Ей же за пятьдесят! Я-то знаю… Если бы Джон когда-нибудь…
Я попыталась развернуться на каблуках – так ведь говорят, когда хотят описать быстрый уход? Но каблуки у меня были высотой в шесть дюймов. Оставалось только ждать. Встать и прижаться к стене в надежде, что меня не заметят.
– И почему они сейчас устраивают вечеринку? Просто не понимаю…
И в это мгновение Мэри увидела меня. Слова уже слетели с ее губ, но она все же прикрыла рот рукой, будто хотела эти слова удержать за хвост. В ее взгляде я увидела радость и страсть, что-то близкое к сексуальному возбуждению. Ее лицо порозовело, она широко открыла рот – ни дать ни взять мим, который провел ладонью по лицу и тем самым напрочь изменил его выражение. Вся энергия Мэри мгновенно угасла, и выражение ее лица стало сострадательным.
– Люси… мы тут просто говорили… Просто говорили… Как твои дела? Как ты вообще?
Она протянула руку с таким видом, словно собралась меня обнять. Ну просто мать (у Мэри было четверо детей), готовая утешить, прижать к груди и дать выплакаться. Но тут кто-то вышел из санузла, и я, сделав вид, что не замечаю очереди, скользнула внутрь и выкрикнула, закрывая за собой дверь:
– У меня все хорошо, спасибо! Через минуту увидимся!
Я с шумом опустила крышку унитаза и расслышала через дверь, как компания женщин удаляется, произнося приглушенные слова. Дамы, похоже, ругали себя за беспечность, чуть не приведшую к скандальному происшествию.
Мы все жили в своей версии родительского мира, где никогда ничего не происходило. И смотрели телевизор, чтобы напоминать себе, каково это – жить жизнью, в которой что-то случается и все может преобразиться за одну ночь. А в нашей жизни рождались дети, и они что-то для нас значили, и мы говорили о тех днях со спокойным почтением, как старики говорят о войне. И наши глаза затуманивались от воспоминаний о том времени.
Теперь большинство из нас сделали карьеру – по большей части не слишком хорошую. Некоторые хватались за постоянные подработки с невысокой оплатой. Пока что нас еще отделяло немало лет от череды разводов, которые должны были начаться, как только наши дети станут подростками, от их неотвратимых бунтов, так похожих на наши собственные. Пока же семьи были крепкими. В нашем городке у большинства мужей работа была высокооплачиваемая, они много ездили по миру. А большинство жен, несмотря на университетские дипломы, были привязаны к дому и школам, где учились их дети, и считали дни до возвращения мужей из Стокгольма или Сингапура. Если что-то врывалось в такую жизнь – болезнь, смерть, развод, – то это было подобно тому, как если бы в нашу жизнь влетел метеорит.
Мне казалось, что я помню похожее время в своем детстве, когда почти все дни были похожи один на другой. Но даже тогда что-то все-таки происходило. Однажды, когда я училась в начальной школе, отец одной из моих подружек покончил с собой – выстрелил себе в голову. Сделал он это, сидя в своем кабинете. Почему-то я знала, что именно в кабинете – наверное, мне сказала об этом мать. В школе тихонько, сочувственно шептались: «Бедняжка Вики». Ощущалась трагедия. Дома проскакивали вспышки гнева. «Эгоистичный ублюдок», – произнес кто-то из моих родителей. Я помню плитки на полу в кухне и эту фразу, в которой слова срослись воедино, и желтая дуга цветов на плитках вдруг стала эгоистичной, а квадратики – ублюдками.
Из-за двери туалета я услышала, как сменилась музыка: кто-то поставил альбом с рождественскими песнями. Мэри громко спросила, не стоит ли подогреть глинтвейн. Она окликнула меня, но сразу же замолчала в ответ на приглушенные голоса других женщин. Я вошла в туалет с вином. Оно успело порядочно остыть, и я выпила его залпом из бумажного стаканчика. Я помочилась, хотя и не очень хотела, – просто ради того, чтобы что-то сделать, чтобы ощутить облегчение всем телом. Встала, посмотрелась в зеркало. Поняла, что если умоюсь, то смою тональную пудру, да и тушь потечет. Я подержала руки под холодной водой и прижала к коже под глазами. Прохлада приятно успокаивала.
Я осознала, что веду себя так, будто собралась плакать. И я сама, и дамочки – все думали, что я иду сюда именно за этим. А мне куда больше хотелось раздеться догола, встать под душ и стоять под ним несколько часов, а потом завернуться в полотенце, и чтобы кожа у меня стала мягкой и чуть морщинистой, как мокрая бумага. И к тому времени все гости бы давно разошлись.
Когда я вышла из ванной – может быть, полчаса спустя, – впечатление у меня создалось такое, что это совсем другая вечеринка. Все гости, которые остались (я обратила внимание, что среди них нет ни Мэри, ни Антонио), были пьяны. Кто-то выключил рождественские песни и включил подборку музыки девяностых. В доме воцарилась атмосфера ностальгии, нахлынула волна горько-сладких невыразимых эмоций.
В саду несколько групп гостей курили и на повышенных тонах разговаривали по телефону со своими детишками. Видимо, забыли, что пора возвращаться домой и отпустить нянечек, и не хотели думать о том, что посреди ночи их пятилетние отпрыски заберутся к ним в кровать с горячими от слез щеками. Наверное, считали, что их жизнь все еще полна свободы, что они не ограничены во времени и не имеют никаких обязанностей.
Джейка среди них не было. Я снова и снова внимательно приглядывалась к компаниям, хотя отсутствие мужа было очевидным. Разговаривать я ни с кем не стала, все гости были слишком сильно пьяны. Я прошла в дальний конец сада и, садясь на покосившуюся скамью, услышала, как доски скрипнули подо мной. Я сняла туфли, прижала ступни к траве и через колготки ощутила росу. Передо мной простиралось совершенно черное поле и небо, усеянное звездами.
Дом был освещен только наполовину. Наверху темнели закрытые окна. Из вентиляционного отверстия в стене около кухни валил пар – устало, изможденно, будто бы дом ждал, когда же все наконец уйдут.
Неподалеку от меня послышались негромкие звуки. Сначала я подумала, что это мыши скребутся, но потом стало ясно, что это совсем другое. Стоны, невнятные слова. Постоянное ритмичное шуршание. Я подошла к задней стенке сарая, уверенная в том, что именно увижу через три секунды. Каким-то образом мужчина ухитрился протащить Мэри к нам в дом, в наш сад, и теперь предавался с ней страсти в нескольких метрах от того места, где
