Ознакомительная версия.
– Что ты, папа! – быстро ответила Маша. Она очень боялась этого вопроса, который читала в глазах отца с той самой минуты, как он появился на пороге. Больше всего она опасалась сорваться и скатиться до упреков, бесконечных и бессмысленных. – Напротив, я с годами стала тебя лучше понимать. Мне тоже иногда хотелось все бросить и уйти. Куда глаза глядят. Если бы еще было с кем…
– А я так часто думал, что ты не захочешь меня видеть, и сам поверил в это, – будто не слыша ее, говорил отец. – Ты всегда была такая страстная, порывистая, бескомпромиссная… За тебя было страшно, и уж поверь, я только за тебя и переживал, когда уехал. Андрей куда проще, апатичней… Я знал, что он рано женится. Его невеста, она хоть какая?
«Не надо на него обижаться, ему тоже хочется выговориться», – убеждала она себя, выйдя в коридор и роясь в ящиках комода. Отыскав Зоин портрет, девушка с усмешкой вспомнила, с какой горечью рассматривала его вчера вечером. Теперь ей было совершенно безразлично, хороша ли собой невеста брата, любит ли она искренне Андрея и стоит ли вмешиваться в их идиллические отношения. Принеся портрет на кухню, она предъявила его отцу. Тот рассмотрел его с видом знатока, высоко подняв брови, и с неопределенной улыбкой вернул:
– Значит, ему нравятся блондинки.
– Надеюсь, он подумал еще о чем-нибудь, кроме цвета ее волос, – подхватила Маша, кладя портрет лицом на стол. – Иногда мне кажется, будто она его околдовала… Хотя не мое это дело!
– Боже мой, – протянул мужчина, глядя на то, как дочь хлопочет, заваривая чай. – Если бы твоя мама умела хоть иногда произносить эту фразу, мы бы никогда не расстались.
– Хочешь сказать, она тебя подавляла? – не оборачиваясь, спросила Маша. Она не хотела, чтобы изменившееся выражение ее лица выдало, насколько важен для нее этот вопрос.
– Нет. Не то… – задумчиво проговорил отец. – Просто мы с ней никогда не были на равных. Она вечно хотела контролировать меня во всем, в каждой мелочи. Ей обо мне все было интересно. Если нечего было рассказать, я выдумывал… Она слушала, кивала, а потом говорила, что я наврал, и начинала подозревать в чем-то… И эта ее постоянная присказка: «О чем ты сейчас думаешь?!» Не поверишь, я от этого вопроса уже чесаться начинал. Как от аллергии!
– Может, мама была не уверена в твоей любви? – Маша, изумленная такой откровенностью, забыла о чайнике и повернулась к отцу. – Или в себе самой?
– Ты права! – торопливо согласился тот. – Уверенный в себе человек не станет беспокоиться о том, что он значит для другого… Но я бы это все стерпел. Беда-то была в том, что сама она о себе ничего никогда не говорила. У нее – все эмоции, как Кощеева смерть – за семью морями, на дубу, в сундуке, в яйце… Получалась игра в одни ворота, я начинал ее ненавидеть, хотя вроде не за что… Мы разводились, и все друзья крутили пальцем у виска – что, рехнулся? А я сбежал. Я просто больше не мог. Много всякого разного еще было… Но когда я себя после стольких лет спрашиваю, из-за чего ушел, вспоминаю это ее вечное: «О чем ты думаешь?»
«Боже мой, ведь и меня вечно пытали этим вопросом и из меня вытягивали какую-то последнюю правду, которой я никогда не могла сказать!» Отвернувшись, Маша налила чай в две кружки, открыла навесной шкафчик, чтобы взять печенье, но ничего на полках не увидела. Вместо банок и пакетов перед ее внутренним взором пронеслись сцены из прошлого – и давнего, и только что минувшего. Вот она – худой до ужаса, угловатый подросток красит глаза, собираясь на дискотеку, и, прищурившись перед зеркалом, пытается сообразить, есть ли у нее шансы когда-нибудь стать похожей на Деми Мур, ее тогдашнего кумира. За спиной появляется мать и нехорошо изменившимся голосом спрашивает, не пора ли им поговорить откровенно. О чем поговорить? В первый миг Маша решает, что речь идет о прогулах в школе или скрытой двойке по алгебре. Но мать уточняет: «О мальчиках… У тебя уже кто-то есть?» «Кто-то» у Маши как раз недавно появился. И тут мама была права – участившиеся дискотеки и постоянно обновлявшаяся косметичка именно об этом и свидетельствовали. Но для самой девочки эта тема была настолько острой, почти болезненной, что она не могла ее обсуждать даже с ближайшей подругой, не то что с родительницей, принявшей такой тон, словно речь зашла о венерических болезнях. Маша отнекивается – звучит упрек во лжи. Маша огрызается – мать смотрит на нее с таким ужасом, будто дочь призналась в том, что сделала аборт. «Ты хочешь меня убить!» – трагически произносит мать и начинает плакать. Против ее слез девочка безоружна. Злоба мгновенно угасает, желание идти на дискотеку – тоже. Она чувствует себя обысканной, обвиненной в преступлении, которого не совершала. У Маши вырываются сдавленные рыдания, она еле слышно бормочет, что понимает, почему ушел отец. К счастью, ее никто уже не слушает. Она бредет через лестничную площадку, в квартиру напротив, и говорит подружке, что никуда не пойдет. «Тогда дай надеть твой золотой пояс!» – следует мгновенная реакция Анжелы, у которой под окнами уже свистит очередной местный хулиган, приехавший за нею на мотоцикле. И в этот миг Маша безумно завидует подруге, которая живет так просто, в свое удовольствие, не испытывая угрызений совести и умудряясь не чувствовать себя виноватой перед родителями.
