А что можно было сказать? Г-н Рыбаков опустил глаза. Бесформенный халат милостиво скрадывал его туловище. Наряды поприличней, с
галстуком, имели противоположный эффект. Особенно под камерами. Г-н Рыбаков не любил телевидение.
Тем не менее, с другого конца говорили дело.
Да и какая кому была разница? Теперь-то?
- Щас, Максим, – сказал г-н Рыбаков вслух. – Щас я оденусь.
- Двадцать часов ноль одна минута балтийское время, чудесный вечер в Кёнигсберге, нижайшие цены в сети гипермаркетов «Жмот», исторические новости на «Вражеском радио»!
Кант свидетель, новости того дня на «Вражеском радио» потянули бы на нобелевку по журналистике, если б таковая выдавалась. Жаль, я уже скатал у кёнигсбергских СМИ половину своего повествования. Иначе обязательно привёл бы этот выпуск целиком. Все сорок девять фантастических минут: от выстрела г-на Рыбакова до «Напрасно старушка ждёт сына домой» в рыдающем исполнении Княжны Мери.
Но что поделать. Попробую своими словами.
Переход на «Линукс», как известно, не состоялся. Премьер Бухгальтер ещё шантажировала семью вице-адмирала Дрозденко, лётчики только-только усаживались в грипены, закупленные у шведов после долгих финансовых склок в Заксобрании, г-н Рыбаков ещё взывал к российским туристам в нашпигованном жучками и камерами офисе, а всё самое драматичное уже кончилось, так и не начавшись.
Усыплённый администратор Георгиев лежал на полу со шприцем в мускулистой спине. Та часть персонала ресторана «Шаганэ», которая не стояла в наручниках лицом к стене, выносила из подвала гранатомёты и ящики с патронами. Из квартиры на Хмельницкого выгребали автоматы. Из чердака на Омской спускали снайперские винтовки. Половина сотрудников «Союзпушнины» сидела в праздничных автобусах цвета морской волны, разглядывая свои окольцованные руки в ожидании депортации.
В Шишке пришлось усмирять пятерых. Это сделали те, кто получал от МОНи вторую/третью зарплату. Немногочисленные остальные тихо сидели по своим ячейкам. Некоторые уже выстукивали сочинения о непричастности – ни к чему, никогда, ни за что. Все вздыхали с облегчением.
В начале третьего вице-адмирал Дрозденко лично перезвонил Бухгальтер. Он сходу назвал её мерзавкой, сучкой, мандавошкой с ушами и блядюгой жидовской. Потом, откашлявшись в трубку, спросил, правда что ль?
- Чистая правда, Дмитрий Степанович, – заверила Бухгальтер.
- Вот прямо-таки и палить будете? Настоящими ракетами? На поражение?
- Именно так, Дмитрий Степанович.
- По нашим кораблям?
- По вашим кораблям.
Вице-адмирал Дрозденко помолчал, зашкаливая уровень записи свистящим дыханием.
- Да ну вас всех на хер, – резюмировал он прежде, чем повесить трубку.
Через двадцать минут его корабли развернулись и поплыли обратно.
Фотогеничные грипены, покружив над морем, вернулись на базу.
Квасько, при власти которого они были куплены, тут же объявился на всех каналах и много раз сказал, что миллиард евро – «бросовая цена за блестящую победу». Все лётчики впоследствии получили по Янтарной звезде второй степени. Двое стали телеведущими. Один участвовал в «Поп-идоле», но вылетел на предпоследнем круге.
Ближе к трём часам, пока в эфирах говорил отретушированный г-н Рыбаков, а телефоны с российскими симками вздрагивали от принятых сообщений, пришла первая вразумительная реплика из Москвы.
Москва требовала «незамедлительного освобождения» Мити и Гены.
Кёнигсбергский кабинет на тот момент заседал уже восьмой час. Бесперебойно. Все давно распустили волосы и содрали галстуки. Министр культуры Бар спал, подложив под голову нераскрытую папку с протоколами секретных кремлёвских заседаний. У тех, кто бодрствовал, звенели головы и тряслись руки от литровых порций кофе. Бухгальтер, взвинченная и бледная, разговаривала по двум телефонам сразу, сидя на столе в мятой сорочке, усеянной кофейными кляксами. Её туфли валялись на полу в нескольких метрах друг от друга. Правая нога рисовала невидимые восьмёрки.
Московское требование вызвало общий стон облегчения. По комнате пробежала волна хлипких аплодисментов.
- Таня? – произнесла Бухгальтер, прижав оба телефона к коленям.
Министр внутренних дел Волокитина соскользнула с подоконника.
- Ну, если они решили делать вид, что ничего не было, – сказала она, – я такое поведение предлагаю поощрять. Обоих придурков отдать. Немедленно.
