- Предлагаю истинно русский эмоционально-оздоровительный аперитив.
В дверном проеме баньки появился и он сам - облаченный в плавки сгусток мускул.
- Илья Муромец! - любуясь другом воскликнул Росс.
- От Добрыни Никитича слышу, - улыбаясь, Павел подошел к гостям, обнялся с Россом, представился Сальме: "Груздев". Она с любопытством его разглядывала: "Вот он какой. Слыхать слышала, и много всякого. Но чтобы живьем увидать - никак не думала". Подошел отец, крепкий ещё старик.
- Добро пожаловать! Угощайтесь нашим свежим парком.
Парок был отменный. Это Сальме, как эстонка, могла оценить в полной мере. Мать Павла, опрятная, на вид совсем ещё не старая женщина, бесшумно хлопотала у стола.
- Попробуйте моей домашней водочки, - отец налил в лафитники из литровой бутыли прозрачную жидкость. - Крепкая. Тройной перегонки...
Сальме, приехав на лето из Тарту к родителям, попробовала хуторской самогонки. Конечно, запах не самый приятный, зато крепость такая, что мгновенно шибает в голову и утром она не болит, если с бражкой не мешать. Груздевский продукт напомнил ей ту давнюю поездку. После второго тоста сладостная истома разлилась по всему телу, однако сознание оставалось ясным,мысли текли спокойно, ровно. "Зачем эта встреча? Что она дает Россу? Груздеву? Они - команда или каждый сам по себе? Что обо мне знает хозяин Росса? И что и как докладывал ему Иван?"
В перерыве между тройной рыбной похлебкой и зажаренным целиком поросенком, фаршированным гречневой кашей, Павел пригласил Ивана на перекур.
- Я более менее в курсе хода операции "Джони Уокер", - начал он, когда они отошли от дома довольно далеко. - Ты понимаешь, что не я сам жаждал познакомиться с Читой, хотя с точки зрения работы это не бесполезно. Смотри, Ваньк, она штучка серьезная. Гораздо серьезнее, чем тебе кажется. И опаснее.
Он как-то отчужденно взглянул на Росса, отчужденно и даже зло - так показалось Ивану.
- И ты и я знаем на собственной шкуре, что наша работа - не хлопоты домохозяйки на кухне. Хотя и там время от времени плита взрывается. По лезвию ходим или по минному полю, как сказал бы мой батя. А эта операция..., - он сделал глубокую затяжку, долго-долго выпускал дым через нос, - в ней столько заинтересованных сторон, замешаны такие интересы...
Он бросил недокуренную сигарету, тщательно втоптал её в землю.
- У меня даже возникает желание вынуть тебя из нее.
- Это невозможно, - спокойно возразил Росс. - Да и с какой стати?
- Я и сам знаю, что невозможно. Мы труса с тобою никогда не праздновали, но сейчас мне страшно.
"Странно, - подумал Росс. - Он будто извиняется за что-то. За что? Никогда его таким не видел".
- А, впрочем, трус в карты не играет, - улыбнулся он и Россу не понравилась эта улыбка - вымученная, фальшивая. - Бог не выдаст, свинья не съест.
"Что-то его мучает, - решил Росс. - Но говорить не хочет или не может. И не скажет. Что ж, плакать не будем. Вольному воля, спасенному рай".
- Вечер перезрел, - сказала мать, обращаясь к гостям, когда закончили трапезничать. - Вы, поди, намаялись за день. Я вам наверху постелила, там у нас две горенки. Вам (обращаясь к Сальме) в той, что слева от лесенки. Там перина пуховая.
- Эх, жаль Вера Ивановна в Москве, - вздохнул, зевая, Павел. - Пацаны, школа. А то бы пульку расписали, хоть бы сочинскую.
Росс вспомнил, как лет десять назад они с Павлом бывало просиживали ночь за преферансом. Славное было время, время самых смелых надежд, азартной, самозабвенной погони за знаниями, открытий и зубрежки. Да, да, изнурительной зубрежки до одури, иначе как можно было изучить за три года в дополнение к английскому ещё два иностранных языка. Иван и Павел были лучшими слушателями Военно-дипломатической академии, "отчаянными друзьями-соперниками", как назвал их однажды заместитель начальника по учебной части генерал Вагранян. Ибо ни один не хотел уступать другому ни в учебе, ни в спорте. И когда получили свои первые назначения - Павел в Дели, Иван - в Вашингтон, ревниво следили за успехами и неудачами друг друга. Правда, была между ними и существенная разница, которая не могла ускользнуть от наметанного взгляда съевших собаку на своем ремесле воспитателей: Иван при утверждении своего "я" думал прежде всего о деле; Павел же, казалось, был весь соткан из безоглядного, оголтелого самолюбия. Потому и погоны у него были уже генеральские, а у Ивана все ещё с двумя просветами. Лишь самые близкие знали, сколько разных чинов с красными лампасами перебывало с "племянницами" на этой славной дачке в Груздево.
