Егор Егорович выбежал на сцену. Она была пуста. Огонь бушевал наверху, на кулисах. По крутой лестнице он устремился под крышу, с багром в руках добрался до подвесного мостика. Неловким движением задел один из рычагов, и сверху прямо в огонь упал огромный холст.
А внизу лихо орудовали пожарные. Один из них случайно направил струю из брандспойта на кучу тряпок, до которых еще не дошло пламя. Ткань, сбитая напором, отлетела, и все увидели раненого Ромашина. Первым к нему подскочил Себекин, наконец примчавшийся к месту происшествия.
- Григорий Петрович... - неожиданно услышал начальник милиции. Видимо, вода привела Ромашина в чувство.
- Что с тобой, Рома?
- Скорее задержите...
- Кого?
- Павильон госторга... С крыши... Сухов... Дайте пить. Кажется, все... - Ромашин дернулся всем телом, стремясь приподняться, но тут же безжизненно упал на руки Себекина.
Пламя вырвалось с чердаков. Кругом было светло, как днем. Молча, почти автоматически делали свою работу пожарные: лезли по лестницам наверх, качали воду.
Сквозь заградительный занавес пробились Гряднов и Виталий. И тут же заметили убитого.
- Кто его? - спросил инспектор у Себекина.
- Не знаю. Понимаешь, он в самый последний момент, очнувшись, про госторг говорил, какого-то Сухова.
- Вот как? Опять твой дядюшка, Виталик. Значит, все это его рук дело. У павильона госторга нужно немедленно поставить засаду. Он, наверное, там. Пошли.
Но Сухов был рядом, в толпе зевак, сбежавшихся на пожар, натиск которых с трудом сдерживали рабочие. Он считал, что в гриме его не узнают, и сквозь шум старался разобрать, о чем говорят люди, склонившиеся над милиционером, которого к тому времени вынесли из здания театра. Он узнал Виталия. Неожиданно они встретились взглядами. Виталий стал пристально всматриваться в лицо Сухова, но тот успел спрятаться за соседа и поспешил выбраться из толпы. Зло усмехнувшись, Сухов подождал, пока не ушли сотрудники милиции с "племянником". Чуть в стороне, прислонившись к столбу, в окружении артистов стоял Кустовский. Он тихо плакал. Евгений Николаевич пожал ему руку.
- Уйдите, Сухов! - вдруг взорвался режиссер. - Вы не человек. Какая же вы мразь! Прочь отсюда, жалкое ничтожество! Это ты спалил наш театр!
Из темноты выскочил Павел. Не видя Сухова, он подошел к старику.
- Что с вами? Успокойтесь, пойдемте скорее отсюда!
- Паша! Милый! Это конец!
- Да нет же, нет! Бежим на пристань. Мы успеем. Смотрите, что у меня есть. Вот они, подсвечники. Ваш приятель оставил их в театре. - Парень развернул красную тряпку. - С этим мы нигде не пропадем. Вставайте, Семен Глебович! Надо бежать.
Сухов, сделав два шага, очутился возле Павла.
- Женя, не трогай мальчика! - закричал Кустовский и схватил его за руку. - Не убивай, прошу тебя!
- Пошел вон, скотина!
Сухов, выхватив финку, хотел оторвать от себя режиссера, но в этот момент Павел сильно ударил Евгения Николаевича подсвечником по голове. Удар обрушивался за ударом, пока подоспевшие милиционеры, среди которых были и Гущин с Себекиным, не оттащили его.
Константинов, обнимая жену, говорил ей заплетающимся языком:
- Что бы я делал без тебя? Сокровище ты мое драгоценное.
Они сидели за столиком трактира возле окна, из которого была видна ювелирная лавка.
- Оставь меня. Опять напился, смотреть противно. Еле сидишь. Вставай, вроде бы уже пора...
- Успеем, дорогая, сделать то, что нам поручено этим мерзким человеком, а именно - запалить мастерскую...
- Ты чего кричишь?
- Я говорю, - икая, ответил Губошлеп. - А у нас в стране говорить никому не возбраняется. Да-да, смею вас заверить...
- Болтун! Ты посмотри, на кого ты похож. Вставай сейчас же!
- Па-пра-шу... не оскорблять мое достоинство. Иначе... - Он встал со стула, пошатываясь.
- Пошли, пошли отсюда! - потянула его жена. - Уже время. Сделаем дело - и на пароход. Никто нас не поймает.
- На посошок! Нужно выпить на посошок! - Губошлеп потянулся к недопитой бутылке. - Давай, Галя, выпьем и начнем новую жизнь. И факел, который мы зажжем на этой ярмарке, будет символом нашего очищения.
Гряднов с Виталием, обойдя здание госторга и не заметив ничего подозрительного, присели на скамейку, окруженную кустами разросшейся черемухи, и стали наблюдать. Тут они и увидели вышедших из трактира супругов. Виталий, вытянув шею, стал всматриваться в их лица. Он сразу же узнал Губошлепа. Тот, с трудом удерживая равновесие - последняя рюмка сыграла свою роль, - еле передвигал ноги и, если бы не старания жены, давно бы свалился. Наблюдатели незаметно последовали за парочкой.
- Да пойми ты, дурья башка, - чуть не плача, причитала буфетчица, это наш последний шанс.
Губошлеп остановился, покачиваясь.
- О чем ты говоришь? Какой шанс? Ах, да! Где бензин, где флакон с бензином, я тебя спрашиваю?
- Тише, в сумке у меня. Все готово. Мы только чиркнем спичкой и...
- Давай сюда флакон. Ого, да это, оказывается, целая бутылка. Загороди меня. Вот так.
Губошлеп, качаясь, стал выливать горючее на стену ювелирной лавки. Он не сразу почувствовал на своем плече твердую руку Гряднова.
Теплым сентябрьским днем хоронили Ромашина. Виталий вместе с Гущиным нес венок от личного состава комендатуры ярмарочного уголовного розыска. Впереди шли двое парней с венком от рабочих механического завода, где раньше трудился погибший. Вокруг причитали старухи.
Виталий слышал эти причитания, и они отдавались в душе тупой болью. За эти дни он заметно повзрослел, происшедшие события не прошли для него даром.
- Товарищи! - Голос Себекина, открывшего траурный митинг, эхом пронесся над кладбищем. - Сегодня мы провожаем в последний путь рядового бойца Советской власти. Роман Ромашин был скромным, незаметным сотрудником, каких среди нас очень много. Этого человека я любил, хотя не все у нас было гладко. Трудно, товарищи, говорить, потому как слезы сжимают мне горло. Но пусть наши враги не надеются на то, что мы расслабимся хоть на минуту. Ромашин стал жертвой преступной шайки, которую мы выловили. Они хотели спалить нашу ярмарку, опорочить Советскую власть. А мы заявляем им и всем подобным: не выйдет! И не выйдет потому, что в наших рядах есть много таких, как Ромашин, наш дорогой и бесценный друг...
Взвод красноармейцев дал несколько прощальных залпов. Большая стая галок с тревожным криком взметнулась над кладбищенскими вязами, запахло пороховым дымом... Через минуту птицы угомонились и снова стало тихо.
Выйдя за ворота, Гряднов повернулся к Себекину:
- Хорошо сказал. Правильно.
Виталий шагал рядом. Инспектор перевел разговор на другую тему, стал рассказывать о том, что звонил в Москву. Там подтвердили, что под фамилией Сухов скрывался опасный преступник.
- Настоящая его фамилия Ядров, Николай Устинович, - объяснил Гряднов. - В Витебске он участвовал в разгроме военного комиссариата, где захватил ряд документов.
- Мой отец последнее письмо именно оттуда, из Витебска, прислал, вставил Виталий.
- Да. Так что никакой он тебе не родственник. И судить его будут как матерого бандита, на счету которого не только убийство Ромашина, но и множество других преступных дел.
- А Губошлеп какой номер отмочил, - улыбнулся Себекин. - Как только вы его привели, он сразу ко мне: саквояж американский нашли, так что отпускайте, и все тут. Я ему вроде как слово давал.
- Подонок, - ответил москвич и после паузы повернулся к своему молодому спутнику. - А ведь у меня и для тебя есть новость. Нашли мы твоего Генку. Сейчас дело прекращено, его выпустили. Так что он дожидается тебя на ярмарке, на площади.
- Вот спасибо! - обрадовался Виталий. - Побегу я тогда.
- И тебе спасибо, - сказал Гряднов. - Будешь в Москве - заходи.
- Обязательно! Мы с Генкой вас еще навестим. - И он быстро побежал под откос к пристани.
