Ознакомительная версия.
Он, несмотря на протестующие жесты жены, разлил по рюмкам еще водки.
– Приходил тут примерно неделю назад один. Судя по акценту (у нас стены, сам знаешь, бумажные), как говорится, – лицо кавказской национальности.
Петя насторожился.
– Да, вроде грузин. Он еще о чем-то долго с Колей препирался.
– А я его, между прочим, сама видела, – вступила в разговор Полина Владимировна. – Как раз вечером с работы возвращалась и заметила, что он от Коли выходил.
– Полина Владимировна, – как можно более внушительно сказал Петя, – а вы не могли бы его описать?
Она задумалась.
– Ну что, грузин как грузин, смуглый, усатый, лет сорока пяти – пятидесяти, невысокий. Да я же его потом на почте встретила…
– Давай-ка, Петя, еще выпьем. За здоровье.
Петя торопливо чокнулся и опрокинул содержимое рюмки в рот.
– А что он на почте делал?
– Он конверт надписывал. Видно, письмо хотел отправить.
Она долго примеривалась и тоже проглотила водку. Но, не рассчитав своих сил, поперхнулась, и мужу пришлось долго стучать ее по спине, пока она не пришла в себя.
– Ну ты, Полина Владимировна, даешь!
Петя от нетерпения начал грызть ногти. Наконец, последний раз кашлянув, учительница продолжила:
– А ты же меня, Петя, знаешь, у меня внутри все переворачивается, когда я вижу, что пишут безграмотно.
Петя улыбнулся:
– Да уж, пришлось на собственной шкуре убедиться.
– Ну вот, а грузин этот, видимо, писать в прошлом году научился. Представляешь, «Владивосток» через "о" написал. «Влодивосток».
– Так он во Владивосток письмо отправлял?
Полина Владимировна кивнула.
– А улицу Достоевского вообще переделал в «Дастаефского». Хамство какое!
– Полина Владимировна, – с надеждой спросил Петя, – а вы случайно номер дома не помните?
– И номер помню, – радостно ответила она, – дом номер 28, такой же, как и у нас, почему я его и запомнила. А вот фамилии на конверте не стояло. Без фамилии письмо было.
Олег Марченко, старший следователь Таллинской городской прокуратуры, сидел в своем кабинете и зубрил неправильные глаголы эстонского языка. Дело было трудным и очень ответственным. Шутка ли, администрация вполне может поставить вопрос о его увольнении, если не будет сдан экзамен. А до него оставалось всего каких-нибудь полторы недели. Поэтому, отложив в сторону все дела, в том числе и самые срочные, включая расследование причин катастрофы парома «Рената», Олег Марченко водил пальцем по учебнику, как первоклассник.
– Урво кайкко дана мигу… Ох, чухонь… – время от времени беззлобно приговаривал он и отвлекался на безутешные мысли:
«Все равно в деле с паромом никаких концов найти не удастся, – рассуждал он, – главное-то вещественное доказательство лежит на дне моря. И доставать его оттуда никому не надо. Даже если это был взрыв, доказать вряд ли получится. А даже если получится, обязательно найдутся силы, которым это невыгодно. И тогда начнутся звонки сверху, приватные беседы всякие, с мягким прессингом… Так что лучше всего очень глубоко не рыть. И сам цел останешься, и никого ненароком не заденешь. Людей-то все равно уже не вернешь…»
Так рассуждал пятидесятитрехлетний советник юстиции Марченко, всю свою жизнь проработавший в органах прокуратуры. За эти годы он успел повидать всякого, но, пожалуй, главным правилом, которое он усвоил, был старый трамвайный принцип «не высовываться». И его можно было понять, ведь сколько голов полетело с плеч за излишнее рвение – не сосчитать. И во времена хрущевской оттепели, и в годы брежневского застоя, не говоря уже о горбачевской перестройке, где-то наверху, в заоблачных властных структурах, всегда находились рычаги, чтобы направить следствие в нужное русло. А с непокорными расправлялись беспощадно. Но по сравнению с тем, что началось в последние годы, все, что творилось раньше, больше напоминало детские шалости. Коррупция приобрела настолько явные и неприкрытые формы, что даже Марченко верилось в это с трудом. Чиновники, почувствовав запах больших денег, которые давал контрабандный провоз через Эстонию нефти и цветных металлов из России на Запад, не боялись ничего, а прокуратуру и подавно. Правительство сквозь пальцы смотрело на свой сверху донизу продажный аппарат. Неужели же он, советник юстиции Марченко, должен был рисковать собственной головой из-за высокой цели защиты правосудия в стране, где это правосудие никому не нужно? Да пошли вы все!…
Видимо, из-за покладистого характера именно Марченко и поручили расследование дела с паромом. Судя по тону Генерального прокурора Эстонии, когда он поручал Марченко это дело, от него требовалось создать видимость бурной деятельности, но в то же время не рыть глубоко. Так он и сделал. Собрал немногочисленные свидетельские показания, осмотрел «место происшествия», таллинское пароходство приобщило к делу кое-какие нужные документы, регулярно давал интервью журналистам, в которых убеждал, что «следствие успешно продвигается». А сам, когда ажиотаж вокруг гибели «Ренаты» немного спал, сел за эстонский язык.
