– То, что убийство жены – дело ваших рук,– спокойно сказал Гольст.
– Доказательства! – крикнул Дунайский.– Прошу выложить мне неопровержимые доказательства! – Он снова, как и тогда в кабинете следователя, весь побагровел, слова вылетали изо рта вместе со слюной.
– Ваш профессиональный опыт… Труп расчленен патологоанатомом, как утверждают эксперты.
Георгий Робертович вдруг почувствовал, что одного этого недостаточно. И пожалел, что у него нет на руках заключения об исследовании пятен в комнате Дунайского.
– Но почему именно я? Почему! В Москве вон сколько патологоанатомов! Сотни! А разве обязательно патологоанатомом? Хирург тоже мог… Взять хотя бы того же Борина…
Борин оставался пока не до конца проверен. И поэтому Гольст решил эту линию сейчас не трогать, а пойти по другому пути. По тому, что он знал наверняка.
– Валериан Ипатьевич,– спросил следователь,– а для чего вы полы покрасили? И сменили обивку на креслах и кушетке?
Дунайский внимательно посмотрел на Гольста и неожиданно спокойно произнес:
– Странные вопросы вас интересуют, гражданин следователь… Полы, обивка… Может быть, вам еще объяснить, почему я ем сосиски, а сардельки терпеть не могу? – Он покачал головой и ехидно усмехнулся.– Несерьезно. Право же! Как в детском саду. Ну поймите вы, зачем мне убивать свою жену? Зачем, я вас спрашиваю? Да если бы она не устраивала меня совсем, дал бы ей развод. Иди куда хочешь… И помог бы устроиться, честное слово. Я же вам говорил: страдал, но терпел ее измены. И дальше бы терпел. В конце концов каждому надо перебеситься. Я ведь взрослый человек, умудренный опытом. И потом, не забывайте, я судебный врач. Судебный! И знаю, что подобное преступление рано или поздно раскроют… Так неужели же я сам полез бы в петлю? Подумайте… Вот вы решились бы когда-нибудь на преступление?
«Ишь ты, вон куда гнет,– усмехнулся про себя Гольст.– Логикой пытается…»
Хотя, честно говоря, мотивы убийства для Георгия Робертовича оставались пока загадкой.
Он думал об этом, когда возвращался из Таганской тюрьмы к себе на работу. У следователя даже мелькнула мысль: а не душевнобольной ли Дунайский?
Из бесед с сестрой убитой Тамарой Кулагиной и с соседями по квартире выходило, что жили супруги более или менее нормально, не считая отдельных ссор. Дунайский, судя по всему, был скуповат, ревнив, хотя оснований для ревности у него, кажется, не было.
Ревность… Очень часто она и не требует видимых причин. Это своего рода мания. Но настолько ли сильно владело Дунайским это чувство, чтобы решиться на убийство?
По опыту Гольст знал: часто убийцы на почве ревности (они, как правило, совершают убийство в состоянии аффекта) признаются в содеянном. Приходят с повинной. Так велико бывает их раскаяние. Дунайский отлично знал, что в подобных ситуациях наказание куда менее сурово, чем, например, за убийство из корыстных побуждений.
Нет, случай с Амировой не походил на убийство из ревности. Здесь что-то другое.
А если Дунайский все-таки ненормальный? Значит, надо направлять его в Институт судебной психиатрии имени Сербского? Делать это Гольсту пока не хотелось. Могло затянуть следствие.
И еще одна мысль не давала покоя Георгию Робертовичу: Дунайский утверждал, что Нина при «побеге» забрала из дому значительную сумму в деньгах и облигациях.
А что, если у них вспыхнула крупная ссора из-за денег? И Дунайский, который, по утверждению Жариковой и Кулагиной, дрожал над каждой копейкой, потерял самообладание и убил жену в припадке злобы?
«Кстати, надо сделать запрос в управление Гоструд-сберкасс,– подумал Гольст.– Имеются ли у Дунайского сбережения? Странно, почему у него дома лежали четыре тысячи рублей, как он утверждает? Теперь деньги держат на сберкнижке, во всяком случае те, что заработаны честно…»
Не успел Георгий Робертович приехать в прокуратуру, как раздался звонок. Звонил профессор, занимающийся исследованием пятен на ножках стола, паркете, плинтусе из квартиры Дунайского. Он извинился, что задержал заключение: болел.
– Какие могут быть извинения,– сказал Гольст.– Вы же не виноваты… Ну и что удалось установить? – с нетерпением спросил он.
– Кровь,– ответил профессор и поправился: – Кровь человека.
– Везде?
– Да.
– Группа?
– Вторая.