- А здесь на амбразуру кто ляжет? – спросил министр обороны Шабаев. На его лице уже полчаса тлело разочарование. После двух лет снисходительного мата, которым Москва общалась с Шабаевым по телефону, ему очень хотелось, чтобы грипены утопили хоть что-нибудь под российским флагом. Хотя бы один ракетный катерок. Да хотя бы тральщик задрипанный! Здравомыслие вице-адмирала Дрозденко разбило его мечту.
- Я, – не задумываясь, сказала Волокитина. – Когда журы заголосят, подам в отставку. Уеду от вас всех на фиг в Новую Зеландию…
- Ладно, – Бухгальтер подняла телефоны обратно к ушам. – Кто за то, чтобы отдать придурков и скормить журам Таню, поднимите руки…
И руки поднялись.
Без пяти четыре, пока на площадях Кёнигсберга выстраивались вооружённые штампами милиционерши в парадной форме, пока к ним стекались первые ручейки российских туристов, манимые табличкой «ОТМЕТКА О ПРЕБЫВАНИИ НА ТЕРРИТОРИИ КЁНИГСБЕРГСКОГО РЕГИОНА», пока Москва вхолостую наводняла эфир опровержениями речи г-н Рыбакова, – в общем, в самый разгар комедии нашего экс-героя Митю вывели из камеры и посадили в автобус, набитый сотрудниками «Союзпушнины».
Приняв Митю, автобус выехал из Кёнигсберга и покатился на восток во главе пяти других автобусов c аналогичными пассажирами. Под утро караван остановился у латвийско-российской границы. Именно здесь, на нашей исходной позиции, мы высадим Митю из автобуса, передадим в руки некомпетентных органов и попрощаемся с ним навсегда. Ибо дальше, как и было начертано, ему навешают пиздюлей, ну а потом наложат грим, покажут по телевизору и отпустят жить, и ничего из ряда вон, кроме редких встреч с кёнигсбергскими журналистами, в его жизни более не случится.
Однако вернёмся в пятницу. В отличие от Мити, чья судьба уже двенадцать часов ходила по рукам, Гена ещё оставался номинальным хозяином своей. Известие о немедленном освобождении он принял с первобытным ужасом. И отказался освобождаться.
- Не хочу я! – крикнул он, вскакивая с дивана.
Диван находился в комнате для гостей на пятом этаже хай-тек-дворца КТВ-1.
- Не волнуйтесь, Гена, – редактор Чистова, немного поблекшая с утра, подошла к столу и налила себе минералки. – Это не милиция. Это МОНя. Ордера на арест у них нет. И быть не может. Наша охрана их не пропустит. И мы вас, разумеется, им не отдадим. А решение выдать вас России, – она залпом выпила минералку, – не думаю, что оно понравится нашим зрителям.
Редактор Чистова не ошиблась (она очень редко ошибается). Как только из экранов и мониторов полезла информация, что Митю под шумок вернули на Родину, население РЗР встало на дыбы.
Правительству при этом досталось не сразу. В начале седьмого министр Волокитина артистично взяла вину на себя и, посыпав голову пеплом, вылетела в отставку под речистое негодование всего остального кабинета. Правда о Митиной высылке была слита много позже – целых восемь дней спустя – а пока, насытившись избиением Волокитиной, вдохновившись победоносным кружением грипенов, три миллиона жителей РЗР сосредоточились на «Евровидении» и Гене.
Одним хотелось увидеть его на кёнигсбергской скамье подсудимых. Другие кричали, что не дело отдавать в лапы Кремля юного диссидента. Третьи, поправляя очки, замечали, что никаких законов Гена до сих пор не нарушил, а стало быть, дело это сугубо личное. Сходились все в одном: если руководство МОНи отдаст Гену Москве, оно отправится вслед за ним. Младшее и среднее звено МОНи грозило начальству забастовкой. Вокруг здания КТВ-1 и квартиры Гениного брата дежурили патрули антимилиции, готовые пресечь любые посягательства на права Гены. Самого Гену таскали из эфира в эфир, из студии в студию, с этажа на этаж; чаще всего он служил тематической мебелью, на фоне которой громко спорили и ехидно анализировали, но иногда ему давали и поговорить, причём в самый настоящий прайм-тайм.
Через неделю Гена так вписался в роль общественного деятеля, что начал предъявлять ультиматумы правительству Российской Федерации. В утреннем шоу «Не спать, Кёнигсберг» он дал пять советов Светлане Бухгальтер и наверняка дал бы шестой, не случись в тот момент спасительная рекламная пауза. Если вам уже неловко, представьте, какая моча ударила в Генину голову, когда ему нацепили на арендованный пиджак Янтарный якорь, а потом чуть не сделали почётным гражданином Кёнигсберга.
