И тут я вспомнила про Алину и про то, что у меня осталась ее записная книжка. Обычно на первой странице такой книжки ее владелец записывает все свои данные на случай потери. Алина была не исключением. Я нашла ее домашний телефон и позвонила.
— Алина, это Таня Иванова, прости, что я тебя разбудила. Ты не знаешь, куда делся Фионов?
— Таня?! Как хорошо, что вы позвонили. С Фионовым просто беда. Последний раз его видели в супермаркете «ЗВЕЗДА», где он с какой-то молодой особой покупал продукты. Это мне сказал один человек из нашей фирмы. Сейчас он поехал на его холостяцкую квартиру, ну, в общем, такую квартиру, на которую он приводит сами понимаете кого… Если сможете, то перезвоните мне через некоторое время, вдруг что-то прояснится. Хорошо?
— Ну, был Фионов в супермаркете «ЗВЕЗДА», и что из того? — не поняла я беспокойства Алины. — В чем проблема-то?
— Просто после этого он пропал.
— А как вы, собственно, об этом узнали? Вы что, должны были с ним встретиться после работы?
Алина на другом конце провода замолчала, очевидно, соображая, как бы ей выкрутиться из щекотливого положения. Не могла же она сказать прямо: он должен был приехать ко мне и не приехал. Бедная девочка. Нерастраченная любовь. И, конечно, ревность. Без нее — никуда.
— Я думаю, что вы все преувеличиваете. Просто после того, что произошло с Липкиным, вы воспринимаете мир лишь в мрачных красках. Смотрите, Алина, как бы у вас не разыгралась мания преследования. Но я перезвоню, а вдруг…
И все-таки я не могла расценивать свой визит к Фионову объективно. Что-то в моем поведении в тот момент, когда я увидела его в кабинете, было патологическим. Ведь я вовсе не была расположена к фривольным беседам, а тем более поступкам. Мне надо было просто выяснить у него насчет алиби, и все. Зачем я устроила эту дурацкую сцену? Что со мной произошло? Почему я перестала контролировать свои действия? Когда не можешь объяснить поступки других людей, это нормально. Но если речь идет о своих собственных — то это, простите, уже диагноз.
Утро встретило меня дождем. Он барабанил по звонкому подоконнику, крыше, стучал по листьям деревьев в саду…
Я подошла к окну. Вот так же совсем недавно в этой комнате стоял и смотрел в окно Яков Липкин. Размышлял, строил планы, а потом увидел, как в калитку вошел какой-то человек. Может быть, он даже поприветствовал его, махнул, скажем, рукой, а этот человек поднялся на крыльцо, вошел в дом, открыл дверь комнаты и убил Липкина выстрелом в упор. Он либо ненавидел его, либо Липкин был ему должен, либо пришедшему попросту поручили убить его. За деньги. Но навряд ли Липкин мог знать в лицо киллера. Его окружали совсем другие люди. Хотя… Даже если бы в калитку вошел незнакомый человек, разве Липкин вел себя как-то иначе?
Столько смертей вокруг. Сплошные убийства. Сердечные приступы. Наше общество явно больно.
…Я умылась, поставила на электрическую плиту чайник, отметив про себя, что такой богатый человек, как Липкин, мог бы обзавестись и фирменным электрическим чайником, достала из своей сумки пакет с бутербродами, захваченными еще из дому, и позавтракала.
Сегодня был необыкновенный день. Похороны Липкина.
А через пару дней будут хоронить Вика.
…В Лопухино я въехала в восемь часов утра. Здесь почему-то не было дождя. Эмма, опухшая от сна или, быть может, от слез, встретила меня с тревогой во взгляде.
— Я боюсь, — произнесла она свою вечную фразу и зябко втянула голову в плечи. В моем халате, неумытая и непричесанная, она походила на девушку лет шестнадцати. Макияж старил ее, а естественный оттенок кожи придавал лицу особую непосредственность, почти детскость. — Я не хочу идти на похороны.
— Мне нужна твоя помощь, как ты не можешь понять! На кладбище будет много знакомых тебе людей. Ты расскажешь мне о них. Я все сделаю для того, чтобы тебя никто не узнал.
— Опять черный парик и черные очки? Да меня все узнают. По походке, по движению, по поведению… И тогда начнется такое… Нет, я не поеду.
Я заставила ее позавтракать, привести себя в порядок и вообще взять себя в руки.
— Но ведь там наверняка будет Алина… Она узнает меня, — твердила Эмма уже в машине.
Она действительно была в черном парике и черных очках, но только на голову еще была накинута черная шаль, которую я специально привезла из дому вместе с черным шелковым балахоном. Смотрелась Эмма эффектно, но гарантировать, что ее в этом одеянии никто не узнает, я не могла.
