— Не беспокойтесь об этом, Гарсти!
Мисс Гарстон прикрыла глаза, но чувствовалось, что ее не оставляет тревога. Рука, лежавшая в ладонях Дженни, дрогнула. Мисс Гарстон будто старалась проснуться, но никак не могла одолеть дремоту.
— Не надо! Не напрягайтесь, Гарсти! Вам нельзя. Вы не должны… Не сейчас, попозже, когда вам будет лучше…
Глаза мисс Гарстон широко распахнулись. Первый раз за весь день она чуть шевельнула головой. Это было слабое, почти неприметное движение, но оно явно означало: «Heт!»
Мисс Гарстон опять лежала не шевелясь. Глаза ее не отрывались от лица Дженни. Наконец она очень тихо спросила:
— Я это сказала?
— Не знаю.
— Это… так трудно! Я должна была сказать раньше, а… а не скрывать от тебя. Я никогда не думала… что уйду… так и не сказав. Но мне казалось, что лучше не торопиться. Твоя мать… — мисс Гарстон остановилась. — Она была Дженнифер Хилл. Твой отец… твой отец ничего не знал о тебе… не знал, что ты должна родиться… Я не думаю, что он это знал, ведь Дженнифер ничего не говорила. Это был Ричард Форбс.
Ричард Элингтон Форбс. Элингтон принадлежит ему. Но этого-то я от тебя не скрывала… Это все знают.
Холодная рука в ладонях Дженни дрогнула и повернулась.
— Не волнуйтесь, Гарсти, — быстро проговорила Дженни. — О, пожалуйста, не волнуйтесь!
— Я должна.
Эти два слова прозвучали четко и почти громко. И как-то очень торжественно. Она опять надолго замолчала, будто снова унесшись куда-то прочь. Но вот она заговорила опять.
— Я не должна была так поступать. Вначале я ни в чем не была уверена. А потом появилась ты… новорожденное дитя… и твоя мать умерла, но она так ничего и не сказала.
Если бы она мне сказала… я бы… Я не выдала бы ее. О нет!
Поверь мне… потому, что это правда…
— Конечно! Я вам верю. О, только не тревожьте себя!
— Я должна… — снова произнесли бледные губы. Дыхание стало неровным, а голос — совсем слабым.
Прошло немало времени, прежде чем она снова смогла заговорить.
— Я ни о чем больше не думала… пока… пока тебе не исполнилось семь лет, и мистер и миссис Форбс, они все это время были здесь. Я поделилась с подругой, и она сказала: «Знаешь, есть способ проверить. Если они были женаты, то сохранилась копия свидетельства в Сомерсет-хаусе»[1]. Я тебе говорила о письме?
— Нет. Никогда. Даже не упоминали.
Мисс Гарстон словно ее не слышала и продолжала вопить тихим голосом, почти шепотом. Будто шелестели под легким ветерком деревья или когда что-то слышишь сквозь сон.
— Письмо, — повторила Гарсти, — оно было в маленьком ящичке шкатулки. Оно все еще там… Я положила его обратно… Я не хотела его читать. Но ведь ты их дочь!..
Ты имеешь право… Единственное письмо, которое получила твоя мать, потому что они и так были вместе. Она служила в женском корпусе ВВС. Ты это знаешь. Его убили раньше, чем он успел снова написать. Его самолет не вернулся. Он отправился в этот, как его называют, разведывательный полет, или что-то в этом роде… и не вернулся. Он не вернулся…
Гарсти долго молчала. Веки опустились. В комнате было очень тихо. Время шло…
И снова она заставила себя открыть глаза.
— Я видела в письме только одну фразу… только одну… но она заставила меня задуматься. Я никак не могла ее… забыть. В письме он назвал ее «моя жена»… «дорогая моя жена»… В самом конце письма. И я, конечно, сразу же подумала, что если они поженились, то Элингтон-хаус твой… Все здесь твое.
Смысл сказанного ею не доходил до Дженни. Она не могла в это поверить. Руки ее, державшие холодные пальцы мисс Гарстон, были по-прежнему совершенно спокойны. Казалось, разум не желал впускать эту новость, накрепко закрыв все двери. Дженни просто не могла поверить этому признанию.
— Если бы они поженились, она бы сказала, — возразила Дженни.
— Я тогда тоже об этом думала… Потом решила, что он предоставил ей самой сказать обо всем. Но она ведь ничего не сказала. Да это и не могло быть правдой… Не могло!
«Почему не могло?» — мелькнуло в голове у Дженни.
И прежде чем успела додумать эту мысль, она услышала свой собственный голос:
— Почему это не могло быть правдой?
Мисс Гарстон внимательно посмотрела на нее, с трудом чуть повернув голову.
— Я знала, что когда-нибудь ты меня об этом спросишь. — И сразу, словно в воздухе что-то затрепетало. — Я знала. Вот и настало время. Мне не хватило храбрости… Я… я так и не смогла решиться. Но я не могу умереть, не сказав тебе… Я так и не пошла в Сомерсет-хаус…
Я боялась…
— Но почему?
