— Левка, на мои деньги ты обязательно в этом сезоне достроишь дачу, — смеясь, сказала я, протягивая ему пакет с трусами Фионова. — Держи.
Он без слов взял пакет и деньги, посмотрел на меня, вздохнул приличия ради и развел руками:
— Считай, что кирпич у меня уже есть. Адье!
Я поехала на Пролетарскую. Позвонила в пятьдесят шестую квартиру. Дверь открыла женщина.
— Проходите, пожалуйста, — сказала она, беря меня за руку и просто затаскивая за собой в квартиру. — Я жду вас.
— Меня? — удивилась я. — Но как вы могли узнать о моем приходе?
— Вы же Таня?
— Да, я Таня. Уверяю вас, вы что-то перепутали.
— Вы от Клавдии Петровны?
— Нет, извините. А что случилось?
Лицо ее перекосилось, словно от боли. Она закрыла его руками.
— Посидите, пожалуйста, со мной. Хотя бы до прихода той Тани. Я не могу подолгу оставаться одна. Понимаете, у меня позавчера были похороны… Я лишилась своего единственного сына, Сашеньки.
Я собралась уходить. Нервы мои были на пределе. Что такое, черт подери, происходит в этом городе?
— Как фамилия вашего сына?
— Вальтер. Александр Вальтер. Может, слышали?
Еще бы. «…Третий — Александр Вальтер…» — вспомнила я голос Янтарева. Вот и соединились наши списки: живых и мертвых. Кто бы мог подумать, что Эмма как-то связана с Вальтером?
Я помогла несчастной женщине скоротать двадцать минут до прихода моей тезки экстрасенса, которая должна была помочь ей избавиться от последствий стресса. Я вышла от нее и, сев в машину, достала список умерших молодых мужчин, который дал мне Янтарев.
Козырев Виталий. И я вспомнила, где уже слышала эту фамилию. «…знакомого поминаем… Козырева Витальку… Представляешь, мужику двадцать пять лет, а у него инфаркт…»
Знакомый патологоанатома Толика Агапова.
И я поехала в морг.
От Толика слегка несло водочкой. По-моему, он вообще не просыхал. У него даже кончик носа был красный. (А вообще-то, он весь был в красно-белых тонах: кровь на медхалате.)
— Толик, ты сейчас очень занят?
— Нет, а что? Мои клиенты — народ терпеливый. Умеют ждать. Тем более что им теперь некуда торопиться.
— Мне надо с тобой поговорить.
Он провел меня в крохотную комнатку, в которой помещался лишь столик да два белых табурета, не считая омерзительного, с облупившейся краской гинекологического кресла.
— А кресло-то зачем? — отвернулась я от этой каракатицы, которую вернее было бы назвать дыбой.
— Ну, как же… Устану вот, лягу, отдохну. Такие дела.
— Слушай, Толик. Ты на днях поминал Виталия Козырева. Кто это такой?
— А-а… Дружбан мой. Вместе учились. Он был директором коммерческой фирмы.
— Ты что-нибудь, кроме этого, о нем знаешь?
— Конечно, знаю. Он иногда приглашал меня к себе на дачу… Там такая дачка, прикинь…
Терпеть не могу этот жаргон.
— Я не про дачку. У него есть семья?
— Конечно. Жена и двое маленьких детишек. Мальчик и девочка.
— А ты не можешь дать мне их адрес? Мне надо поговорить с его женой.
— Исключено. Там, скажу я тебе, такая мамзель, к ней ни на какой козе не подъедешь. Она не станет с тобой разговаривать.
— Но ведь ты же не знаешь, о чем я буду с ней говорить.
— Все равно. Крутая баба. Без предварительной договоренности, без рекомендации — даже дверь не откроет.
— А ты с ней разве не знаком?
— Знаком. И очень даже близко. Тебе что, устроить встречу?
Вроде бы не бестолковый, да и на жирафа не похож…
— Слушай, я тебя сто лет знаю, чего ты придуряешься? Мне надо выяснить, как прошел последний день у этого Козырева и что спровоцировало его смерть.
— Это и я могу тебе рассказать, потому что Нинка ничего не знает. Виталька умер на даче, в аккурат — в обед.
— А что он делал на даче? Ведь не полол же грядки?
— Нет, конечно. Для этого у них есть приходящий садовник. У Витальки были гости. Вернее, гостья. Баба — слюнки потекут. Я-то приехал часов в одиннадцать, а она пришла к нему еще вечером, переночевала у него, а может, заявилась чуть свет… Но это маловероятно. Такие девушки любят поспать подольше.
— Любовница?
— Не знаю даже… Какие-то странные у них отношения. Сначала она вела себя более-менее, но потом уединилась с ним в комнате, стала о чем-то шептаться, а потом и вовсе заорала.
— А что она орала?