Зато и чином и должностью не был обижен Павел. Жена Вера всячески избегала подобных компаний: "Чтобы я улыбалась и обслуживала этих старых кобелей и их грязных потаскух?! Ни в жизнь!" А мать и отец души не чаяли в Павлуше: "Он академик, ему и карты в руки. А нам только в радость гостей сыночка приветить. Мужики-то все гладкие, справные, девки-то в шляпках, грудастенькие, глазастенькие. Рази жалко баньку протопить да стол спроворить!" Вот и теперь они не спрашивали сына, кто приехал да зачем. Пашенькиным друзьям завсегда рады. Тем более, про Ивана он им рассказывал разное и не раз.
Росс и Сальме расположились в той спальне, где постель была без пуховой перины. Спать не хотелось. Сидели впотьмах в самодельных креслах-качалках, говорили вполголоса.
- Скажи честно, Груздев на меня, как в зверинце на мартышку хотел посмотреть? - Сальме смотрела на его профиль, который чернел на фоне белесого окошка. Не зная деталей, она тем не менее была в курсе того, что Груздев какой-то ниточкой привязан к операции. Не со стороны государства или ИНТЕРПОЛ'а. Со стороны Дракона.
- Я не знаю причину его интереса, - ответил Росс. - Однако, о том чтобы я приехал сюда вместе с тобой, он попросил ещё из Лондона. "Видимо, как охотник, жаждущий лицезреть зверя, на которого устраивается гон", подумал он. - В любом случае, ты у меня в долгу.
Он сделал паузу, ожидая её реакцию. Но она молчала и он продолжил: - Я познакомил тебя со своим шефом. А ты прячешь своего напарника от меня, как мать ядовитую жидкость от пятилетнего несмышленыша. Моцарт, так ведь его зовут?
"Ты, Иван, далеко не несмышленыш. А Моцарт - кстати, откуда тебе известно его имя? - тот да, смесь мышьяка, стрихнина и цианистого калия". Вслух сказала:
- Он в бегах. У него в Москве свой интерес. Он промышляет бандитским бизнесом. Я его боюсь. И ... и почему ты решил, что он мой напарник? Нет у меня никаких напарников. Путешествую по миру в свое удовольствие - и все.
- И все, - Росс долго раскачивался в кресле, потом встал, подошел вплотную к Сальме. Взял её голову в ладони, заговорил шепотом:
- Надеюсь, нас никто здесь не записывает. Думаю, настало время нам оставить игру в прятки. Мы с тобой вовлечены в смертельную схватку. Может быть, более страшную, чем все, что было у нас до этого. И мы с тобой по разные стороны этой схватки.Вопреки этому, назло этому мы должны держаться плечо к плечу. Иначе...
- Я люблю тебя, Росс, - она мягко освободила лицо от его ладоней, поцеловала его дважды недолгим, нежным поцелуем в губы. - Еще неделю назад если кто-нибудь сказал бы мне, что со мной случится такое, я высмеяла бы его зло и беспощадно. Но что я могу сделать? Отойти в сторону, сбежать, исчезнуть? Нет такого места на земле, где меня не достали бы мои... напарники. А потом, я Чита...
- Не надо, дорогая, не надо, - Росс приложил палец к её губам. - Я не призываю тебя ни к предательству, ни к дезертирству. Хотя и то и другое было бы оправдано. Я предлагаю пройти маршрут до конца вместе и найти достойный выход. Какой? Не знаю. Но он должен быть.
"Смерть - вот единственный выход, который ты можешь мне предложить, любимый, - безнадежно подумала она. - Какой ужас, ведь я почти согласна с этим".
- Я не знаю, кто кому более спасительно нужен, - Росс взял Сальме на руки и она покорно положила голову на его плечо. - Друзья становятся врагами. Враги готовы бросить в бездну всех и вся ради новых и новых унций золота. Я хочу, чтобы ты была счастлива и ради этого я готов уничтожить все зло на свете.
Засыпая, Сальме видела себя совсем маленькой девочкой. Она на родительском хуторе. Стоит на берегу небольшого затона озера Пангоди. Едва слышен шепот камыша, колышатся на водной ряби застенчивые лилии, балует изредка рыбешка. Солнце в зените. Призывно гукает какая-то птица в близком лесу, над цветами гудят шмели. Сальме поправляет на голове венок из полевых ромашек и прыгает в затон. Вода теплая. Она плывет саженками, ловко разгребая поднявшиеся вдруг волны. Рядом плывет мальчик. Она его знает, она его знала всегда. Это самый лучший мальчик на свете. Его зовут Иван Росс.
В одном из заброшенных домов Бруклина посреди пищевых отбросов, смрада и нечистот умирал седой морщинистый старик. Ему было двадцать шесть лет, но он ощущал себя столетним старцем. Изредка, с трудом повернувшись на груде жалкого тряпья, старик слезящимися глазами искал просвет окна. Когда это ему удавалось, опухшими негнущимися пальцами он касался девочки-подростка, которая лежала рядом на голом, прогнившем от мочи матрасе, косноязычно спрашивал:
