В Москве у Мостягина украли лучшую коллекцию орденов в Европе. Влезли через фонарь мастерской к художнику Соколову, отобрали самые ценные иконы — и с концами; ордена и доски обрели новых хозяев за границей. Да и в нашем городе это положение не уступает столичному. Один из примеров лежит передо мной. Могу вспомнить и другие. Два года назад исчезает коллекция серебряного антиквариата у Юрия Масликова. Уникальной коллекции фарфора лишается Виктор Глайзерман. Пользуясь поездкой на симпозиум композитора Глазкова, влезают в его квартиру, но на сей раз мимо, потому что Глазков предусмотрительно спрятал свою коллекцию в доме матери. И милиция практически ничего сделать не может. То есть, иногда похитителей находят, как, к примеру, разыскали человека, обворовавшего Глайзермана, но вещи… Тем более что в последнее время к антиквариату воспылали любовью деятели вроде того, который подкинул мне этот коричневый конверт, что значительно ухудшает шансы ограбленных получить назад свои шедевры.
С этими мыслями разворачиваю газету, купленную по совету Константина Николаевича, и среди информаций о рекордных удоях, передовом опыте и прочих крайне волнующих меня сведений нахожу интервью корреспондента О. Постовщикова с начальником управления по надзору за рассмотрением уголовных дел в судах Прокуратуры УССР Б. Талабольченко. Внимательно читаю и нахожу то, что может интересовать общественность в моем лице. На вопрос «Какие юридические вопросы вас особенно интересуют?» Талабольченко отвечает:
«Меня волнуют многие правовые проблемы. Вот одна из них, на первый взгляд, не особенно важная. Я имею в виду моральные и правовые аспекты коллекционирования. Безусловно, основная масса собирателей — честные, увлеченные люди, делающие большое и полезное дело. Но тем не менее проблем тут возникает немало — и сохранность шедевров, и то, как они передаются друг другу, и нежелательное нравственное влияние, которое, порой, оказывает коллекция на ее обладателя, превращает его в стяжателя».
Дальше еще одно аналогичное рассуждение, подводящее к конкретному примеру, взятому из жизни нашего города. «Скажем, обратился недавно в милицию один собиратель — украли у него портфель. А в портфеле — миниатюры, в том числе работы Тропинина, всего на 60 тысяч. Дома же у него только записанных в музейные каталоги полотен — около полутора сотен. А зарплата 100–120 рублей в месяц.
Не верю я, когда речь заходит о таких богатейших собраниях, в сверхэкономию на еде и одежде. Ясно: это или скупка произведений за бесценок у несведущих людей и последующая перепродажа их втридорога, либо покупка краденого. Первые шаги в наведении порядка тут сделаны: шедевры, признанные народным достоянием, можно продать только с ведома государства. Но это не решает всех вопросов. Кстати, хранятся эти сокровища у того же коллекционера без сигнализации, надежных запоров. Так что думать тут есть над чем».
Думать действительно есть над чем, потому что только при тщательном размышлении и перетасовке фактов можно найти зерно истины в той куче чуши, которую городит со страниц газеты этот хранитель законности.
Ну то, что в милицию обратился коллекционер по поводу кражи шестидесятитысячного портфеля, где были работы Тропинина, объяснить просто, особенно если располагать сведениями, которые Талабольченко неизвестны, несмотря на его должность. Когда в столице пара идиотов убила известного в стране человека, чтобы завладеть его наградами, наш город здорово трусили. Один из серьезных коллекционеров, в планы которого не входили объяснения с милицией, собрал ордена в портфель, передал его на хранение брату, но у того ордена эти украли буквально на следующий день. Все это было блефом, который в дальнейшем позволил коллекционеру заявить: да, были награды, но украли их, все об этом знают.
Соединив эти данные со сведениями о похищенных шедеврах Ярошенко, понимаю, как сложилась бессмертная фраза о шестидесятитысячном портфеле, полотнах и зарплате в сто рублей. Кстати, если бы я интервьюировал Талабольченко, не преминул бы спросить: как это у человека дома могут находиться полотна, занесенные в музейные каталоги — ведь это значит, что они похищены из музеев, в таком случае шедевры нужно изымать, наверное? И, кстати, о зарплате. Зарабатывая сто рублей в месяц, коллекцию собрать невозможно — утверждает начальник очень серьезного управления. Интересно. Получается, допустим, была бы зарплата в три раза больше, тогда другое дело: иди и покупай Брюллова, Рембрандта или Тропинина, очень интересующего меня в отличие от Талабольченко. Ведь ему нет дела до того, куда уплывают украденные полотна, зато крайне заботит моральный облик коллекционеров, в основной своей массе честных людей, как справедливо сообщает читателям этот работник прокуратуры. Правда, он тут же утверждает, что честным путем собрать уникальную коллекцию невозможно, завершая этим заявлением четко выстроенную им пирамиду несуразицы.
А выводы делаются просто. Теперь можно выпить еще чашку кофе и немного размяться. Когда работают руки и ноги, почему-то легче думается.
