиджаке, — пробормотал Леха, — кажись, не холодно.
— Не вру, не таковская, — вскинулась бабуля, — в клеточку весь.
— В клеточку! — завопил я и поволок Чернышева от безмерно удивленной информаторши.
Шуруя на всю катушку по пыльному проселку, я добрых пять минут втолковывал подельщику, что кольцо я обнаружил на месте схватки, в которой участвовал Финик с Клетчатым Пиджаком — раз, и что именно эти лица пытались спихнуть драгметалл в «Трех поросятах» — два.
— Понял, понял, — наконец «врубился» коллега, — не ясно одно: куда мы несемся с такой скоростью?
— В единственную лавочку в округе, где берут назад опорожненную емкость.
Увы, до магазина дойти так и не удалось. У самой цели, на пустыре, огороженном почтенными соснами, нас притормозила общественность — грузчик торговой точки и сочувствующий дедок. Они сообщили, что Финик, дескать, схватился с чужаком, и тот треснул гражданина Еропеева по башке дубиной. Причем последнего пришлось отправить в больницу…
В лазарете при медпункте нас не порадовали: пострадавший невменяем, объяснили нам. То ли по причине травмы, то ли алкогольного отравления. Приходите завтра.
Остатки дня мы добросовестно потратили на опрос забулдыг. Про интересующую нас парочку никто толком ничего сказать не мог. Лишь бойцовая тетка Нюра, подвергнутая беседе с пристрастием (разумеется, уже после разговоров с ее клиентурой), добавила, что Финик вроде познакомился с Клетчатым в городе, где калымил на какой-то стройке. После этих ее слов я догадался, что последнюю ночь она частично провела под окнами родового имения Финика. Женщина, хоть и в возрасте, остается любопытной. Особенно если задеты торговые интересы и мучает старческая бессонница.
До преклонных лет мне еще далеко, но спал я, как и тетка Нюра, плохо. Оно и понятно: половина отпущенного срока миновала, а воз и ныне там. Гоняемся за алкашами, разбираем их междуусобные войны, словно они — владельцы сокровищ. Признаться, я уже не верил в удачу. Сердце мое замирало в предчувствии близкой расплаты. Не так обидно было, что выгонят из милиции, как то, что будет торжествовать Ганин. Перед рассветом удалось задремать, и матери пришлось меня будить. За завтраком она помалкивала, зато расстроенное лицо говорило само за себя. У меня от матушки нет тайн. Она всегда умела дать дельный совет, на этот же раз она, видимо, разделяла мою точку зрения. Господи, хорошо, что мы не ведали, какие неприятности обрушатся на мою голову в грядущий день!
