ключи у него.
– Управляющего домом?
– Да. У него же есть еще один комплект? Или пусть поменяют замок…
– Я видела мистера Зимермана еще вчера. Он приходит под вечер.
– Как увидите его, скажите, чтобы зашел.
– Конечно, мистер Хейз. – Сара осмотрела его с ног до головы. – Так как ваше колено?
Хейз почувствовал ногу, попытался согнуть ее.
– Лучше, – он кивнул, – значительно лучше.
Сара исчезла за дверью. Маркус начал подниматься к себе.
Сейчас возле участка полно репортеров, а он терпеть их не мог. Завтра позвонит Крису и спросит его об уликах.
Дверь в комнату миссис Нотбек захлопнулась. Джереми пришел, понял Хейз.
Уже около часа Густав Лембек гулял по центральному парку, мозоля глаза одним и тем же выгульщикам собак и мамочкам с колясками. Проходя мимо них по второму, а то и третьему кругу, он невзначай улыбался, но, подумав, что зря и неловко, сразу съеживался, пряча голову в плечи, плечи – в пиджак, и отходил. Густав гулял так два раза в неделю, в понедельник и среду, реже по четвергам. Вот и сегодня был тот самый день. К концу прогулки он изрядно продрог, глаза его слезились от ветра, пальцы на ногах онемели в тонких офисных ботинках, но уйти домой просто так Лембек не мог, потому и терпел. Ему нужно было хорошенько проветриться. В прямом смысле этого слова. В эти дни он пах духами Агнес, а еще – ее губами и противным лаком для волос. То, что он противный, Густав не мог ей сказать – он вообще мало что мог, если не прижать его к стенке. И зачем женщинам столько запахов, думал Густав, смотря на ворот пиджака и выискивая на нем возможные светлые волосы. Каждый раз хотел попросить ее не душиться так сильно – и каждый раз не знал, как начать. Не мог же он сказать ей об этом прямо. Если скажет – значит, все, что он говорил ей до этого, ложь. А лжи было немало. По словам мистера Лембека, с женой он уже давно не жил и давно не спал, а документы на развод недавно как подал, но заседания то и дело переносили. По правде же уходить Густав никуда не спешил, и жена его вполне устраивала. Он питал к ней очень теплые чувства, так просто не объяснишь; он и сам не мог себе это объяснить, но жизни своей без нее не представлял. Она вроде как и была его жизнью, не всей, только частью, но без этой части он уже был не он. Перестать врать Лембек тоже уже не мог, слишком все закрутилось. Агнес ждала его развода и уже подобрала им квартиру, где пока что жила одна; жена же ждала его дома, не имея ни малейшего понятия о какой-то там Агнес до сегодняшнего дня.
До той самой минуты, пока миссис Лембек не повернула маленький ключ в замке почтового ящика, до той самой секунды, пока не увидела среди счетов и рекламных газет…
– Что это? – спросила она, протягивая мужу белый конверт. – Нам положили это в почтовый ящик.
Густав Лембек, до того озабоченный лишь наличием возможных следов измены на вороте своего пиджака и простоявший оттого на пороге без малого пару минут, теперь был озадачен еще больше, напрягая дрожащие вены на своем вспотевшем от ужаса лбу. Он медленно, на ощупь открывал конверт, уже определив, что в нем никакие не письма и не счета.
В конверте для писем, без адреса и адресата, лежали фотографии в количестве пяти штук. На них мистер Лембек заходил в ресторан, сидел в ресторане, выходил из него – и все это вместе с Агнес.
В глазах у Густава потемнело. Он подпер спиной дверь, за которую только и успел войти – дальше порога его еще не пустили.
«Когда же это было, – пытался он вспомнить, – и кто мог нас подловить? Только не показывай страха, не показывай», – говорил он себе.
– Ну и что тут такого? – совершенно спокойно спросил потерявший всякое спокойствие Густав. – Это наш деловой партнер Николь Пейн.
Кем была эта Николь Пейн, он не знал, откуда всплыло это имя, тоже не помнил. Всплыло и всплыло, ну и черт с ним.
Жена смотрела на него, не моргая; лишь изредка ее короткие ресницы вздрагивали, борясь с подступающими слезами, а дыхание учащалось, борясь с находящей истерикой.
– Можно я все-таки зайду? – сказал Густав Лембек и, аккуратно отодвинув жену, прошел в дом.
Миссис Лембек не двигалась с места, так и смотрела на мужа полным недоумения взглядом.
Мистер Лембек как ни в чем не бывало прошел в спальню, снял костюм и повесил его на стул, снял рубашку, положил ее рядом, надел халат, вдел ноги в тапки и посмотрел из-под очков на жену.
– Так, значит, ты преследуешь меня? – сказал он и сам не заметил, как голос его стал уверенным и бесстрашным. Лембек всегда нападал на стрессе, тем более когда был не прав.
– Я?.. – Элла задохнулась от такой наглости. – Тебя? – Она выпучила на него свои ошалелые глаза. – Да как ты смеешь, после всего, что случилось…
– Тогда откуда у тебя эти фото? – наступал он на нее. – Мне что, уже и шагу ступить нельзя?
– Их положили в ящик для писем, – она и сама не заметила, как голос ее приобрел оправдательный тон, – их подсунули…
– Конечно, подсунули, но не по твоей ли указке? – Он вырвал у нее конверт. – Я целыми днями на работе: встречи, совещания, годовой отчет… А ты тыкаешь мне вот этим, – и брезгливо затряс уликой.
– Если б это для тебя ничего не значило, ты на меня не кричал бы! – вспылила она и, хлопнув дверью, пошла на кухню.
– А я и не кричу! – кричал вслед уходящей жене мистер Лембек. – С чего ты взяла, что я не спокоен? – попытался снизить он тон. – Мне просто не нравится, когда за мной следят!
* * *
На кухне пахло пережаренным мясом, кислой брусникой и… предательством. Лембеки молча разрезали, насаживали на вилку и пережевывали резиновый стейк в брусничном соусе. Мистер Лембек отпил вина и, поняв, что сделал это громко, закашлялся и промокнул рот. Вообще за столом все бывает громко, когда стоит полнейшая, оглушающая тишина. Такого молчания он не терпел, от такой тишины у него чесались ладони и начинал дергаться глаз. А Элла все не сдавалась – невозмутимость сквозила во всем ее виде, в каждом движении рук, даже в том, как она жевала этот проклятый говяжий стейк.
Мистер Лембек чуть