«Как у Амировой,– облегченно подумал про себя следователь.– Все сходится!»
– Когда попала кровь на исследуемые предметы?
– Не более года. Точнее определить, увы, не можем… К концу дня заключение доставят вам с нарочным.
– Очень хорошо, спасибо,– сказал Гольст.
На сегодняшний день у него была намечена встреча с Бориным, и следователь отправился в больницу.
Высокий, стройный хирург пришел в кабинет главврача прямо с операции. Он устало сел напротив Гольста, положив на колени руки с длинными ухоженными пальцами. Выглядел он старше своих тридцати лет. Наверное, из-за больших залысин, которые протянулись почти до самой макушки. Спереди у него темно-каштановые волосы свисали на лоб жидким крендельком. Мужчина он был интересный, с живыми умными глазами, крупным породистым носом и твердым подбородком с глубокой ямочкой.
– Константин Павлович, вы давно знаете Дунайского и его супругу? – спросил Гольст.
– Валеру Дунайского давно. Нину – с тех пор, как они поженились… Только после их женитьбы нашей дружбе с Валерием пришел конец.– Борин сложил руками крест.
– Почему?
– «Мне снится соперник счастливый»,– усмехнулся врач, процитировав слова из известного романса.– Никогда не мог предположить, что Валерий станет таким, когда женится.
– Что вы имеете в виду?
– Помешался. Идея фикс. Будто все мужчины только и мечтают переспать с его женой…
Гольст удивился, с чего это Борин с такой издевкой отзывается о своем приятеле. И, словно прочитав его мысли, хирург продолжал:
– Я слышал, Нина ушла от него… Ваш визит связан с этим, не так ли?
– В общем-то да,– признался Георгий Робертович.
– Тогда, как говорится, будем брать быка за рога… Уверяю вас, я к этому никакого отношения не имею. Хотя кто-то пускает слухи…
– За рога так за рога,– сказал Гольст, подстраиваясь под его тон.– Всего один вопрос… Где вы были и что делали двенадцатого июля прошлого года? Тысяча девятьсот тридцать шестого?
Борин присвистнул:
– Ничего себе вопросик! Столько времени прошло! Дневника я не веду…
– И все же постарайтесь вспомнить.
– Это так важно? – тревожно посмотрел на следователя хирург.
– Очень.
Борин обхватил лоб широкой кистью руки и так сидел довольно долго.
– Какой хоть день был двенадцатого июля? – наконец спросил он.
– Выходной.
– Выходной день…– бормотал хирург, глядя в окно.– Двенадцатого июля… Надо вспомнить…
На его лбу залегла складка. Гольст ждал.
– Так… Наконец, кажется, припоминаю,– сказал Борин.– Я был за городом. Ездил купаться, позагорать. В Серебряный бор. Помните, какая стояла жара?
– Один ездили?
– Нет.
– С кем?
– Вам это обязательно знать?
– Да.'
– С одной знакомой.
– Фамилия, имя знакомой?
Борин некоторое время колебался, но все же ответил:
– Луканина. Люда.
– Где она живет, работает?
– Адреса я не знаю, а работает у нас в больнице.
– Медсестрой? – спросил Гольст, вспомнив разговор с главврачом.
– Медсестрой,– подтвердил хирург.
Закончив допрос Борина, следователь хотел тут же, не откладывая, поговорить с Луканиной, но у медсестры был выходной: работала через день.
Георгий Робертович взял ее адрес и отправился в Большой Харитоньевский переулок, где жила Людмила Николаевна Луканина.
Это один из знаменитых уголков Москвы, расположенный между Бульварным кольцом и Садовым. Здесь находится бывший дворец князя Юсупова. Небольшой флигель при нем когда-то снимала семья Пушкиных. Тут прошло раннее детство великого поэта.
Именно об этом переулке он писал в «Евгении Онегине».
И вообще, почти все дома в Большом Харитоньевском были такие же старые, как и бывшее юсуповское владение.
Луканина жила поближе к Садовому кольцу, в трехэтажном доме, в полуподвальном помещении. Невысокая, пухленькая, с наивными голубыми глазками, она очень удивилась приходу следователя. А как только разговор зашел о Борине, смутилась.
Когда Гольст задал вопрос, ездили ли они с хирургом двенадцатого июля прошлого года купаться в Серебряный бор, лицо Луканиной вспыхнуло ярким румянцем.
– Кто вам мог сказать такое? – возмутилась она.– Мы никогда не встречались с Константином Павловичем вне служебной обстановки…
Ее ответ озадачил следователя.
– Странно,– произнес он.– А вот Борин утверждает, что в то воскресенье был именно с вами.
