…Вот он вылетает прямо на пыльную улицу Джонстауна, а там Бог и пастор Джим Уоррен Джонс стоят друг против друга, готовые сделать последний выстрел… Но Бога он не увидел. Джим Джонс и в самом деле стоял посреди улицы, собаки в клетках захлебывались лаем, и повсюду лежали люди — он сразу понял, что они мертвы. Как будто их сбил на землю один могучий удар небесного кулака. Джим Джонс и его ближайшие помощники, неразлучные с ним шесть братьев, его слуги и телохранители, ходили между трупов, пристреливая детей, пытавшихся отползти от мертвых родителей. Он бегал среди трупов, безуспешно ища Марию и дочь.
Джим заметил его, только когда он громко выкрикнул имя Марии. Пастор окликнул его. Он повернулся и увидел, как тот поднимает пистолет. Они стояли в двадцати метрах друг от друга, в двадцати метрах рыжей выжженной земли, усеянной трупами его друзей, скорчившимися в последней судороге. Джим, сжимая рукоятку обеими руками, поднял пистолет и нажал крючок. Мимо. Он побежал, не дожидаясь следующего выстрела. Тот выстрелил еще раз. Он слышал, как Джим заревел от ярости. Еще выстрел — пуля расщепила ствол дерева в полуметре от него. Спотыкаясь о мертвые тела, он мчался прочь и не останавливался, пока не стемнело. Тогда он и забрался под это упавшее дерево. Он даже не знал — единственный ли он, кому удалось выжить. Где Мария с девочкой? Почему уцелел только он? Разве одиночка может пережить Судный День? Он не знал. Но что он знал точно, так это то, что это был не сон.
Наступил рассвет. От деревьев шел горячий пар. Он понял, что Джим теперь уже не спустит собак. Он выполз из-под дерева, пошевелил затекшими ногами и встал. Потом пошел к колонии. Он очень устал, спотыкался на каждом шагу, к тому же его мучила жажда. Все было тихо. Собаки тоже мертвы, подумал он. Джим сказал, что никто не избежит этой участи, даже собаки. Он снова перелез через забор. Первые убитые стали попадаться сразу. Они пытались спастись, но им стреляли в спину.
Потом он остановился. Перед ним ничком лежал мужчина. Дрожа всем телом, он перевернул труп. Джим смотрел прямо на него. Глаза его уже блуждают, подумал он. Он смотрит мне прямо в глаза. Даже не мигает. А разве мертвые мигают, мелькнула идиотская мысль. Ему вдруг захотелось ударить Джима ногой в лицо, но он удержался. Он медленно поднялся, единственный живой среди всех мертвых, и продолжал искать, пока не нашел Марию и девочку. Мария пыталась спастись. Она лежала, уткнувшись лицом в землю. Ей выстрелили в спину. В объятиях она сжимала девочку. Он наклонился к ним и заплакал. Ничего больше нет, подумал он. Джим превратил наш рай в преисподнюю.
Он сидел около Марии до тех пор, пока не услышал звук вертолета. Тогда он встал и пошел прочь. Вдруг он вспомнил, как Джим говорил в хорошие времена, когда они только приехали в Гайану: «Суть человека можно понять и носом, и глазами, и ушами. Дьявол прячется в человеке, а дьявол пахнет серой. Как почувствуешь запах серы, сотвори крестное знамение».
Он не знал, что его ждет. Он боялся будущего. Он не знал, чем заполнить пустоту, оставшуюся в душе после Бога и Джима Джонса.
Сразу после девяти вечера 21 августа 2001 года поднялся ветер. Озеро Маребу в долине к югу от речки Руммелеосен покрылось рябью. Человек, скрывавшийся в тени деревьев на берегу, поднял руку. Дует почти строго с юга, подумал он удовлетворенно. Значит, место выбрано правильно. Место для приманки животных, предназначенных им в жертву.
Он сидел на камне, подстелив свитер, чтобы не мерзнуть. Было новолуние, и облака плотно закрывали небо. Стояла полная тьма. Ночь угря, подумал он. Так называл такие ночи его товарищ по детским играм. В такие августовские ночи начинается миграция угрей, когда они, движимые мощным инстинктом, заплывают в расставленные вентеря. И ловушка закрывается.
Он вслушивался в темноту. Тонкий слух его отметил проехавшую где-то машину. И снова полная тишина. Он достал карманный фонарик и направил луч на озеро. Они уже здесь. Он разглядел два белых пятнышка на темной воде. Скоро они будут крупнее и их будет больше.
Он погасил фонарик и попытался представить себе, который час. Вышколенный мозг тут же дал ответ — три минуты десятого. Он поднял руку. Часы со светящимися стрелками подтвердили: да, три минуты десятого. Он был прав. Ясное дело, он был прав. Через полчаса все будет позади. Ожидание закончится. Он давно понял, что пунктуальными могут быть не только одержимые манией пунктуальности люди. Пунктуальности можно выучить и животных. Три месяца ушло на подготовку сегодняшнего вечера. Неторопливо и методично приручил он тех, кого собирался сегодня принести в жертву. Он стал их другом.
