Тем не менее Макс сразу понял: если кто и помешает ему занять доминирующее место в стаде, – называется оно отделением, взводом или ротой, так это не его сослуживцы, а прапорщик-монумент с тихим голосом проповедника секты истинных христиан.
Один такой тип подходил к нему в городе. Вежливым и вкрадчивым голосом пассивного гомика спросил: «Что вы знаете о загробной жизни?». Макс взглянул на него с изумлением, но быстро опомнился. Вынул из кармана нож-бабочку харбинской работы, купленный на толчке у челнока-китайца, блеснул лезвием.
– Счас я туда тебя отправлю, потом ты вернешься и все мне расскажешь.
Молодой миссионер побледнел, стушевался, на умный лоб высыпали капельки пота. Он, должно быть, знал о загробной жизни нечто такое, что воспользоваться шансом её заполучить не спешил.
Всем нутром Макс чуял: с прапорщиком такой финт не пройдет. Покажи ему кто-то нож-бабочку, то уже через секунду лезвие отлетит в сторону вместе с грабкой, его державшей. Об этом убедительно говорил не только краповый берет на голове прапора, но и его напряженная мускулистая фигура. Было абсолютно ясно: под такого лучше не попадать.
Гусь смерил Макса взглядом. Повернулся к сержанту Рогозе, который принимал новичков под свою команду.
– Рогоза, наведите в отделении порядок.
Сержант, ещё не до конца понявший, в чем претензии прапорщика, округлил глаза.
– Я и так вроде…
– Вроде, но не так. – Гусь сурово оглядел строй. – Женщину, рядовую Сикину… Я не ошибся с фамилией? – палец прапорщика как штык указывал на грудь Макса. – Сикину поставить на левый фланг.
Солдаты, уже понявшие, в чем дело, негромко проржали: «гы-гы». Если было бы громко, прапорщик мог расценить это как нарушение дисциплины строя. Умеренное по силе «гы-гы» означало, что воинство понимает и ценит юмор.
– И следите, чтобы ваши жеребчики не учинили в казарме поползновений к девице. Ишь, как их сразу повело: «гы-гы».
– Есть, – ответил Рогоза серьезно.
– В сортире на отдельное очко повесьте букву «Ж».
– Есть.
– Обратите внимание на внешний вид девицы. Сережки у неё тусклые. Пусть чистит ежедневно зубным порошком. После отбоя. Подберите для неё юбку. Существует утвержденная форма для дамского пола и её положено соблюдать…
И опять раздалось «гы-гы» на этот раз более смелое.
Макс такого хода со стороны прапорщика не ожидал и потому, залившись краской от шеи до корней волос, тупо молчал. Он понимал, что сослуживцы ржавшие при словах Гуся, безусловно на стороне прапора и огрызаться в такой обстановке только срамить себя.
Другое дело, если бы Гусь попытался напрямую приказал снять сережки. Тут можно было бы упереться и открыто пойти на принцип. Еще дома кореша, знавшие армейские порядки, говорили Максу, что ни в одном уставе запретов на ношение солдатами украшений не существует. Любой такой запрет – нарушение прав человека. «Ты хоть кольцо в нос продень, – наставлял Макса уже отслуживший срочную службу Олег Ильин, – никто тебе не указ. А начнут залупаться, пошли подальше».
Гусь ничего не запрещал, не повышал голоса на рядового Чикина, но тот после команды «Разойдись» сам снял сережки, едва не выдрав их из ушей вместе с мочками.
Макс верил, что именно прапорщик пойдет по его следу, и будет гнаться за ним, сколько бы это ни потребовало сил и времени.
Стискивая зубы, ругаясь и злясь, Макс шел и, на второй день к полудню, вышел к Заманихинским болотам. На карте их зона, обозначенная синими тонкими штрихами, уходила на северо-восток за верхний обрез листа.
По пути он набил карманы куртки кедровыми орешками, жевал их не переставая, чтобы забить чувство голода. Однако избалованное кашами солдатское брюхо все время требовало более плотного наполнителя. Поэтому желание приложиться к тушенке в душе непрерывно боролось с сознанием, что этого делать нельзя. Последнее, подкрепленное волевым усилием, пока побеждало.
От болот Макс повернул на северо-восток и уже к вечеру вышел в горную местность. Тайга здесь расползлась по увалам. Идти стало её труднее…
Макс стал подумывать, где устроиться на ночлег, когда за темным массивом орешника заметил нечто большое, черное. Спрятался за стволом сосны, встал на колено, изготовил автомат. Ничего подозрительного заметно не было. Только мирный ветер равномерно шелестел в вершинах сосен.