— Что все мы, мужики, одинаковые, что нам только одно подавай, и все в таком роде. А как коснись чего-то серьезного, так сразу в кусты… Мне показалось, что она у него что-то просила… Даже плакала. В общем, истеричка какая-то. Но красивая.
— А как эта гостья выглядела?
И Толик описал мне Эмму. В подробностях.
О чем же таком она говорила с этими мужчинами, что с ними после разговора случался сердечный приступ?
1. Вик.
2. Александр Вальтер (я была почему-то уверена, что и здесь не обошлось без Эммы).
3. Виталий Козырев.
Я вернулась домой, где уже не была, кажется, целую вечность, и достала списки Липкина. А что, если эти инициалы как — то совпадают с Эммиными любовниками?
Я сравнила инициалы, они не совпадали.
Кто же такой Григорий Абросимов — четвертый из молодых покойников Янтарева? Информация о нем была очень скудная. Главный редактор рекламной газеты «Что? Почем?».
Я позвонила Янтареву.
— Как там с лесными трупами? Секрет фирмы?
— Ищем. Трупы опознали. Все безработные, но вполне интеллигентные люди с высшим образованием. Они пропали пять дней назад. Тебя это интересует?
— Очень.
— Тогда подъезжай, поговорим.
Глава 14
Из дневника Эммы Д
5 июня 1995 г.
«Я больше не могла думать ни о ком, кроме него. Я и сейчас думаю только о нем. Мы провели ночь в палатке, комары зудели за полотняной стенкой, пытались пробраться в палатку через сетку на окне, но не смогли. Но они могли увидеть все, что происходило. Алик сказал, что у меня красивые ноги и грудь. Я ему тоже что-то сказала, и мы потом долго смеялись. Я не хотела, чтобы наступило утро».
7 июня 1995 г.
«Алик подарил мне кольцо. С искусственным рубином. Мы катались с ним на прогулочном катере и пили ледяной рислинг. Теперь у меня болит горло. Он говорит, что любит меня, но я ему почему-то не верю. Я вообще не верю, что кто-нибудь когда-нибудь сможет полюбить меня безоглядно. Да и про себя я не могла бы с точностью сказать, что способна на подобное чувство. Я хочу любить, я очень хочу любить, но отделить любовь от влюбленности я не могу. Я хочу быть Бовари. Ее тоже звали Эмма. «Эмма похудела, румянец на ее щеках поблек, лицо вытянулось. Казалось, эта всегда молчаливая женщина, с летящей походкой, с черными волосами, большими глазами и прямым носом, идет по жизни, едва касаясь ее, и несет на своем челе неясную печать какого-то высокого жребия. Она была очень печальна и очень тиха, очень нежна и в то же время очень сдержанна, в ее обаянии было что-то леденящее, бросавшее в дрожь, — так вздрагивают в церкви от благоухания цветов, смешанного с холодом мрамора». Но это все обман. Она просто скрывала свои бешеные чувства. «А между тем она была полна вожделений, яростных желаний и ненависти. Под ее платьем с прямыми складками учащенно билось наболевшее сердце, но ее стыдливые уста не выдавали мук. Эмма была влюблена в Леона, и она искала уединения, чтобы, рисуя себе его образ, насладиться им без помех…»
Алик тоже чем-то похож на Леона, но скорее всего я занимаюсь самообманом.
«Веление плоти, жажда денег, томление страсти — все слилось у нее в одно мучительное чувство. Она уже не могла не думать о нем — мысль ее беспрестанно к нему возвращалась… Ее раздражали неаккуратно поданное блюдо, неплотно запертая дверь, она страдала от того, что у нее нет бархата, от того, что она несчастна, от несбыточности своих мечтаний, от того, что дома у нее тесно».
Боже, как точно это сказано. И я тоже страдаю от этого же.
И еще: я не понимаю, почему мужчины охладевают к женщинам. Если это любовь — а они всегда клянутся в любви, — тогда почему же они так безболезненно расстаются со своими возлюбленными и бросают их?
При слове «Алик» я вздрагиваю. Может, мне не следовало спать с ним? Быть может, я поступила дурно? Но тогда бы он взял на острова кого-нибудь другого. Вернее, другую. Я ничего, ничегошеньки не понимаю в мужчинах».
10 июня 1995 г.
«Я пыталась притвориться, что охладела к Алику. Старалась не смотреть на него, делала вид, что о чем-то задумалась. Я ждала от него проявления какой-то нежности, мне так хотелось, чтобы он спросил меня, отчего я такая грустная и почему не смотрю на него. Но он красил полы на веранде и, казалось, совсем забыл обо мне. Мы с ним переставляли мебель, я мыла полы, готовила и вдруг поймала себя на мысли, что он попросту использует меня. Но потом это все прошло. Мы пили холодное красное вино, заедали его сыром, и я чувствовала себя совершенно счастливой. У него хорошая дача, прямо у реки… Завтра он уезжает в командировку».