– Ты обиделась?
Голос отца вернул ее в реальность. Опомнившись, девушка провела ладонью по коротко остриженному затылку – это был ее подростковый навязчивый жест, исчезнувший вместе с прыщиками, сутуловатостью и излишней вспыльчивостью. Маша повторила его подсознательно.
– Нет, что ты. – Она торопливо поставила перед отцом кружку с остывающим чаем. – У меня тоже были проблемы… Все время казалось, что она хочет видеть меня насквозь, а это так тяжело… Будто участвуешь в каком-то реалити-шоу, только зритель всего один, зато какой! Но опять же, думаю, это происходило потому, что ей чего-то не хватало. Любви. Понимания…
– А откуда у тебя-то взялось столько понимания? – неожиданно язвительно поинтересовался отец. – Неужели жизнь так обломала? Ты была совсем не такой.
– Я кажусь тебе погасшей, да?
– Не совсем так, скорее…
– Ты меня не щади, пап, – горько усмехнулась девушка. – Я сама все знаю. Ничего у меня в жизни не получилось, не сложилось, все хорошее прошло где-то на горизонте… И пропало. Будто корабль, может, даже с алыми парусами. А я осталась сидеть на острове, одна… Ну и со своими куклами, конечно.
«Есть еще Илья, – поправилась она про себя. – Моя последняя ошибка. Это с ним я сейчас должна была сидеть и говорить по душам. С ним весело, он заставил меня улыбаться, волноваться, старался порадовать… Если он не вернется, моя жизнь окончательно превратится в кошмар!»
– Рановато ты себя хоронишь, – поежился отец. Едва притронувшись к чаю, он отодвинул кружку. – У тебя такой прекрасный возраст, двадцать семь! Старуху из себя сделала… Стыдно!
– Дело не в том, сколько мне исполнилось лет, – возразила Маша, – а в том, что я чувствую… Они мне очень нелегко дались, эти последние годы. Ну и плечи как-то сами опустились.
– Они тебя съели. – Мужчина поморщился, будто от боли, и прикрыл глаза. – Так я и думал! Самую красивую, яркую, талантливую, взяли и сожрали! Использовали и ничего взамен не дали!
– Папа!
– Вот ты сейчас сидишь и говоришь мне о том, чего им не хватало… – не слушая ее, продолжал отец. – А почему я не слышу, чего не хватало тебе? Они тебя понимали, любили? Чем-то пожертвовали для того, чтобы ты была счастлива? Нет! Они только брали, брали, а когда им казалось, что ты можешь от них сбежать, делали все, чтобы ты подумала, будто у тебя есть любящая семья, и ты оставалась… Ты ведь так похожа на меня, и они тебе этого не простили!
– Да перестань, наконец! – Ее голос предательски сорвался, и осекшись, девушка полушепотом закончила: – Обвинять легко, а где ты сам был?!
Внезапно замолчав, мужчина некоторое время сидел, ломая стиснутые пальцы. В конце концов, встряхнулся и встал:
– И опять ты совершенно права. Но только получается, я вообще не могу ничего с тобой обсуждать. Ты в любой момент можешь заткнуть мне рот этим «где ты был?».
– Я постараюсь не затыкать. – Девушка со страхом наблюдала за его движениями, опасаясь, что он обидится и уйдет.
Однако отец всего-навсего подошел к окну, распахнул форточку, достал сигареты и закурил. Маша подняла брови – это было что-то новое. Прежде отец не выносил табачного дыма.
– Говоришь, у тебя сердце, а куришь, – несмело упрекнула она.
– Полгода назад начал, – не оборачиваясь, ответил тот. – Когда Лидочка умерла.
– Господи, кто? – растерялась Маша. – Жена твоя?!
– Дочка.
– У тебя… А я не… Как же… – Девушка заговорила бессвязно, не в силах окончить ни одного предложения. Она привыкла к мысли, что в новом браке отец детей не завел, и даже испытывала по этому поводу некую глубоко спрятанную гордость. Как бы она ни обижалась на отца, все равно оставалась его единственной дочкой.
Ознакомительная версия.