Сначала мы долго стояли возле подъезда дома, откуда должна была двинуться похоронная процессия. Из машины нам было видно, как к дому подъехали два микроавтобуса, постепенно стал собираться народ. Понаехало столько машин, что возникала проблема, как вывезти покойного.
С Эммой стало твориться что-то непонятное. Она побледнела и стала клониться куда-то в сторону. Глаза ее закатились, и она несколько раз даже дернулась. Я взяла ее за руку — рука была совсем холодная. Может быть, действительно не следовало везти ее сюда? Не жестоко ли это?
Но полуобморок Эммы длился не более минуты. Затем ее щеки порозовели, она тряхнула головой и сказала, что ей душно.
— Сиди здесь и не вздумай выходить, — приказала я и вышла из машины. Я увидела приехавших Алину с Фионовым. Подошла к ним.
— Таня? — Алина быстро взяла меня под руку и увела подальше от Фионова (который, кстати, выглядел очень даже неважно). — Вы не позвонили мне… А я так ждала. Вы даже представить себе не можете, сколько страха я вчера натерпелась… Человек, про которого я вам рассказывала, когда приехал к Илье Ильичу на квартиру, застал его там привязанным к стулу.
— Как это? И кто же его привязал? — Я мельком кинула взгляд на стоящего ко мне спиной Фионова. Ситуация могла бы выглядеть комической, если бы не эти траурные декорации.
— Он не говорит, кто.
— Значит, не хочет. Алина, а кто же всю ночь был у гроба и с кем тело Якова Самуиловича сейчас?
Алина посмотрела на меня растерянным взглядом.
— Женщины из бухгалтерии. У Липкина никого, кроме Эммы, не было.
— Как же так, человеку за шестьдесят, а у него даже родственников нет? Он что, нездешний?
— Кажется, он приехал в Тарасов лет десять тому назад из Томска или Омска, точно не знаю. Говорят, что у него там осталась семья, с женой он развелся… Что-то в этом роде.
— А дети?
— Ничего не известно.
— А кто эти люди с такими дорогими венками? — спросила я, имея в виду целые делегации мужчин и женщин, которые с венками и цветами в руках стояли у подъезда.
— Вон те — представители нефтебанка, справа от них фондовая биржа, затем снова из банка «Плюс», за ними директор коммерческого телевидения и группа ювелиров…
Я вернулась в машину и заметила, что Эмма, пользуясь тем, что ее никто не видит за тонированными стеклами, спокойно наблюдает за происходящим. Вскоре вся улица была забита автомобилями, количество людей напоминало демонстрацию.
— Сколько народу пришло, — сказала я, — ты их всех знаешь?
Эмма метнула презрительный взгляд из-под черной глянцевой челки.
— Знаю! — проронила она с чувством.
— А где поминки будут устраивать?
— И это ты у меня спрашиваешь?
Я вздохнула. Похоже, перегрелась на солнце. Откуда этой бедной вдове знать, где состоятся поминки по ее горячо любимому мужу?
…Церемония похорон проходила довольно энергично. Над могилой произносились дежурные речи, зачитывался официальный некролог, но ни у кого из присутствующих не выкатилось ни слезинки. Словно все играли какой-то спектакль, за который артистам не заплатят. Трагифарс, да и только.
Эмма вышла из машины и встала в сторонку. Когда же настала минута прощания с телом, она, оттолкнув меня, неожиданно рванулась вперед, бросилась к гробу, шокируя всех присутствующих, обхватила покойного руками за голову, словно приподняла ее, и поцеловала Якова Самуиловича в губы.
В толпе произошло движение. Я увидела приближающуюся к могиле группу охранников с кобурами на поясе. Чтобы не произошло недоразумения, я поспешила Эмме на помощь. Хотела ее увести, пока еще не поздно, пока ее никто не узнал.
Но Эмма вдруг привстала с колен, обвела взглядом стоящих вокруг нее людей, да так резко, что слышно было, как щелкнули резинки парика, на солнце сверкнули разметавшиеся по плечам рыжие волосы, и так же быстро снова встала на колени и прижалась щекой к щеке мужа.
— Яша… — прошептала она. И сразу же отпрянула от него и произнесла достаточно громко, так, что все услышали, поскольку стояла самая что ни на есть гробовая тишина: — Какой же ты мерзавец, Яша.
И, словно устав от неимоверного усилия, встала, отошла от гроба и пошла прочь, не обращая внимания на то, что ее сразу окликнули несколько человек.
— Эмма! Ты куда?.. Да это же его жена, Эмма. Постойте, вы куда?..
