Красный дом с остроконечными башнями и узкими окнами на улице Свердлова был самым старым в городе. Это чувствовалось и по готической архитектуре дома, и по древнему пережившему свой век и уже засыхающему саду, некогда густой стеной обступавшему северную часть здания.
Жители города знали, что когда-то в этом доме жил отставной генерал Керн – столетний самодур, державший псарню из 120 собак различных пород. Теперь в псарне размещался гараж, а на старом доме, внутри заново перестроенном и отделанном, сияла веселыми разноцветными лампочками надпись: «ДВОРЕЦ ПИОНЕРОВ».
Некогда тихая улица теперь не знала покоя. Только канавы по-прежнему летом зарастали травой и одуванчиками, а зимой доверху засыпал их снег. Смех, говор, песни замолкали поздно вечером, когда в старом доме тушились огни и визгливые проржавленные жалюзи спускались на окна.
Сегодня, в морозную зимнюю ночь, старый дом сияет огнями дольше обыкновенного, окна его подернуты причудливыми узорами, нанесенными художником-морозом. В них заглядывают прохожие и подолгу любуются нарядной, стройной елью.
Мороз крепчает. Новогоднее небо переливается сиянием далеких звезд. Величественно плывет по небу луна, и по ясному ореолу ее люди угадывают, что мороз свыше 50 градусов.
Но зачем нам стоять у окна и любоваться морозной новогодней ночью? Давайте поднимемся по асфальтовой лестнице; в великолепном вестибюле, у большого зеркала, стряхнем с воротников серебристую морозную пыль, разденемся и войдем в зал…
Бом – хриплым басом приветствуют новый, 1947 год старинные часы. Их заглушает оркестр. Пионерский ансамбль исполняет Гимн Советского Союза. Стройные звуки заполняют зал, проникают через окна на улицу и несутся, торжественные и тихие, в морозную ночь, к звездам.
С первыми же звуками гимна руки многих ребят по привычке взлетают вверх и мгновенно опускаются. Со смущенной усмешкой девочки и мальчики посматривают украдкой по сторонам: не заметили ли соседи этой оплошности? Салют… красные галстуки – все это прошлое. На рубашках и кофточках поблескивают у них скромные значки ВЛКСМ. И от этого душа наполняется гордостью, хотя и немного грустно.
На сцену выходит молодая женщина. Это учительница Агриппина Федоровна Фадеева. Легкой походкой, чуть улыбаясь, она подходит к самой рампе и легким движением поднимает руку, чтобы успокоить гудящий зал. Внимательными серыми глазами смотрит она на ребят и, когда наступает полная тишина, опускает руку.
– Друзья мои, поздравляю вас с Новым годом!
– С Новым годом и вас, Агриппина Федоровна! – громко кричит девушка в голубом платье, стоящая у сцены, и ее слова слышит весь зал.
Агриппина Федоровна кивает ей головой и снова поднимает руку. В зале тишина.
– Друзья мои, – говорит она, – по древнему обычаю, под Новый год пишут и высказывают пожелания. Я хочу не отступать от этого древнего обычая. Примите мои пожелания.
Родная страна, комсомол, школа – это ваш дом. Поймите до глубины, по-настоящему поймите великую силу коллектива, благородную задачу – с юных лет служить всему обществу. Тогда вы осмыслите до конца величайший смысл горьковской фразы «Человек – это звучит гордо» и, вступая в жизнь, станете людьми этого горьковского склада души.
Будьте внимательны к себе, размышляйте над поступками своими, воспитывайте в себе высокие, благородные чувства патриотизма, честности, любви к труду, уважения к человеку.
Я хочу, чтобы не было среди вас пустых девушек и юношей, которым жить нечем, кроме сущих мелочей быта: сегодня сад, завтра новое платье.
Я желаю вам отлично учиться, но не ради того, чтобы получить удовлетворение от хороших отметок, от чувства гордости. Учитесь хорошо ради знаний, которыми в будущем вы принесете большую пользу окружающим вас людям. Найдите любимое дело, отдайтесь ему всеми порывами своей юной души, пусть то будут книги, радио, общественная работа, огородничество, туризм. Найдите в этом радость не только ради личного интереса, но ради пользы, пока хотя бы только вашему молодому коллективу.
Я хочу, чтобы вы были настоящими людьми нашего времени, людьми, которые восприняли все лучшее минувших поколений, чтобы мы, педагоги, с гордостью говорили: «Это наши ученики!» Чтобы коммунисты с гордостью сказали: «Это наши комсомольцы!» И чтобы Родина наша с гордостью могла заявить о вас: «Вот они, мои славные сыны и дочери!»