– Райту, пала, кайсво, тыйгу. – Слова никак не хотели запоминаться. Марченко решил сделать перерыв, встал из-за стола и зашел в маленький закуток в углу кабинета, где хранил электрический чайник, чашки, сахар-рафинад в картонной коробке и другие принадлежности для чаепития. Если бы не эта бумага, которая позавчера вечером появилась у него на столе, возможно, Марченко вообще бы не пошел на работу. Следственная бригада исправно корпела над составлением всяческих актов и протоколов на эстонском языке, и здесь он вряд ли был бы полезен. Результаты технической экспертизы обломков парома, найденных спасательными командами, должны были появиться еще не скоро, так что ему в прокуратуре делать было особенно нечего. Но вчера у его ребят прибавилось работы. Дело в том, что к нему поступило заявление от некоего Эмиля Рюйдэ, в котором содержалась жалоба на работника фирмы «Прибалтика» Рейна Мяяхе, который, по выражению Рюйдэ, подверг его необоснованному допросу с целью обвинить в причастности к гибели парома «Рената». Так как в «Прибалтике» работника с таким именем не оказалось, Марченко выяснил, что Мяяхе родственник двух женщин, погибших в катастрофе. Ему приходилось сталкиваться с такими случаями, когда родственники жертв сами пытались найти, а то и задержать преступника. Иногда эти люди приносили большую пользу следствию. Но в данном случае, когда от Марченко не требовалось большого усердия, этот новоявленный Пинкертон, а в особенности сведения, которые он сумел бы добыть, могли только помешать, а то и испортить все дело. Поэтому Марченко распорядился срочно задержать Мяяхе, причем сделать это по возможности тихо и незаметно.
«Неизвестно ведь, что ему уже удалось разнюхать, – рассудил Марченко. – А если какие-то новые данные попадут в прессу, хлопот не оберешься».
Когда снизу позвонил дежурный и сообщил, что привели задержанного, советник юстиции Марченко уже прихлебывал горячий чай с ароматным вишневым вареньем.
– Давай его немедленно ко мне, – сказал он и повесил трубку. Главное в их деле, считал следователь, это внезапность. Допрашивать надо сразу, пока задержанный не оправился от шока, вызванного задержанием. Он еще не успевает привыкнуть к серым стенам изоляторов, к решеткам на окнах, и единственное его желание – это как можно скорее, какими угодно путями выбраться отсюда. И в этом состоянии из него можно вытащить любые сведения, любые признания. Даже в том, чего он никогда не совершал. Поэтому-то Марченко и потребовал к себе Мяяхе сразу, не дожидаясь утра.
Несколько минут спустя в кабинет ввели высокого блондина в аккуратных очках.
«Сразу видно, врач», – с уважением подумал Марченко и вспомнил о своей больной печени.
С приличным твидовым пиджаком задержанного сильно контрастировали измазанные серой глиной ботинки и брюки.
– Добрый вечер, господин Мяяхе, – как можно более миролюбиво сказал Марченко и пригласил его сесть.
Это было довольно странно, но Мяяхе вел себя очень спокойно, не возмущался и не требовал объяснений. Он спокойно сел напротив Марченко и приготовился слушать.
«Характер нордический», – определил следователь. Он любил покладистых. От них, правда, всегда можно ожидать какого-нибудь подвоха, но никому еще не удавалось переиграть Марченко.
– Старший следователь Марченко, – представился он.
Мяяхе никак не отреагировал.
– Вы, я думаю, догадываетесь о причине задержания?
Мяяхе неопределенно кивнул. Собственно говоря, этот кивок можно было рассматривать как угодно: и как «да, догадываюсь», и как простую дань вежливости.
«Хитрая лиса, – подумал советник юстиции. – Знает, что его, как гражданина другой страны, не имеют права допрашивать без сотрудника посольства».
– Я пока не стал оформлять ваше задержание. Оно не зафиксировано ни в каких документах. И это не допрос. Вы можете расценивать его просто как беседу.
Ознакомительная версия.