— Я так тебя любила…
Сердце Дженни болезненно сжалось.
— О Гарсти!
— Я думала… Конечно это было не правильно… Теперь я понимаю. Я боялась, что если пойду, и это окажется правдой… то, что они были женаты… Я думала…
— Не мучайте себя, Гарсти, не надо.
— Я должна… у меня мало времени.
— Завтра…
— У меня не будет «завтра». Я так и не пошла в Сомерсет-хаус… потому что они бы отобрали тебя у меня… Я не могла… этого вынести… потому что слишком тебя любила…
Веки снова опустились. Она долго молчала и понемногу успокаивалась. Вдруг ее рука дрогнула в ладонях Дженни и слегка шевельнулась. Глаза открылись.
— Ты родилась… здесь… в этой комнате. Она вернулась…
Дженнифер вернулась. Она ничего не могла говорить. Дом тогда стоял пустой. Не было ни миссис Форбс… ни мальчиков… Потому что дом, конечно, принадлежал ему. Ну а если Дженнифер была его женой, а он умер, значит, дом принадлежал ей и ее ребенку. Только она ничего не сказала… никогда ни слова об этом. Весь день сидела у окна. Делала то, что я ей велела. Нет, она не была больна. Во всяком случае — телом. Только все время будто была в полусне. У меня был этот коттедж, здесь мы и жили. Потом, когда приехали Форбсы — потому что теперь он стал наследником, — миссис Форбс пришла сюда поговорить со мной. Сказала, что глупо мне здесь оставаться, но я ей ответила, что у Дженнифер нет ни родных, ни денег… А у меня есть этот коттедж… Он мой… и никто не может меня отсюда выгнать. Она увидела, что я твердо все решила и бесполезно меня уговаривать. Дженнифер не поднималась. Когда пришел срок и родилась ты, сначала все было хорошо… Но в ту же ночь она умерла.
Мисс Гарстон опять долго молчала. Но когда снова заговорила, все было уже совсем иначе. Больше она не обращалась к Дженни. Глаза Гарсти ее не видели, хоть и были открыты. Отрешенный взгляд был устремлен на кого-то другого. У Дженни было такое чувство, что если бы она решилась обернуться, то увидела бы того человека. Дженни не могла его видеть, но знала, что Гарсти видит. В комнате кто-то был. Дженни не знала, был ли это вестник смерти или жизни. Вдруг Гарсти улыбнулась и что-то сказала, но Дженни не разобрала что. Через миг все было кончено. Гарсти умерла.
Мисс Адамсон отсутствовала примерно час. Она бы, конечно, не задержалась так долго, но по пути ей встретились несколько соседей, и тем, разумеется, захотелось посудачить о несчастном случае и о том, как сейчас чувствует себя мисс Гарстон. Мисс Адамсон не скупилась на подробности и комментарии, слушатели ахали. Страшно подумать: мало того, что сбили несчастную женщину, но даже не соизволили посмотреть, что с ней. Как не в чем не бывало кто-то покатил дальше! Потом мисс Адамсон добрела все-таки до своего коттеджа, покормила кота и собрала ночные принадлежности. На это, конечно, тоже ушло время. Хотя мисс Адамсон торопилась как могла. Потом она поспешила по тому пустынному участку дороги, где и произошло несчастье, мимо калитки на ферму мистера Карпентера и наконец увидела свет свечи в окошке — там, где сидела у постели больной Дженни. На другой стороне улицы темнел Элингтон-хаус, где жили Форбсы.
Мисс Адамсон вдруг обуяло негодование. Она и сама не могла бы объяснить, чем ей не угодила миссис Форбс, хотя старалась ладить со всеми — ведь она все-таки сестра милосердия… Но как ни старайся, если уж у тебя есть предубеждение к человеку, ничего с собой не поделаешь. В глубине души мисс Адамсон знала, что испытывает неприязнь к миссис Форбс, вот и сейчас она вдруг выплыла наружу. Она не стала особенно над этим задумываться, но это чувство не покидало ее, пока она, оставив свой велосипед в сарае, шла по темной дорожке к кухонной двери. Если бы можно было перевести ее мысли в слова, пожалуй, получилось бы нечто следующее:
«Эта Форбс! Когда она никому не нужна, то вечно тут крутится, но как только требуется помощь, ее не доищешься! Впрочем, окажись она здесь, толкует нее все равно никакого, одна суета». Ощущение никак не исчезало, вполне четкое, даже и без всяких слов.
Мисс Адамсон наконец открыла кухонную дверь. Там горела лампа. Ни в коридоре, ни на лестнице света не было.
В доме стояла зловещая тишина. Но так не бывает! Должны же быть хоть какие-то звуки! Легкая дрожь пробежала по телу мисс Адамсон. Задрав голову, она крикнула в направлении второго этажа: «Дженни! Я вернулась!» Ответа не было.