Иногда мне кажется, что везение — это случайность. Правда, очень хорошо подготовленная. Нет, не зря связал я себя сотнями нитей взаимных услуг с самыми разными людьми. Сейчас можно считать, что время, затраченное на прошлые и последующие встречи с Константином Николаевичем, окупились с лихвой. А деньги, Бог с ними. Время дороже денег, его дивиденды куда значительнее. Почему бы, просто так, от нечего делать, не рассказать этот анекдот Горбунову, он ведь газет не читает. Веня очень любит истории, в которых наши компетентные органы проявляют такое завидное знание ситуации, ведь некоторые их представители — на его содержании. Это, наверняка, они шлют наверх подобную правдивую информацию, которая автоматически становится истиной, проверенной в последней инстанции…
Я привык постоянно видеть здесь Марину, словно всего за год успела стать она одной из постоянных частичек Венькиного окружения, такой же, как эти доски, полотна, статуэтки. Красивая штуковина, а главное — теплая, постоянно рядом. В капризах Вени с годами появилось что-то новое, все мы меняемся со временем.
— Кофе хочешь? — спросила меня девочка — игрушка, довольная уже тем, что хоть кто-то заглянул сюда, в этот холодный подвал, набитый принадлежащими вечности сокровищами. Горбунов не любит, чтобы Марина лишний раз выходила на улицу: то ли привычки свои прививает, то ли просто боится, что без мужского внимания такая лялька не останется. И в самом деле, сколько доводилось видеть: катят в машинах солидняки со студентками и школьницами, что во внучки им годятся. Так и Марина к ним подсесть может, запросто, чтобы обстановку сменить, ей плата за любовь ни к чему, Веня никогда крохобором не был, но с ним человек в манекен превратиться может, это я по себе испытал.
— Хочу, Марина, у меня почему-то никогда не хватает сил отказаться от этого напитка. А где наш славный Дон Кихот со своими Буцефало-Росинантами?
— Я хотела тебя спросить, — Марина пропускает этот вопрос мимо своих маленьких ушей с бриллиантовыми вкраплениями, — отчего ты постоянно сыпешь словами? Смысла никакого. То же самое можно сказать просто. По-человечески.
Ого, чудо наше с шестимесячной завивкой стало провокационные вопросы задавать. Сказать тебе всю правду, все что думаю? Этого еще не хватало.
— Видишь ли, девочка, жизнь нужно воспринимать иронически. Тогда она становится гораздо легче.
— Что, так тяжело тебе живется? — насмешливо спрашивает она, наливая кофе в крохотную фарфоровую посудину, изготовленную, судя по декоративности и пурпуровой краске, на заводе братьев Корниловых. А девочка непроста. Видимо, привык я к ней, да и к женщинам всегда легкомысленно относился.
— А кому сейчас легко, Марина? — отвечаю вполне серьезно. — Иногда так устаешь, что заснуть не можешь.
— Зачем тебе все это? Зарабатывать можно и по-другому…
Что-то за тобой, детка, я никогда не замечал трудового энтузиазма. Может, именно поэтому тебе хочется заразить им других? А дело у меня неплохое. Искусство, известно кому принадлежит — народу. Однако, те дозированные порции псевдоподобных ценностей, которые получает наш народ, меня явно не устраивают. Вот в фильме о фиалке с Монмартра как образец вершины юмора, министр кавалерии становится министром изящных искусств. Кино, что называется, жизненное: в Южноморске одним из театров руководил бывший начальник тюрьмы. Символика мрачная, но наглядно подтверждающая, кто у нас командует искусством. В такой ситуации лишь остается совмещать приятное с полезным, приобщаться к подлинному искусству и получать от этого материальное удовлетворение. Поэтому я собираю, всю стену иконами завесил, есть неплохие полотна. Мало ли на свете коллекционеров? Вон многозвездный наш маршал Брежнев, к примеру, все награды собрал, кроме ордена «Мать-героиня». Только умер, как тут же вышел Указ, запрещающий коллекционировать современные отечественные награды. Так что коллекция покойного пока вне конкуренции. Ничего, другие собирают по-прежнему, им Указ не в указ, особенно в связи с шестидесятилетием и за плодотворную работу. И даже самый главный мент страны Щелоков — тоже коллекционер. Взяли Марата с сомнительным поличняком, дело склеили, изъяли всю коллекцию — и прямиком ее на дом к министру внутренних дел. Тот, правда, совесть проявил: отдал все малоценное в Оружейную палату. Остальное оставил себе. Так что, девочка, если наши кормчие, ведущие народ по пути благополучия, поголовно собиратели: кто полотна, кто бриллианты, кто звания, кто просто бабки, то почему бы мне не следовать их личному примеру? Ты, наверное, и Венькину работу не очень уважаешь, хотя благодаря ей неплохо живешь. А твой почти благоверный когда-то в два счета доказал мне, что главное в нашей жизни — деньги. Я тогда со спортом расплевывался окончательно, а что дальше делать? Ни кола, ни двора, в одной комнате с мамой. Человеку нужно многое. И желательно не в том возрасте, когда от могилы его отделяют несколько шагов. Что я должен был всю жизнь горбить и где-то ближе к заслуженной пенсии тачку покупать, если вообще такая возможность представится? Или десятилетиями стоять в очереди на квартиру — а пока где жить? Снимать ее — никакой зарплаты на жизнь не хватит. Разве честным трудом все это заработаешь в мои-то годы? Я ведь не академик, не герой, не мореплаватель, не сын какой-то шишки. Люди работают, чтобы жить или живут, чтобы работать? То-то же. И я стал трудиться на твоего Веньку. Откровенно говоря, на все хватало — и на машину, и на квартиру, и на девочек. Поэтому не нужно мне читать морали, я и так политически грамотный, это даже во всех моих характеристиках сказано. Но при этом никогда не забываю: самое хорошее о человеке говорят в день его похорон.
