— К сожалению, не смог вам помочь, — кисло протянул он. — Вы ищите контакты? Я знаю один стоящий номер, по которому можно позвонить.
— Запиши его кровью на листе бумаге и… съешь за завтраком.
— А? Кровью? — не понял он.
— С чего ты взял, что секс — самая важная штука в жизни?
Он хмыкнул:
— Назови другую.
— Деньги.
— Бог ты мой, но для чего иного парень лезет из кожи вон, чтобы достать их? Ответь-ка мне.
— С деньгами он сможет, уйдя от дел, дожить свой век в ламаистском монастыре в Тибете, — я показал бармену значок специального представителя (сохранил еще со времен войны) по борьбе, имел отношение к случаю в доках Педро. — Учти: сводничество может обойтись тебе, по закону, по меньшей мере в пару лет.
— Бог ты мой! — Лицо бармена изменилось мгновенно: казалось, сама старость схватила его скрюченными пальцами. — Да я лишь разыгрывал вас, и не знаю никакого телефона.
Этот скулеж преследовал меня до двери. Ее стук заглушил его.
У меня было прескверное настроение.
Ларедо-лейн затерялась между двумя бульварами. Вдоль улицы тянулись деревянные, плохо оштукатуренные дома. Уличные фонари, по одному на квартал, выхватывали из мрака полосы тротуара. Изредка мне попадались и освещенные окна, за которыми продолжалась послеполуночная жизнь: я улавливал, когда медленно проезжал мимо, обрывки музыки и смеха, замечал танцующие пары — и черные, и белые лица, а у некоторых были коричневатые лица индейцев. В большинстве угловых домов оконные ставни плотно закрыты. А вот еще: целый квартал пустой, здесь у иных растерзанных домов фундаменты оголились, был, видно, пожар на весь квартал, отстраивать бросили почему-то.
Я почувствовал себя одиноким старым котом, которого ведет куда-то слепая ярость, поиски приключений на свою голову. Нет, надо отбросить эту дурацкую мысль! Ночные улицы — моя епархия, так было и останется до тех пор, пока я не скачусь в последнюю канаву.
«ГРЭХЭМ-КОРТ»… Название вырезано на лицевой стороне прямоугольного металлического ящика, буквы освещались изнутри электрической лампочкой. К столбу, что поддерживает вывеску, прибита выкрашенная в белую краску дощечка, на ней неуверенной рукой вывели: «Не сдается внаем», но «не» закрывает измочаленный непогодой клочок картона.
Я остановил машину, не выключив мотора. Выхлопная труба пустила в холодный воздух маленькое голубое колечко дыма. «Словно трубка Шерлока Холмса», — подумал я.
Оглядел место, куда меня занесло. Грэхэм-Корт представлял собой выстроившиеся в один ряд полусгнившие лачуги, а вдоль ряда — полоски завялой травки да запущенные дорожки из старого гравия, что вели к разбитым ступенькам, обозначавшим входы в эти халупы. Иные из них сейчас испускали свет сквозь щели в криво сколоченных своих стенах. Темное строение, на котором было написано «Офис», ближе других расположенное к улице, выглядело совсем заброшенным, — владелец, видно, давно разочаровался в этом «учреждении».
Я вышел из машины. На мягком ночном ветру покачивались усыпанные красными цветами ветви эвкалиптов, сбрасывая с себя тоненькие крошечные лепестки. Без всякой причины я поднял лепесток с тротуара и растер его между пальцами в красный порошок.
Пока я раздумывал, направиться ли мне к домам или посидеть в машине, терпеливо ожидая каких-нибудь событий, дверь одного халупного коттеджа приоткрылась. Оттуда вытекла желтая полоска света, мазнула траву. Качнулась мужская тень. Потом свет исчез. Я пошел прочь от своей машины, и, как ожидал, вскоре за спиной услышал быстро приближающиеся шаги.
Я резко свернул на тропинку к какому-то неосвещенному дому, будто горел страстным желанием попасть именно в это неприветливое здание. Мою тень поглощала тень от кустов, и я понимал, что спешивший за мной человек не мог различить больше, чем только мой силуэт. К тому же за домом сбоку стояла машина, и я зашел за нее.
Шаги на тротуаре простучали мимо меня.
На углу квартала мужчина пересек освещенное пространство. Это был Ривис, вышагивавший с озабоченным видом, подняв подбородок и развернув плечи, — таким он в какой-нибудь бурлящий полдень завлекал девушек. Я кинулся назад, к машине, как только увидел, что он переходит перекресток у соседнего квартала, быстро выключил фары, запер дверцы и тогда со спокойной душой начал пешее преследование.
У меня не было иного выбора. Он знал мою машину.
Я шел за ним, держа дистанцию примерно в квартал, используя любое попадавшееся по пути укрытие: деревья, заборы, автомобили. Ривис ни разу не обернулся; он шел как человек, у которого совесть либо абсолютно чиста, либо полностью отсутствует. Вскоре он свернул налево. Я пересек бульвар и сократил дистанцию между нами. На Ривисе был щегольской костюм, где боролись черный и рыжевато-коричневый цвета; через разделявший нас широкий и пустынный проспект я даже мог расслышать, как он потрескивает в движении, этот его новый костюм.