– Чушь! – негромко воскликнула Стася Ночка, склонившись к своей подруге. – Размышлять над поступками своими мы будем в сорок лет, а пока будем гулять в садах и увлекаться красивыми платьями. Что в этом плохого? У самой-то вон какое платье…
Стася с завистью посмотрела на лиловое платье Агриппины Федоровны с черной бархатной розой на плече.
– И вообще, всегда она расфуфырена, – продолжала говорить Стася, обращаясь к своей подруге Вере Сверчковой. – Небось в шестнадцать лет и сама другой была, теперь-то легко критиковать…
Вера, склонив голову, рассеянно слушала и Стасю и Агриппину Федоровну, думая о чем-то своем.
Незнакомая девушка с косой до колен повернулась к Стасе и, окинув ее глубоким взглядом черных бархатных глаз, прошептала:
– Ой, как вы неправы! Она очень хорошо сказала. – И огромное движение души почувствовалось в этой фразе.
Стася ответила вызывающим взглядом и пожала плечами – дескать, чего ты вяжешься, я и не думаю разговаривать с тобой. А Вера в прежнем состоянии рассеянности не обратила внимания на черноглазую красавицу и на ее слова. Незнакомая девушка устремила взгляд на Агриппину Федоровну, с напряжением слушая каждое ее слово, но вскоре опять повернулась к Стасе и с любопытством, без тени зависти оглядела ее новое розовое платье, белые резные туфли, светлые волосы, по последней моде собранные вверху, милое, нежное личико с ясными серыми глазами.
Оркестр заиграл «Барыню». Все пришло в движение. Ребята, схватившись за руки, понеслись вокруг елки: круг малый вправо, круг большой влево, круг малый вприсядку.
– Стоп! – крикнул один из затейников.
На круг вышла зардевшаяся Стася. В руке у нее белый, в кружевах, носовой платок. В такт музыке, улыбаясь и в то же время досадуя на свое смущение, она повела плечом, широко и вольно развела руками и немного боком, плавно пошла по кругу, пристукивая каблуками. Была она в тот момент так хороша собой, с таким увлечением плясала, что взгляды всех невольно следили за ней. Ее партнер, вихрастый паренек, как только вышел на круг, покраснел, и лицо его потеряло всякое выражение. Он добросовестно выделывал ногами фортели, и руки его смешно болтались как у картонного дрыгунчика. Музыка внезапно окончилась, и Стася остановилась. Обмахивая платком возбужденное лицо и посмеиваясь каким-то своим мыслям, она побежала из зала. В дверях она столкнулась с высоким юношей в военном костюме, он посмотрел на нее пристально. Улыбка слетела со Стасиных губ, она замедлила шаг, точно хотела остановиться подле него. Но он равнодушно отвернулся. Стася поднялась по лестнице и по длинному коридору направилась в литературный кабинет. Не обращая внимания на собравшихся там членов литературного кружка, она села в удобное кожаное кресло у окна и набросила на лицо измятый платок.
Некогда в литературном кабинете была спальня генерала Керна. Большие, но узкие окна с овальным верхом выходили и на север и на восток. Посредине комнаты стоял большой круглый стол. На стенах, отделанных светло-шоколадным линкрустом, в массивных рамах висели портреты классиков: Толстого, Лермонтова, Достоевского, Пушкина, Тургенева, Крылова и Горького. У стен стояли шкафы с книгами. В кабинете было просторно и даже пусто.
Стася заметила, что у стола сидели несколько человек, но кто именно – она не разглядела. Настольная лампа с голубым опущенным на нее абажуром светила тускло. Наташа Вершинина, Вера Сверчкова и Агриппина Федоровна заметили Стасю, но ничего не сказали.
– Плачет? – спросила только Вера Сверчкова неизвестно кого.
Стася откинула платок, и все увидели, что она не плачет, а смеется.
В это время с шумом открылась дверь, и в кабинет влетел запыхавшийся Боря Чернилин, по прозвищу Непроливашка.
Был он небольшого роста, худой, узкий в плечах. По виду ему было лет четырнадцать, тогда как в действительности шел семнадцатый год.
– Вот они где! – удивленно развел руками Чернилин, хотя бежал сюда в полной уверенности, что именно здесь он найдет и Веру, и Агриппину Федоровну, и Стасю.
– Номер 10? Номер 46? – выкрикнул Боря.
– У меня! – в волнении воскликнула Стася, вскакивая и пытаясь выхватить из рук Чернилина записку.
– Подожди! – ответил он со смехом, поднимаясь на носки и вскидывая высоко над головой руку с бумажкой, потому что Стася была выше его и могла выхватить записку. – Подожди, – продолжал он, рассматривая картонный номерок, приколотый булавкой на груди Стаси, серыми, всегда как будто сонными глазами. – Ну, теперь возьми. – Он отдал письмо.