Макс вгляделся получше и понял – в кустах затаилась избушка. Добротная охотничья берлога, сделанная из накатника и изрядно потемневшая от времени. На её стенах зелеными проплешинами расселился густой таежный мох.
Долго думать не приходилось. Сюда, в лесную глушь телефонов не проведено. Даже если в избушке кто-то живет, о том, что его, Чикина, ловят – в этом Макс нисколько не сомневался – никто знать не знает. Впрочем, если и знают, то человек с автоматом способен решить проблему очень просто, как он решил её в штабе полка, где сделать это было труднее, чем здесь в глухой тайге. Безнаказанность всегда рождает самоуверенность и питает наглость.
Осторожно передвигаясь от дерева к дереву, Макс приблизился к домику. Несколько минут наблюдал за ним, но снова ничего сулившего опасность не обнаружил. Тогда он подошел к двери. Толкнул её левой рукой, правой изготовив автомат к стрельбе. Щадить обитателей лесной избушки, сколько бы их там ни находилось, в его намерения не входило. Тот, кто мог догадаться о его маршруте, терял право на жизнь. Убив одного, можно ухлопать ещё целый десяток без какого-либо усложнения своих отношений с новым российским законом, который отменил смертную казнь. Демократия тем и прекрасна, что государство лишило себя права посягать на жизнь преступника. Это диктатуры не боятся выглядеть жестокими. Демократия вынуждена сохранять человеческое улыбающееся лицо, даже если оно у неё в собственной крови.
Дверь не открылась и даже не дрогнула.
Макс дал по толстым серым плахам пинка. Дерево глухо загудело.
– Эй, кто там есть?!
Изнутри никто не подал голоса, не ответил. Значит, в доме никого не было. Законы охотничьего гостеприимства, насколько знал Максим, обязывали приютить одинокого путника, блуждавшего по тайге.
Тогда, обозленный неудачей, чтобы дать себе хоть какую-то разрядку, Макс полоснул по двери короткой очередь. Пять выбоин легли поперек темных плах белым рваным многоточием. В стороны полетела мелкая смолистая щепа. Однако одолеть деревянную твердь, пробить плахи насквозь автомату оказалось не под силу.
– Зараза!
Макс в очередной раз пнул дверь, надеясь на то, что она вдруг подастся. Дверь даже не дрогнула. И почти сразу за пинком со стороны из-за деревьев громким ударом жахнул выстрел, и звук его эхом пронесся над лесом. Пуля, пущенная неизвестной рукой, попала в приклад автомата. Резкий удар ожег ладони. Макс непроизвольно отшвырнул «акашку» и пузом упал на землю.
Уже лежа, он понял, что произошло, и вдруг испугался. Сердце задрожало. Спина взмокла. Руки затряслись.
Оказалось, что когда стреляешь в других, зная, что в тебя самого пульнуть никто не может, в душе теплой волной плещется будоражащее чувство собственного превосходства над остальными. Чувство, надо сказать, приятное.
Макс до армии прыгал в реку с двадцатиметрового железнодорожного моста. Таких смельчаков в поселке было всего трое. Остальные из пятнадцати одногодков, кучковавшихся вокруг Макса, не могли преодолеть в себе парализующее чувство страха.
Впрочем, и сам Макс всякий раз, когда становился на край клепаной железной балки, должен был делать немалое усилие, заставляя себя ступить в пустоту. Дыхание перед прыжком учащалось, сердце усиленно билось. Зато в миг, когда он преодолевал оцепенение, сковывавшее мышцы, и «солдатиком» бросался вниз, все струны души звенели от восторга. Воздух упруго обжимал тело, летевшее вниз. Ветер свистел в ушах. Сердце сжималось, рот раскрывался, и трудно было сдержать победный клич, рвавшийся из горла. Потом удар ногами о воду и вдохновляющее чувство освобождения от всего сразу – от страха, опасности, от будоражащей неопределенности свободного полета, захлестывало Макса радостью.
Лежа на мягкой подложке из старой хвои, Макс протянул руку к автомату, подвинул его к себе, подхватил и стал отползать в сторону, к кустам.
Больше в него не стреляли.
Убравшись подальше от избушки, Макс осмотрел автомат. Пуля, судя по всему достаточно крупного калибра, пробила приклад насквозь. С одной стороны отверстие было ровным с округлыми краями, с другой свинец вырвал огромный кусок дерева, и из образовавшегося кратера торчали острые щепки.
Ползком Макс преодолел ещё метров пятьдесят, потом вскочил, встал за дерево и отдышался. Только после этого поспешил уйти подальше от опасного места.
Макс понимал, что стреляли в него потому, что он вмазал в дверь избушки автоматную очередь. Таким образом, ответ на вопрос «почему?» у него был, но кто произвел выстрел, а затем не стал его повторять, он так никогда и не узнал.