Ривис направился к стоянке такси, вдоль обочины бульвара стояло несколько машин. Я думал, что он возьмет одну из них, и сам собирался уже сесть в другую, чтобы ехать следом. Но он вдруг, не дойдя до машин, уселся на скамейку автобусной остановки, закинул ногу на ногу, закурил сигарету.
Я остановился в тени углового здания. Слева от меня мерцал красными огнями высоко на фоне неба отель, распространяя вокруг себя свет, вроде того, что вы видите сквозь закрытые веки, если повернете лицо к солнцу. Тем не менее я не терял Ривиса из виду.
Между нами неторопливо проехал запоздалый автомобиль. За ним внезапно вылетела из мглы длинная черная машина и остановилась у бульварного красного ограждения, там, где сидел Ривис. Тот встал, выбросил сигарету. Мужчина в темно-серой ливрее открыл перед ним заднюю дверцу. Я уже почти пересек улицу, когда лимузин сорвался с места. Я распахнул дверцу первого же такси.
— Вперед, за ним, не отставая!
— За двойную плату? — поинтересовался шофер сквозь нарастающее рычание мотора.
— Будь спокоен. И еще сверх, коли разглядишь их номер.
Меня отбросило к спинке сиденья (не меньше пятидесяти миль в час, сообразил я). Мы быстро вынеслись из пустынной части бульвара туда, где шло уже множество машин. Пришлось лавировать.
— Не приближайся к ним слишком быстро. Когда увидишь номер, немного отпусти.
Таксист сбавил скорость, но расстояние между автомобилями все равно сокращалось.
— 23П708. Ты хочешь сесть парню на хвост? А в чем дело?
— Играю в одну игру.
— Ну ладно. Можешь темнить. Но я только задал естественный вопрос, разве не так?
— Я не темню. Я пока сам не знаю ответа.
Записал номер лимузина на внутренней стороне спичечного коробка, опустил коробок в карман.
К моему удивлению, черный автомобиль вскоре остановился у края пешей дорожки, высадил Ривиса и исчез. Ривис прошествовал через тротуар, нырнул под вывеску, которая извещала, что тут «Хант-Клаб». Обитая кожей дверь захлопнулась.
— Я тоже выйду здесь, — сказал я таксисту. — Припаркуйся как можно ближе и подожди меня.
Он оторвался от руля, приподнялся, щелкнул пальцами.
— Покажи-ка мне сначала зелененькую бумажку.
Я протянул пятерку.
Он посмотрел на счетчик, обернулся ко мне, поизучал меня с полминуты, глядя поверх спинки своего сиденья. У него было лицо сицилийца, черные глаза, как бы заостренный, с горбинкой нос.
— Что, игра серьезная?
Я сказал ему:
— Я частный полицейский. Никаких неприятностей не будет.
Я надеялся, что не будет.
И тоже вошел в великосветский «Хант-Клаб».
«Хант-Клаб» Денниса был мрачным, прохладным и переполненным заведением.
Зал клуба — полированное дерево, благородные медные и бронзовые завитушки. На фотографиях, вытянувшихся в линию по одной из обшитых панелями стен, запечатлелись портреты выдающихся, или тех, кто когда-то считался выдающимися, деятелей.
Было около двух часов ночи. Перед сигналом к тушению огней тут бывал настоящий час пик. Я не без труда отыскал за стойкой свободное местечко, которое и занял с завидной быстротой.
Где тут мой преследуемый?
Черно-коричневый костюм вызывающе поскрипывал в самом центре зала. Ривис сидел ко мне спиной, за его столиком были еще двое — женщина и мужчина. Мужчина наклонил голову к Ривису, слушал. Синий смокинг обтягивал его массивный торс. Рыхлое жующее лицо, вырастающая из мягкого белого воротничка широкая шея поддерживала огромную голову, почти гладкую и по-младенчески розовокожую.
Он слушал внимательно; в полуприкрытых глазах-щелках просвечивал ум.
Чего нельзя было сказать о молодой женщине с пепельными волосами и в платье из белого плиссированного шифона. Нарядная! Однако красота самой хозяйки затмевала великолепие платья. Она отрешенно склонилась над столиком, коротко стриженные волосы обрамляли ее лицо строго и сдержанно, будто монашеский плат. У нее были удивительно правильные черты лица. Вдруг она поднялась и направилась к бару. В зале к ней оборачивались — и не только мужчины. Она присела на стул около стойки рядом со мной, и ей тут же, раньше, чем мне, подвинули бокал. Бармен назвал ее: «Миссис Килборн». Рука его сделала приглашающе-ласковое движение, легкое, как бы поправляя отсутствующую у него челку, но мной замеченное. Ее тут знали. Знали, что она любит: в бокале плескался крепкий бурбон.
