В заключении его не раз основательно лечили, и он опять решил вернуться к своему кладу. Это у него как психоз. Он, по-моему, и рассказал мне о нем потому, что молчать уже не мог. Мучился он своей тайной».
ВОПРОС: По каким приметам вы должны были отыскать волосовский клад?
ОТВЕТ: Волосов говорил, что время так быстро меняет местность, что, руководствуясь схемой, прежде всего нужно разыскать куст редкой в этих местах обыкновенной русской сирени. Две ветки от нее он прятал в новом портфеле, в котором хранил для отвода глаз запасные части, и в боковинке машины. Дома он ничего не хранил, потому что боялся, что в его отсутствие его могут обокрасть и открыть его тайну.
ВОПРОС: Вам не кажется странным, что Волосов, так тщательно охранявший свою тайну, сам же записывал месторасположение тайника на схему и сам рассказал о ней.
ОТВЕТ: Нет, не кажется. У него быстро слабела память, уходили силы. Мы ведь лежали рядом почти месяц, а рассказывал он мне все это недели две – все забывал и путался. Он и мне-то рассказал потому, что больше некому было. А так у него хоть маленькая, но была надежда. Да и, честно говоря, если бы я нашел те деньги – попытался бы помочь. Я-то в тюрьму дуриком попал. Так… все ради веселой жизни.
ВОПРОС: Как вы выполнили завещание Волосова?
ОТВЕТ: Как только я вышел из заключения – поехал в Н. Но узнать, кому продана автомашина, не сумел: во-первых, уже документов не было, а во-вторых, на меня стали подозрительно коситься. Тогда я попытался найти тот окоп. Но их в лощине оказалось много, а какой куст сирени посажен возле окопа, я не знал. Мне они казались все на один манер.
ВОПРОС: А почему же вы искали ветку сирени только в белых машинах и только одного индекса и одной серии номеров?
ОТВЕТ: Когда я бродил вокруг лощины, мне попался местный старик. Он рассказал, что вот сюда ездила белая машина с одним человеком, а потом стала ездить под другим номером и с другим человеком. И этот индекс он запомнил, потому что ненавидел белые машины. От других людей я все-таки узнал, что машину Волосова купил какой-то старший офицер, который демобилизовался и уехал, но якобы он иногда приезжает в Н. И вот когда я вернулся домой, то оказалось, что индекс и серия номера принадлежат этой области. Я рассказал об этой истории Женьке Хромову, и мы решили попытаться разыскать машину. Честно говоря, я слабо верил в эту затею, а Женька поверил сразу. И еще меня сбило, что воровать оказалось легко – часто машины даже не запирались. Вот я и подумал: найдем – хорошо, а не найдем – на выпивку хватит, и лето поживем весело. Но я, конечно, не ожидал, что дело примет такой серьезный оборот. Все казалось – мелочи. Побалуемся – и хватит. А теперь вот… снова небо в клеточку рассматривать. Плохо…
32
Разговор с Евгением Хромовым оказался коротким. Грошев дал ему документы и протоколы допросов, а потом спросил:
– Как думаете строить жизнь?
Хромов мрачно усмехнулся:
– Переквалифицируюсь в управдомы.
Николай, попадая в тон, заметил:
– Тоже правильно. Профессия богатеющего индивидуума становится все более хлопотной и опасной. Но я говорил с вашей матерью. (Хромов сразу подобрался и уставился тревожным взглядом в следователя.) Нет, она бодра, сильна и, честно говоря, вызывает всяческое уважение. Так вот, она мне кое-что рассказала о вас. Мой вам совет один: в колониях есть школы. Повторите позабытое и… пора начинать нормальную жизнь. Ведь вы не мальчик, чтобы бросаться в дешевые авантюры. Да и не для вас это. Вы не из того теста.
– Вы думаете?
– Уверен. Как и ваша матушка. Она верит в вас.
– Подумаем, – облизал губы Хромов. – Меня вот кто волнует – Вадим. Ему дадут, конечно, на полную железку?
– Разумеется.
– Не следовало бы…
– Почему?
– Он просто легкий человек. Без царя в голове. И тоже играет… в свободного. – Хромов подумал, испытующе взглянул на Грошева и попросил: – Вы не могли бы… не по-служебному, по-человечески помочь мне в одном деле?
– Не знаю, – насторожился Николай.
– Давайте я на себя всю вину возьму. А Вадима следует выгородить. А то второй тюрьмы он не выдержит, сломается…
– А вы?
– Я? Я выдержу. – И, не давая задать второй вопрос, пояснил: – Потому что я сам себя осудил. И я свой приговор отбуду. А Вадима жалко. Из него, может быть, выйдет… не то что человек, а славный человечек. Он добрый и легкий.
Николай промолчал. Впервые он встречался вот с таким откровенным стремлением помочь другому ценой собственного позора и горя. Так может поступать только очень сильный и смелый человек. Мать Хромовых, кажется, права: Евгений при желании может укрепить семью. Но ответить Евгению что-нибудь определенное он, естественно, не мог.
– Не знаю, как это сделать, Евгений Васильевич, но о неписаных деталях этого дела я доложу. А там – как решит суд.
До конца дня Грошев оформлял дело и, сдав секретарю небольшую папочку документов, пошел к гаражу.
Машина стояла притихшая, по-живому теплая, и Николай погладил ее крыло, как гладят живое, доброе существо…