Это было его самым большим достоинством. Он мог подружиться со всеми. Не только с людьми, но и с животными. Он становился их другом, и никто не знал, что он на самом деле думает. Он снова зажег фонарик. Все правильно — белые пятна стали крупнее и их стало больше. Они приближались к берегу. Скоро ожидание закончится. Он перевел фонарик на берег. Там стояли два больших пульверизатора с бензином. На песке были рассыпаны хлебные крошки. Он погасил лампу. Ждать оставалось совсем немного.
Когда пришло время, он начал действовать — спокойно и методично, как и планировал. Лебеди вышли на берег. Они склевывали хлеб и, казалось, даже не замечали, что рядом с ними человек. Или замечали, но это их не беспокоило — они привыкли к нему, они знали, что он не опасен. Он сунул в карман фонарик и достал очки ночного видения. На берегу было шесть лебедей, три пары. Два лежали у кромки воды, остальные чистили перья или доклевывали последние крошки хлеба.
Пора. Он поднялся, взял в каждую руку по пульверизатору, обрызгал всех птиц бензином, и, не успели они взлететь, он отшвырнул емкости и бросил спичку. Крылья лебедей вспыхнули. Они взлетели, хлопая крыльями, как огненные всполохи, пытаясь в полете погасить пламя. Он попытался запомнить эту картину — огромные пылающие птицы с криками летели над озером, прежде чем рухнуть в воду и умереть. Их крылья шипели и дымились в воде. Шипят, как трубы с сурдиной. Так он запомнит их последний крик.
Все произошло очень быстро. Меньше чем за минуту он успел поджечь лебедей, посмотреть, как они летят над озером и падают в воду. Снова наступила тьма. Он был доволен. Все прошло хорошо, все, как он и задумал: робкое начало.
Он выбросил пульверизаторы в озеро, снял с камня свитер и сунул в рюкзак. Огляделся — не забыл ли что. Удостоверившись, что никаких следов не оставлено, вынул из кармана куртки мобильный телефон, купленный им несколько дней назад в Копенгагене. Выследить его по телефонному номеру невозможно. Он набрал номер.
Дождавшись ответа, он попросил соединить его с полицией. Разговор был кратким. Потом он выбросил телефон в озеро, накинул рюкзак и исчез в темноте.
Ветер сменил направление. Теперь он порывами дул с запада.
В этот один из последних дней августа Линда Каролина Валландер все время думала, есть ли еще какое-то сходство между ней и ее отцом, еще не обнаруженное ею, — притом что ей уже скоро тридцать и пора бы уже знать себя досконально. Она не раз его расспрашивала, иногда с пристрастием, но он делал вид, что не понимает, о чем идет речь, или уклончиво отвечал, что она похожа скорее на его отца, чем на него. Эти генеалогические беседы, как она их обычно называла, частенько переходили в раздраженный спор, а то и в отчаянную ссору. Впрочем, сама она большинство этих ссор уже забыла и полагала, что и отец тоже вряд ли склонен бесконечно их пережевывать.
Но летнюю ссору она не могла забыть. Все началось с пустяков. Она постоянно пыталась по запечатлевшимся в памяти картинкам восстановить какие-то подробности своего детства. А в тот же день, не успела она вернуться из Стокгольма в Истад, они начали ссориться как раз по поводу этих картинок в памяти. Как-то, когда она была еще маленькой, они вместе ездили на Борнхольм. Отец, ее мать Мона и она, ей было тогда лет шесть или семь. Причиной идиотской ссоры явился вопрос, ветреный был тогда день или не очень. Они только что пообедали и сидели на тесном балконе, подставив лица теплому ветерку. Вдруг кто-то из них вспомнил про Борнхольм. Отец настаивал, что Линду укачало и ее вырвало ему на куртку. У Линды, напротив, запечатлелось в памяти небесно-голубое море, совершенно спокойное, ни единой волны. Они ездил на Борнхольм только один раз, спутать было не с чем. Мать ее не особенно жаловала морские путешествия, и отец вспоминал, как он удивился, что Мона согласилась на эту поездку…
Вечером, после этой нелепой, возникшей из ничего, ссоры, Линда долго не могла уснуть. Через два месяца она должна была приступить к работе аспиранта[1] в истадской полиции. Она закончила обучение в Стокгольме и хотела как можно скорее приступить к работе. Но пока ей было совершенно нечего делать, а отец не мог составить ей в этом компанию — он взял большую часть отпуска еще в мае. Она была тогда уверена, что он купил дом и собирается посвятить отпуск обустройству. Он и в самом деле купил дом в Сварте, к югу от шоссе, на берегу моря. Но в последний момент, когда уже и задаток был уплачен, хозяйка дома, старая одинокая учительница на пенсии, при мысли, что она, оставляет свои розы и рододендроны человеку, совершенно ими не интересующемуся и говорящему только о том, как он построит конуру, где будет жить пока еще не купленная им собака… представив себе все это, она вдруг вышла из себя и отказалась продавать дом. Маклер предлагал отцу настоять на завершении сделки или, по крайней мере, потребовать компенсации за моральный ущерб, но отец мысленно уже попрощался с домом, в котором не прожил ни дня.
