деревню.
— Так ты его подменяешь? Нину он с собой прихватил? Может, нас не так будут пичкать чесноком. Хотя мы и не против! Не то, что я не люблю его, просто дух от него слишком уж силен.
Когда Ирма проходила мимо, крановщик ущипнул ее за ягодицы. Шеврье не подал и виду, даже выдержал вопросительный взгляд Люка.
— В общем малый он неплохой! Только до скачек очень уж охоч… Послушай, если ему было кем заменить себя, чего ж кафе целых четыре дня было закрыто? Да еще и не предупредил никого! Пришлось в первый день тащиться к Шарантонскому мосту. Нет, милашка, камамберу мне не надо. А швейцарский буду есть хоть каждый день. Жюль, так тот любитель рокфора…
И все-таки они были удивлены новыми хозяевами. Особенно интриговала их Ирма.
— Долго Шеврье не выдержать, — прошептал Люка на ухо комиссару. — Они всего два года женаты. Если эти парни будут давать волю рукам, он им врежет.
Все оказалось не так уж серьезно. Принеся мастеровым вино, Шеврье решительно проговорил:
— Это моя жена.
— Поздравляем, приятель… Не беспокойся, не такие мы дурные! — ржали крановщики. Ребята они были неплохие, но вряд ли догадывались, каково приходится владельцу заведения.
— Понимаешь, Альбер вытянул беспроигрышный номер… Мог не опасаться, что кто-нибудь на его Нину позарится…
— Почему ж это?
— Ты что, не знаешь ее?
— В глаза не видел.
— Не много потерял, корешок… Ее и в казарме сенегальских стрелков никто бы не тронул. А вообще-то она баба душевная, верно, Жюль?
— А какого хоть она возраста?
— Как думаешь, Жюль, есть у нее какой-никакой возраст?
— Сказать трудно… Может, тридцать… А может, и все полста. Смотря с какого боку глядеть. Если со стороны здорового глаза, то она ничего. Но если с другого…
— А что, она косит?
— Еще как, старина! Он спрашивает, косит она или нет! Да она может увидеть одновременно носки твоих ботинок и верх Эйфелевой башни!
— Но Альбер был к ней привязан?
— Видишь, приятель, Альбер из тех, кто умеет устроиться в жизни. А твоя хозяйка стряпает — будь здоров! Ничего не скажешь! Но держу пари, это ты встаешь в шесть утра и топаешь на базар. Ты, наверно, и картошку ей чистил? А потом она и посуду одна не станет мыть. Так что тебе будет не до скачек. А вот Альбер и пальцем о палец не ударил. Да и деньжонки кой-какие у Нины, похоже, водились…
Почему в этот момент Люка украдкой взглянул на Мегрэ? Не повредило ли услышанное репутации убитого?
— Не знаю, как это у ней получилось, — продолжал механик. — Только Альбера она взяла не красотой…
Мегрэ оставался невозмутимым. Даже чуть заметно улыбался. Он не пропускал ни одного слова. Слова тотчас превращались в образы, которые завершали портрет маленького Альбера. Но личность этого кабатчика, похоже, по-прежнему была близка комиссару.
— А вы родом из каких мест, ребята?
— Из Берри, — отвечала Ирма.
— А я из Шербура, — заметил Шеврье.
— Выходит, с Альбером ты познакомился не у себя дома. Он из «шеверян»… Откуда он, Жюль, из Туркуэна?
— Из Рубэ.
— Ну, это все едино.
— А он не работал одно время возле Северного вокзала? — вмешался Мегрэ. В таком бедном заведении вопрос прозвучал вполне уместно.
— Ага, в «Циферблате». Прежде чем обосноваться тут, он лёт десять-двенадцать вкалывал там официантом.
— Выходит, с Ниной он там не мог познакомиться.
— Во всяком случае, ему подвезло. Я не насчет веселой жизни или развлечений толкую. Я насчет того, что ему не надо было хлопотать.
— Она южанка?
— Что правда, то правда!
— Из Марселя?
— Из Тулузы… Говор — без ножа зарежет. Диктору станции Радио-Тулуза нос утрет… Подай-ка счет, голубушка. Послушай, хозяин, чего ж ты такой невежа?
Шеврье озадаченно хмурился. Между тем Мегрэ понял, в чем дело.
— Верно! — вмешался он. — Когда появляется новый владелец, с него приходится.
Обедать пришло всего восемь посетителей. Одним из них был виноторговец — молча жевавший в углу хмурый мужчина средних лет, который всем был недоволен — стряпней, отличавшейся от прежней; тем, как накрыт стол; белым вином, которое ему подали вместо красного.
— Превратят теперь кафе в забегаловку, каких пруд пруди, — пробормотал он, уходя. — Как пить дать…
Шеврье уже не получал удовольствия от принятой на себя роли — не то, что утром. Лишь у Ирмы, как и прежде, работа спорилась. Даже посуду она мыла, мурлыкая песенку.
К половине второго в кафе остались лишь Мегрэ и Люка. Наступил период безлюдья. Изредка наведывался какой-нибудь клиент, пешеход, почувствовавший жажду, или матрос с баржи, зашедший с приятелем скоротать время, пока судно грузится.
Развалившись на стуле, Мегрэ попыхивал трубкой. Поел он довольно плотно, отчасти для того, чтобы порадовать Ирму. На кончик уха падал луч солнца. Мегрэ, казалось, совсем разомлел. Неожиданно комиссар наступил напарнику на ногу.
Только что по тротуару прошел какой-то человек. Заглянул в окно, затем, поколебавшись, направился к двери.
Среднего роста. Без головного убора. Рыжие волосы, веснущатое лицо, голубые глаза, толстые губы.
Незнакомец взялся за ручку. Вошел нерешительно. Во всей фигуре его чувствовалась настороженность.
Потрепанные башмаки несколько дней не чищены. Потертый темного цвета костюм, рубашка сомнительной чистоты, неряшливо повязанный галстук.
Чем-то напоминал кота, который, очутясь в незнакомом помещении, оглядывается, принюхивается: не подстерегает ли его какая-нибудь опасность? Уровень умственного развития, вероятно, ниже среднего. Такие глаза бывают у деревенских идиотов — не выражающие ничего, кроме природного коварства и недоверчивости.
Он, казалось, изумился, завидев Мегрэ и Люка. Не сводя с них глаз, боком придвинулся к стойке, постучал монетой.
Вошел Шеврье, закусывавший в углу кухни.
— Чего изволите?
Вошедший стоял в нерешительности, словно потеряв голос. Издав какой-то резкий звук, он указал на бутылку, стоявшую на кухонном шкафу.
Теперь он пристально разглядывал Шеврье, словно силясь уразуметь нечто недоступное его пониманию.
Внешне бесстрастный, Мегрэ продолжал постукивать ботинком
